Чтоб знали! Избранное (сборник) - Михаил Армалинский

Примечательно также выглядела и парочка: толстая и тонкий. Она, еле двигающая своей непомерной плотью, разводила свои ноги так широко, что они вытягивались не в «шпагат», а в бревно, но и тогда Человеку-Ниточке, как называли тощего участника цирковых представлений, приходилось протискиваться к её влагалищу с помощью какого-нибудь сердобольца, растягивающего ляжечное мясо гигантши в стороны строительной распоркой.

В противоположность сей труднодоступности, женщина без ног расхаживала на руках, являя всем свои обнажённые бёдра. Она напоминала движущийся цветок наслаждений, который каждый мог сорвать (то есть поднять, ибо без ног она весила не так уж и много), понюхать, попить его нектар, или, сорвав, перевернуть безногую вверх головой и усадить себе на член. Она любила, оказавшись на ком-то, крутиться на члене с большой скоростью, отталкиваясь сильными руками от тела мужчины. Из-за отсутствия ног вращению ничто не мешало. В результате такого вращения она испытывала наслаждения, недоступные никакой другой женщине. Впрочем, и каждый цирковой участник оргии испытывал наслаждения, неведомые никому из обыкновенных людей.

Но здесь ведётся рассказ вовсе не о ночных развлечениях уродцев. Следует рассказать о единственной паре, которая не принимала участия в этих сатурналиях. Ибо эта пара состояла из влюблённых друг в друга циркачей. Однако для точности следует признать, что поначалу они были активными участниками этих уродских оргий. Но потом они перестали в них участвовать. То есть иногда то он, то она присоединялись к ночным развлечениям коллег, но никогда вместе и всегда по секрету друг от друга. А если кто-нибудь доносил ему, что вот, мол, она вчера чуток понарушала верность своему возлюбленному, или если кто-нибудь доносил ей, что, мол, позавчера он поворошил внутренности у той или иной (а бывало – и у той, и у иной), то такие откровения вовсе не меняли отношений между влюблёнными, которые лишь с новой силой принимались за соблюдение верности друг другу.

Так вот, влюблёнными, о которых ведётся речь, были сотрудники цирка с артистическими псевдонимами Косматая и Лохматый. Настоящие имена они тщательно скрывали по только им одним известным причинам. Косматая выступала с тщательно отрепетированным номером. Её вывозили на специальной кровати, где она лежала под полупрозрачным покрывалом. Кровать медленно вращалась на постаменте, позволяя каждому зрителю увидеть это столь популярное зрелище. Косматая была женщиной красивой и с первого взгляда вполне нормальной, что особенно интриговало зрителей, которые предчувствовали что-то неладное. Под покрывалом женщина разводила и сводила ноги, оставляя их в разведённом состоянии дольше, чем в сведённом. Сквозь покрывало проступали колени, ляжки, голени, икры, ступни – так что у зрителей не оставалось сомнений, что происходит под покрывалом. Так как цирк – это не бардак, то у многих добронравных зрителей возникало негодование от предчувствия, что всё это может окончиться совсем уж непристойным зрелищем, если покрывало будет отброшено, а судя по всему, всё к тому и шло. Но когда покрывало действительно отбрасывалось и Косматая оказывалась с широко разведёнными навстречу зрителям ногами, то публика ничего святотатственного увидеть не могла, ибо причинное место было укрыто такими густыми, обильными и длинными волосами, что и сами бёдра виделись как бы в волосяных трусиках, то есть во власянице, которую с достоинством и уверенностью в своей скромности могли бы носить даже отшельники, коими по сути-то своей и являлись эти циркачи.

Да, Косматая недаром получила своё прозвище. Волосы на её лобке, больших губах, промежности были такие длинные, что после представления она заплетала их в две косы метра три длиной. Эти косы она забрасывала на плечи: снизу, наверх по животу, между грудей (которые, кстати, были безволосы и прекрасны) через плечи и назад за спину. Поэтому если бы зрителям довелось увидеть Косматую в причёсанном виде, то тогда им бы открылась половая щель, которая выглядела пробором в густых волосах. Но на каждое представление Косматая расплетала свои косы и укладывала волосы так, чтобы они полностью и со всех сторон укрывали её бёдра. Всякий раз, когда она откидывала покрывало, зрители разражались громовыми аплодисментами, которые выражали облегчение оттого, что не оказались лицом к лицу с непристойностью, на которую пришлось бы реагировать не так, как им бы хотелось.

Следующим номером после Косматой был номер её возлюбленного, Лохматого. На сцену выезжал на коне стройный и красивый мужчина с выбритой наголо головой. Одно это зрелище сразу вызывало хохот публики, потому что его зычно объявляли как Лохматого, неподражаемого в своей лохматости. И всё в нём было прекрасно: и одежда, и светящийся мыслями взор. Да вот только губы и щёки у него выглядели так, будто во рту у него нечто, чем он может подавиться. Зрителям сразу приходило в голову, что циркач начнёт бесконечно долго вытаскивать изо рта что-то длинное, вроде серпантина. И что бы вы думали? Народ оказывался прав! Лохматый действительно начинал вытаскивать нечто изо рта, но поначалу было непонятно, что именно. Нечто мокрое и чёрное в конце концов свешивалось ему до пояса и оказывалось волосами. Но что самое ошеломляющее, так это то, что волосы эти росли у Лохматого на языке. Он вытирал полотенцем намоченные слюной волосы, свисающие на его живот, быстро сплетал их в косу, скача на коне по кругу, и, когда коса была сплетена, перекидывал её через плечо, и язык тоже отбрасывался на сторону, вытягиваемый изо рта весом косы. Но Лохматый быстро убирал язык в рот и из плотно сомкнутых губ вылезали лишь чёрные волосы в виде густой косы. Зрители аплодировали, и Лохматый ускакивал за кулисы. Там его поджидала Косматая, с уже заплетёнными косами, закинутыми на плечи. Лохматый соскакивал с коня, и Косматая бросалась к нему на шею под аплодисменты наблюдающих за этой сценой коллег, всегда умилявшихся такой страсти между двумя волосатиками.

У Косматой и Лохматого поистине было много общего, и возникшая между ними любовь трогала циркачей, никто из которых почему-то не был способен на такое глубокое чувство, хотя каждый в глубине души мечтал о нём. Разве что карлики умудрялись подчас обретать подобное единство с отважнейшими из карлиц, но остальные циркачи, столь индивидуальные в своих уродствах, часто были обречены на полное непонимание. А вот Косматая и Лохматый, несмотря на различие истоков своих особенностей, вместе с тем именно сей особенностью сближались, и близость, между ними возникшая, благодаря этой же особенности и сохранялась.

После окончания представления влюблённые уединялись, и, хотя до них доносились звуки, которые издавали их пирующие соседи, ничто не могло нарушить их покой. Правда, Косматая и Лохматый то и дело сами его нарушали, бросаясь друг на друга в непостижимой для обыкновенного смертного страсти. Он бросался на неё с бритвой, чтобы побрить её клитор, а она устремлялась к нему со своей бритвой, чтобы выбрить волосы на самом кончике его языка, тогда он мог завернуть остальные волосы наверх, высвободить от окружающих волос оголившийся кончик языка и обхаживать им свежевыбритый клитор.

Чудо отношений Косматой и Лохматого заключалось в том, что остающаяся лёгкая щетинка – как на языке, так и на клиторе – делала их соприкосновение таким острым, каким оно не могло быть ни с кем другим. Щетинка на клиторе приносила бы боль любому другому языку, который оказался бы слишком нежен. А с другой стороны, прикосновение щетинистого языка было бы болезненным для любого другого клитора. Таким образом, союз Косматой и Лохматого был идеален.

Как и следовало ожидать, у них нашлись завистники. То ли это был горбатый карлик, который из-за своего горба не мог поместиться под платьем нормальных женщин, как это удавалось его собратьям. То ли это были нагло виляющие своим единственным задом Шерочка и Машерочка. То ли это был Барс, перегнувший палку своей власти. Во всяком случае, было решено сделать номер, где под куполом цирка Косматая и Лохматый связали бы свои волосы в одну косу. Она использовалась бы как канат, по которому должен был идти горбатый карлик. Идея этого номера пришла в головы Шерочке и Машерочке, и её бездумно одобрил Брас, приказав немедленно приступить к репетициям. Когда настал вечер первого представления и публика, затаив дыхание, задрала головы так, что у мужчин выставились кадыки, а у женщин закружилась голова, карлик сделал первый шаг на волосяном канате. Нужно сказать, что горбатый карлик от горя, что он не пользуется вниманием женщин, стал обжорой. Однако по нему это было не заметно, ибо вся его еда откладывалась в горбу, который не увеличивался в размерах, но его плотность росла, делая карлика всё тяжелее и тяжелее. Как раз перед выступлением он пытался соблазнить одну из акробаток, закатив ей обед. Но так как она не принимала его притязаний и укатилась колесом, едва прикоснувшись к еде, горбуну пришлось всё поглотить самому. Таким образом, к началу представления его вес возрос чуть ли не вдвое. Следует ли удивляться, что, когда горбун-карлик оказался на середине волосяного каната, язык Лохматого не выдержал нагрузки и оторвался. Горбун успел ухватиться за канат, держащийся другим концом у Косматой, и раскачивался под самым куполом цирка. Ошеломлённая публика ахнула в один голос, и в этот момент второй конец волосяного каната оторвался. Вернее, карлик как бы сорвал скальп с Косматой, и все трое грохнулись оземь, ибо из чувства собственного циркового достоинства выступали без страховки.