Сказки и истории - Макс Фрай

Зато девочка Ира уже совсем взрослая и, говорят, грибами семью обеспечивает исправно. Остановить ее невозможно, говорят: тащит и тащит эти грибы, а всем остальным их чистить и в банки закатывать приходится. А потом эти банки в город тащить.

Страшное дело.

Новозеландские маори на этом месте сказали бы умное, что-нибудь про передачу маны. Но я промолчу, пожалуй.

©Макс Фрай, 2004

Про революцию

Теперь, конечно, насрать на всякие там государственные праздники.

Зато в детстве было не насрать. В детстве праздник Революции казался мне Великим Событием. Впрочем, в ту пору большинство событий имело такой статус, и это - неплохой подход к делу.

Мне в ту пору казалось, что революция - веселое дело, этакая игра Зарница для взрослых. И если праздник в честь революции, значит все должны бегать по улицам, стрелять из хлопушек и водяных пистолетов, кататься на автомобилях и танках - ну, что ли, в войнушки играть.

Но взрослые все делали неправильно. С утра они показывали по телевизору жуткую скукотищу: как люди строем на парад ходят, и длинные торжественные речи говорят. А ближе к вечеру взрослые становились Чужими Пьяными Дядьками и в таком виде бродили по двору, топтали наши песочные куличи и младенческие идеалы.

Мои персональные взрослые, то есть родители, еще за пару дней до праздника Революции начинали готовить праздничную пищу. Варили студень, пекли торт "Наполеон", закупали водку. С утра седьмого ноября они и вовсе шабаш какой-то бесовский на кухне затевали. Меня же изгоняли во двор, предварительно нарядив (праздник все-таки). Все мы во дворе в этот день были какие-то непристойно нарядные, и это мешало веселью. Правда, ближе к обеду мы успевали перемазываться в осенней грязюке, после чего можно было отвести душу и революционно повеселиться: семи смертям, как известно, не бывать.

Вечером дома, после обязательного скандала по поводу испорченной одежды, меня переодевали и вели за стол, к гостям. Некоторые гости приходили с детьми, за что им мое пламенное революционное мерси: благодаря гостевым детям не всякий праздник был безнадежно испорчен. В их компании иногда даже удавалось как-то воплотить в жизнь собственные представления о революции: побегать, подраться и как следует пошуметь.

А взрослые сидели за столом, ели еду и пили напитки. На следующий день их мучили похмелье и изжога, все как у людей.

И стоило вообще затевать всю эту канитель с революцией? Оно ведь так выходит, что сколько буржуйской кровищи не лей, а дело непременно кончится тем, что детей выпустят во двор нарядными, а взрослые выпьют и съедят гораздо больше, чем обычно. Иного предназначения у революций, как понимаю я, нет.

©Макс Фрай, 2004

Про евреев

Немного неожиданно, я понимаю.

Ну, ничего не попишешь.

Это сейчас серьезное отношение к национальному вопросу кажется мне дикостью, а в детстве меня такие вещи очень даже интересовали. Мне в ту пору вообще было интересно все, что, как казалось, отличает одних людей от других. Почти все различия удручали своей дуальностью: девочки - мальчики, взрослые - дети, блондины - брюнеты, военные - гражданские, - и только национальностей было много, разных и непонятных.

Мне в ту пору казалось, что у меня очень скучная национальность. Русских вокруг было полно и без меня (мне не было известно, что на самом деле папа - поляк, мама - немка, а записи в их паспортах - результат немалых усилий, сделанных давным-давно, безопасности ради).

Меня грызла зависть к соседям: монголам и армянам. Мало того, что их было немного, они еще и внешне отличались от "белого большинства". Мне тогда казалось, это большая удача - отличаться от большинства.

Еще была девочка Света Кашина, которая жила через дорогу. Ее папа был мариец, единственный на весь военный городок. Это вообще умереть на месте, как круто.

Зато евреев у нас в городке не было. Понятно, я думаю, почему.

Поэтому вышло так, что о существовании такого удивительного явления как евреи мне не было известно до третьего класса. Именно тогда меня привезли на так называемую "родину" и отправили в новую школу.

В первый же день мое воображение потрясла одна новая одноклассница. Маленькая, изящная, как Дюймовочка из одноименного педофильского, как ясно теперь, мультфильма. С прелестным лицом, огромными глазищами и крупным, как у моих армянских соседей, носом. Ее звали Долли, и это диковинное иностранное имя добило меня окончательно. Было совершенно непонятно, как жить дальше.

В тот же день, или на следующий, Димка, мой новый сосед по парте, шепотом поведал мне, что "Доля" (именно так ее называли одноклассники) - еврейка. Что это такое, мне было неизвестно, но не переспрашивать же.

Спрашивать пришлось уже дома, у папы. Папа сказал мне, что евреи - просто национальность, вроде тех же армян. Ничего особенного.

Ну, насчет "ничего особенного" у меня было, понятно, свое мнение.

Доля была единственной еврейкой в классе, что для города О. - ситуация почти немыслимая. С другой стороны, у нас школа такая была: не английская, не математическая, обычная, зато учились там почти исключительно дети военных и сотрудников пароходства - такой уж микрорайон.

Долин папа был работником какой-то строительной организации. Уже не помню, как они все назывались - СМУ, что ли? Или еще как-то? До первого родительского собрания он представлялся мне рабочим в каске, со шпателем в руке, кладущим кирпичи - ну, как в книжках и в мультфильмах рисовали строителей.

Так мне казалось до конца учебного года, пока дядя Марик собственной персоной не появился на торжественном утреннике, посвященном раздаче табелей.

На нем была рубашка с пиками, трефами, бубнами и червами. С карточными, то есть, мастями, красными и черными, такой рисунок. С огромным отложным воротом (как-никак, семьдесят пятный год).

Боже.

Нет во вселенной произведения дизайнерского искусства, которое впечатлило бы меня больше, чем рубашка дяди Марика.

Полчаса спустя, когда шок прошел, мне удалось разглядеть очки-"слезки", джинсы и длинные, ниже ушей, волосы. Наверное, из-за волос и очков лицо дяди Марика показалось мне лицом старшеклассника. Папа моей одноклассницы определенно не мог быть таким молодым.

Но он был.

Долина мама - это отдельная песня. Крошечная женщина удивительной красоты. С японским почему-то лицом, в короткой юбке, на немыслимых каких-то платформах. Иных подробностей не помню, помню только собственный восторг, сравнимый, разве что, с впечатлением от посещения павильона "Тропики" в Берлинском зоопарке, когда мимо меня впервые пролетела птичка-бабочка колибри, а одноклассница Марина завизжала прямо мне в ухо, так пронзительно, что по сей день вспомнить страшно. Мощный, словом, эффект.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});