Питомник - Полина Дашкова

— Так, девушка, для начала музыку выключим, — потребовал мужской голос.

— Это не музыка, это ребенок плачет! — орала в трубку Ксюша, чувствуя, что сейчас сама зарыдает.

— Ну, так положите его, я вас не слышу.

— Не могу, некуда. Пожалуйста, пришлите поскорей наряд. Очень вас прошу, во дворе никого нет. Он может запросто выйти, у него ключи от квартиры.

— Откуда у него ключи? — хладнокровно поинтересовался дежурный.

Разговор продлился еще минуты три, не меньше. Дежурный учинил ей настоящий допрос и все злился, что плохо слышно. Наконец сердито пообещал, что наряд будет.

Как только в трубке зазвучали частые гудки, Ксюша почувствовала очередной острый приступ тревоги. Ночной гость давно очухался, выбрался из ванной и сейчас выйдет из подъезда. Уже рассвело, он моментально увидит их в пустом дворе, и неизвестно, что придет в его воровскую башку. Она кинулась к детской площадке. Там, кроме качелей и песочницы, имелось довольно хлипкое деревянное сооружение: горка, лесенка, а между ними маленький домик. Ксюша молнией взлетела по щербатой лесенке, потеряв тапочку, и тут же увидела, как открылась дверь подъезда. Усевшись на грязный дырявый пол, поджав ноги, она дала Маше грудь. Но ребенок с возмущением отказался. Порядочный ребенок не ест, когда у него грязная попка, что и пыталась громко, возмущенно объяснить трехмесячная Маша бестолковой маме, которая вместо того, чтобы вымыть ее и переодеть, выбежала во двор и залезла на горку.

— Машуня, тише, пожалуйста, очень тебя прошу, — бормотала Ксюша, наблюдая сквозь маленькое оконце, как парень замер у подъезда и оглядывает двор.

Маша понизила голос, просто потому, что устала от собственного крика, и судорожно всхлипывала, глядя на маму сверкающими от слез, обиженными глазами. А ночной гость все стоял у подъезда, вместо того чтобы рвануть прочь, стоял и озирался, искал Ксюшу, вряд ли для того, чтобы извиниться и объяснить, зачем влез в чужую квартиру. Вокруг не было ни одной живой души. Двор как будто вымер. Ксюше показалось, что взгляд незнакомца остановился на деревянном домике, настоящая, жгучая боль стиснула все ее внутренности, стало трудно дышать. Они как будто глядели в глаза друг другу, их разделяло метров пятьдесят, не больше. Она видела, что на плече у него висит небольшая спортивная сумка, а в правой руке он держит нечто, очень похожее на пистолет.

— Нет, Машуня, это чушь. У домушников орудия не бывает, — прошептала Ксюша и для убедительности слегка помотала головой, — я знаю совершенно точно, я читала какую-то книжку, не помню, как называется, в общем, путеводитель по криминальному миру. Так вот, Машуня, там написано, что квартирные воры и убийцы — это люди совершенно разных профессий.

Маша перестала всхлипывать и сладко зевнула.

— Он ведь не совсем кретин, — продолжала нашептывать Ксюша, — он должен сообразить, что я уже вызвала милицию и сейчас здесь будет наряд. Большая красивая милицейская машина, а в ней трое, нет, четверо больших красивых милиционеров. У каждого пистолет, дубинка, наручники. Его поймают, повалят на землю, с ним обойдутся очень грубо, но справедливо. А потом мы с тобой будем давать свидетельские показания. Так, ну все, ему пора. Слышишь, тебе пора, придурок, брысь отсюда, ну, пожалуйста, уйди…

Возможно, слишком панически прозвучала последняя фраза, и Маша, вместо того, чтобы задремать, стала медленно, угрожающе кривить губы. Глаза ее опять наполнились слезами. Обычно серьезному реву предшествовала торжественная, очень выразительная пауза. Она длилась около минуты. Ксюша увидела, как спокойно и решительно парень направился к горке, и теперь можно было отчетливо разглядеть, что в руке у него самый настоящий пистолет.

Маша, выдержав паузу, разразилась криком, и одновременно совсем близко взвыла сирена. Парень с пистолетом замер, а потом рванул прямо к горке. Он подскочил к ступенькам. Ксюша уже не видела его, но чувствовала и, медленно развернувшись к фанерной стенке лицом, закрыла собой Машу. Детский крик сливался с воем приближающейся сирены. У парня были железные нервы. Домик качнуло. Ксюша не услышала, а почувствовала сухой деревянный треск. За ним последовал мягкий удар. Ксюша зажмурилась и стала молиться.

Она не знала, сколько это продолжалось. Вой сирены дошел до своего апогея и постепенно затих. Из звуков остался только Машин захлебывающийся плач. Парня с пистолетом уже не было. Железа тревоги могла не только предупреждать об опасности, но умела сигналить отбой. Ксюша осторожно выглянула в оконце. Двор был пуст и совершенно спокоен. Ксюша почувствовала, что не может подняться на ноги, во-первых, они затекли, во-вторых, на нее навалилась омерзительная, дрожащая, какая-то желеобразная слабость. Она поняла, что выла не милицейская машина, во всяком случае не та, которую она ждала. Вероятно, это была случайная «скорая», промчавшаяся через двор в соседний переулок. Предстояло решить, что безопасней — остаться в своем ненадежном фанерном убежище, смотреть в, оконце и ждать обещанного милицейского наряда или все-таки вылезти, добежать до подъезда, подняться в квартиру, запереться на задвижку и ждать там.

— А если он только спрятался? — прошептала она Маше на ушко. — Он ведь, кажется, совсем псих. Он тоже понял, что машина не та, и теперь сидит где-нибудь поблизости, в кустиках.

Она осторожно выглянула в дверной проем со стороны лестницы. Из трех оставшихся ступенек две были сломаны.

— Так вот, оказывается, что затрещало. Злодей прыгнул, досочки не выдержали, — сказала Ксюша чуть громче. — Однако как мы с тобой будем спускаться, Машуня? От горки остались только боковые перекладины, в середине пусто. Высота небольшая, метра полтора. Придется прыгать..

Поудобней прижав Машу к себе, она ступила на край и аккуратно спрыгнула вниз, между перекладинами горки, на мягкий влажный песок. Пространство от детской площадки до подъезда она пролетела за минуту и, только оказавшись в лифте, обнаружила, что, прыгая, все-таки ободрала локоть о перекладину и посадила здоровую занозу в ступню.

Глава 20

Илья Никитич слушал лысую бомжиху, не перебивая. Она говорила долго и вдохновенно. Ей хотелось рассказать о себе. А кому же не хочется? И поскольку такие благодарные слушатели, как следователь Бородин, встречаются крайне редко, Марина не могла остановиться.

История Марины Бочаровой оказалась простой и ужасной. Лет с четырнадцати хорошенькая бойкая девочка повадилась с компанией подружек ездить из скучного подмосковного поселка Катуар в Москву развлекаться и искать приключений. Денег было мало, соблазнов много. Пошлявшись по центру, поплясав на дискотеках, посетив концерт группы «Ласковый май» или какой-нибудь кинотеатр, девочки возвращались домой, ходили в школу. Субботних впечатлений хватало на неделю, потом опять требовалась подпитка, они садились в электричку, приезжали на Савеловский вокзал, оттуда на троллейбусе в центр. Когда было тепло, они часами просиживали на Пушкинской площади, у памятника, глазели на прохожих, обсуждали, кто как одет, охотно вступали в разговоры со всеми желающими.

Но желающих было мало. Несмотря на кофточки с блестками, тугие короткие юбочки, взбитые разноцветные волосы и густые слои макияжа, катуаровские девочки выглядели всего лишь разряженными, разукрашенными провинциальными подростками, жаждущими приключений, и особенного интереса ни у кого не вызывали.

Иногда к ним подкатывали шумные наглые кавказцы, болтали что-нибудь противное, приглашали в кафе, иногда на них обращали внимание тихие деловитые наркоторговцы, предлагали недорого вмазаться, но таких приключений девочки опасались. Хотелось чего-то красивого, яркого, непонятно чего. Впрочем, конечно понятно: больше всего на свете каждой хотелось познакомиться с мальчиком, непременно москвичом, студентом, и чтобы получилась настоящая любовь. Каждой грезилась какая-нибудь киношная белиберда. Коктейли в полутемном баре, медленный танец под Челентано или Джо Дассена, щека к щеке. Романтические нестрашные злодеи лестно пристают к девчонке. Ее спасает благородный отчаянный парень, похожий на солиста модной группы. Потом по таинственному ночному городу (фонари, автомобили, запах дождя и бензина) парень и девушка идут, обнявшись, и он рассказывает ей, как одинок, как ждал всю жизнь ее одну, и они целуются на пустом Тверском бульваре, а что дальше — совершенно не важно. Главное чтобы все выглядело как в кино и было наполнено шальной и нежной эстрадной романтикой.

Москва, равнодушная, деловитая, глухая к бесхитростным девичьим мечтам, проносилась мимо, обдавая грязью из-под колес, штрафуя за безбилетный проезд в троллейбусе, толкая в бока острыми локтями, дыша в лицо перегаром и желудочной кислятиной, посылая пьяным матом, обжигая надменными, насмешливыми взглядами, которые оскорбительней грязи и мата. Никакой любовью не пахло, совсем наоборот, пахло тоской, помойкой, строительной известкой, мочой из общественных сортиров. Надо было что-то с собой делать, куда-то деть себя, томящихся жаркой юной скукой, в юбочках, которые лопаются на бедрах, как кожура спелого фрукта.