По направлению к Свану - Марсель Пруст

У Прево ее не было; он решил заглянуть во все бульварные рестораны. Чтобы не терять времени, он сам направился в одну сторону, а в другую послал кучера Реми (дожа Лоре-дано работы Рицци), и так и не найдя Одетту, стал ждать его в условленном месте. Экипаж не возвращался, и Сван представлял себе момент его возвращения и так и этак: Реми скажет ему: «Эта дама там», или Реми скажет ему: «Этой дамы нет ни в одном ресторане». И соответственно ему по-разному представлялось окончание вечера: или он встретится с Одеттой и она развеет его тоску, или он будет вынужден расстаться с мечтою разыскать ее сегодня вечером, смириться с тем, что он вернется домой, так и не повидавшись с ней.

Кучер вернулся, но когда он остановил экипаж, Сван, вместо того чтобы спросить его: «Нашли вы эту даму?» — сказал: «Напомните мне завтра распорядиться насчет дров, а то ведь дрова, кажется, у нас на исходе». Быть может, он убедил себя, что если Реми нашел Одетту в каком-нибудь ресторане, где она поджидала Свана, то злополучие этого вечера перечеркнется счастливым его исходом и что он может не спешить навстречу своему счастью: ведь оно и так уже поймано и находится в надежном месте, откуда ему не сбежать. Но тут действовала еще и сила инерции; у Свана была неповоротливая душа, как у иных бывает неповоротливым тело: когда нужно увернуться от удара, отскочить от огня, сделать быстрое движение, они не торопятся, некоторое время не меняют положения, как бы для того, чтобы собраться с силами и взять разбег. И, конечно, если бы кучер перебил его и сказал: «Эта дама там», — он бы ответил: «Ах да, верно, ведь я же вас посылал… вот так так! Совсем из головы вон!» — и продолжал бы говорить о дровах, чтобы скрыть волнение и дать себе время покончить с тревогой и порадоваться.

Но кучер объявил, что нигде ее не нашел, и на правах старого слуги позволил себе высказать свое мнение:

— По-моему, вам теперь надо ехать домой.

Однако равнодушие, которое Сван с такой непринужденностью разыгрывал, пока в нем жила надежда на положительный ответ, мгновенно с него слетело, как только кучер предпринял попытку заставить его отказаться от своей мечты и прекратить поиски.

— Ни в коем случае! — вскричал Сван. — Мы должны найти эту даму; это чрезвычайно важно. У нее есть ко мне дело, она будет очень недовольна и обидится, если мы не встретимся.

— Да чего ей обижаться? — возразил Реми. — Ведь она же уехала, не дождавшись, велела передать, что будет у Прево, а ее там не оказалось.

К довершению всего стали гаснуть огни. Под деревьями бульваров, в таинственной темноте еще бродили редкие прохожие, но различить их можно было с трудом. Время от времени к Свану приближалась тень женщины, шептала ему на ухо, просила проводить, и он каждый раз вздрагивал. Он впивался взглядом в призрачные эти фигуры, как будто в царстве мрака, среди мертвецов, искал Эвридику[121].

Любовь возникает по-разному, по-разному рассеиваются семена священного зла, но, разумеется, один из наиболее действенных возбудителей — это мощный порыв тревоги, который время от времени налетает на нас. И тут жребий брошен: мы непременно полюбим женщину, с которой нам сейчас хорошо. Для этого даже не требуется, чтобы прежде она нравилась нам больше, чем другие или даже одинаково. Нужно лишь, чтобы наше влечение к ней было необыкновенным по силе. И оно становится необыкновенным, когда оно обманывает нас и когда поиски наслаждения, доставляемого нам ее прелестью, неожиданно сменяются непреоборимым желанием, какое вызывает в нас эта женщина, желанием безрассудным, — ибо законы нашего общества не дают возможности удовлетворить его и затрудняют исцеление, — безумным и мучительным желанием обладать ею.

Сван велел везти его в ночные рестораны: это была единственная надежда на счастье, которая его ободряла; теперь он уже не скрывал своей тревоги, не скрывал значения, какое он придавал этой встрече, и обещал — в случае успеха — поблагодарить кучера, словно во власти кучера было, если только его заинтересовать и если их интересы совпадут, сделать так, что, хотя бы Одетта вернулась домой и легла спать, все-таки она окажется в одном из бульварных ресторанов. Сван доехал до «Золотого дома», дважды заглянул к Тортони, потом в Английское кафе, и нище ее не нашел, но когда он с потерянным видом зашагал к своему экипажу, ждавшему его на углу Итальянского бульвара, то столкнулся с женщиной: это была она; Одетта объяснила ему, что так как у Прево свободного места не нашлось, то она поехала ужинать в «Золотой дом"[122], но он не заметил ее в уголке, а теперь она направляется к своему экипажу.

Она никак не ожидала встретить Свана и оттого невольно вздрогнула. А он объездил Париж не потому, чтобы надеялся встретить ее, а потому, что отказаться от дальнейших поисков было для него слишком больно. Зато радость, которая, как подсказывал ему до сих пор здравый смысл, сегодня вечером от него ускользнула, сейчас казалась ему особенно полной: ведь он не напрягал усилий, чтобы предугадать ее вероятность, — она пришла к нему сама; ему не нужно было путем умозаключений искусственно возбуждать ее в себе — она сама излучала подлинность, она бросала на него снопы света, и ее сиянье разгоняло пугавшее его одиночество, будто это был сон, — он только бессознательно утверждал, основывал на ней свои мечты о счастье. Так путешественник, приехав в хорошую погоду на побережье Средиземного моря и усомнившись в том, что страны, откуда он прибыл, действительно существуют, не оглядывается, а предпочитает, чтобы ему слепил глаза блеск сверкающей и неиссякаемой морской лазури.

Он сел в экипаж к Одетте и велел своему кучеру ехать за ними.

В руке у нее был букет орхидей, и еще Сван увидел эти цветы под кружевной косынкой у нее в волосах — они были приколоты к эгретке из лебяжьих перьев. Внизу, под мантильей, в поток черного бархата косо врезался широкий треугольник белого фая, в открытом корсаже из-под мантильи выглядывала вставка тоже из белого фая, а за корсаж были засунуты опять-таки орхидеи. У нее еще не совсем прошел испуг после встречи со Сваном, как вдруг шарахнулась налетевшая на что-то лошадь. Их тряхнуло, Одетта вскрикнула, задрожала всем телом, ей стало нечем дышать.

— Ничего, ничего, — проговорил он, — не бойтесь. Чтобы она не упала, он обнял ее и притянул к себе.

— Главное, не разговаривайте, — сказал он, — отвечайте мне знаками, иначе вам будет еще труднее дышать. Вы ничего не будете иметь против, если я поправлю цветы на платье? После этого толчка они у вас еле держатся. Как бы они не выпали, — я хочу засунуть их поглубже.

Одетта не привыкла к тому, чтобы мужчины так с ней церемонились.

— Да, да, конечно, пожалуйста, — улыбаясь ответила она. Свана ее ответ несколько обескуражил, а кроме того, ему, вероятно, хотелось создать впечатление, что у него не было задней мысли, да, может быть, он и сам поверил в свою искренность.

— Нет, нет, главное, не разговаривайте! — воскликнул он. — Вы совсем задыхаетесь. Вы отлично можете отвечать мне жестами — я вас пойму. Значит, вы правда ничего не имеете против? Посмотрите: вот тут немножко… по-моему, на вас насыпалась пыльца, позвольте, я стряхну. Так вам не очень неприятно, так не больно? Может, вам щекотно? Я боюсь помять платье. Понимаете: их действительно необходимо прикрепить, иначе они упадут, а вот если я их засуну поглубже… Скажите по чистой совести: это вас не коробит? А если я их понюхаю? Мне хочется проверить, пахнут они еще или нет. Я не знаю, как они пахнут. Можно? Скажите откровенно.

Она чуть заметно, с улыбкой пожала плечами, как бы говоря: «Чудак! Вы же видите, что мне это доставляет удовольствие».

Он погладил другой рукой щеку Одетты, Одетта пристально на него посмотрела томным и многозначительным взглядом, каким смотрят женщины флорентийского мастера, с которыми он нашел у нее сходство; глядевшие из-под полуопущенных век, блестящие ее глаза, большие, продолговатые, точь-в-точь как у тех женщин, казалось, вот-вот выльются, точно две слезы. Она выгибала шею, как женщины на картинах из языческой жизни и на картинах религиозного содержания. И хотя, без сомнения, это была для нее привычная поза, хотя она знала, что это наиболее выигрышная поза в такие минуты, и хотя она следила за собой, как бы не забыть принять ее, все же она делала вид, будто напрягает крайние усилия, чтобы удержаться в этом положении, оттого что какая-то неведомая сила притягивает ее лицо к Свану. И прежде чем она как бы нехотя приблизила губы к Свану, он на мгновение обхватил ее голову руками. Ему хотелось, чтобы у его мысли было время примчаться, опознать мечту, которую она так долго лелеяла, и присутствовать при осуществлении этой мечты, — так приглашают родственницу, чтобы она порадовалась успеху горячо любимого ею ребенка. И, быть может, вот еще что: в последний раз видя ту Одетту, которую он даже не поцеловал, не говоря уже о полной близости, он приковал к ней взгляд, каким мы в день отъезда стремимся вобрать в себя край, куда мы не попадем уже никогда.