Яма - Борис Акунин

или на поясе, или в рукаве припрятаны какие-нибудь японские штуки. Метательные ножи, эти ваши, как их, нунтяки, еще что-нибудь. Вы не с-стесняйтесь.

Маса и не собирался стесняться. Убрав разряженный револьвер, он сунул руки в карманы и сразу вынул. В левой был маленький треугольный кунай, в правой стальной шарик. От ножа ловкач скорее всего увернется, а от шарика вряд ли.

Вшшш! – просвител кунай, целя врагу в горло. Шарик полетел беззвучно – точнехонько в левый глаз.

Ноги брюнета не тронулись с места, будто приклеенные к полу, торс качнулся сначала вправо, потом обратно – так быстро, словно человек раздвоился или, пожалуй, даже рас-троился. Ни клинок, ни шарик не попали.

Тогда со сдавленным криком «киааа!» Маса ринулся в атаку. Нанес несколько рубящих ударов – все они пришлись по пустоте.

Он поворачивался, бил снова, но Яньло всякий раз оказывался у него за спиной, сзади. Уследить за его маневрами было невозможно. Подобного мастерства Маса никогда и ни у кого не видел. Даже учитель Тамба, обладатель высшего ранга ниндзюцу, не двигался с такой скоростью.

– Сейчас следите за зеркалами, – сказал колдун. – Будет к-красиво.

Он развернулся, ринулся прямо на стену, диагонально взбежал по ней, пронесся по потолку головой вниз, съехал по противоположной стене, перекувыркнулся и застыл.

У Масы закружилась голова, пришлось ею тряхнуть, чтобы прочистить зрение.

– Думаю, д-довольно? Мы ведь с вами не опустимся до вульгарностей? Я, конечно, могу нанести парализующий удар, но мне не хочется вас унижать. Решайте, господин Сибата. Подеремся еще? Или отвести вас к господину Фандорину?

– Отвести, – процедил Маса.

– Меня зовут Яньло, по-вашему, по-японски, Эмма, – учтиво поклонился брюнет, будто ничего не было – ни пальбы, ни беготни. – Это, собственно, варианты индийского имени «Яма».

– Я знаю, кто это. Бог смерти и владыка Ада, – вежливо поклонился и Маса, борясь с искушением нанести по костлявой физиономии ханацубуси, очень быстрый удар кулаком снизу. Нос при этом впечатывается в лицо, и костяной осколок проникает прямо в мозг.

Но от использования силы, видимо, следовало отказаться. Она не поможет.

– Милости п-прошу за мной.

Яньло, он же Эмма, он же Яма, провел по панели рукой, будто нарисовал какой-то сложный, изысканный узор, и зеркальная створка раздвинулась.

Открылся коридор, залитый розовым светом. Потом был другой, зеленый. Третий, голубой. Стены покрыты китайскими шелковыми панно – неописуемой изысканности. Розовый коридор украшен драконами, зеленый – цветущими садами, голубой – морскими пейзажами. По обе стороны находились двери, на каждой табличка с иероглифом. Некоторые Маса знал, это были названия цветов. Другие прочесть не мог – китайцы используют больше иероглифов, чем японцы.

– Вы любите гохуа на шелке? – осведомился Яньло.

– Я не люблю китайское искусство. Оно слишком витиевато.

«Или все-таки попробовать?» – думал Маса. Очень уж велик был соблазн сломать злодею шею, она была так близко!

Хозяин одобрительно кивнул.

– Это очень хорошо, что я люблю китайское искусство, а вы нет. Японское и китайское представления о красоте противоположны. Мы ценим сложность, вы – простоту. Вот еще одна причина, по которой вы мне будете полезны.

– В чем?

– Сейчас мы обо всем поговорим. Втроем. У нас будет… есть такое слово trialogue?

Он остановился перед дверью «Белая хризантема». В отличие от прочих, деревянных, эта была стальная.

Постучал. Потом сделал ладонью по поверхности, ровно в центре, мудреный зигзаг. Кажется, это был иероглиф «оцу».

Дверь мгновенно скользнула в паз.

Маса увидел совершенно белую комнату. Белым было всё – потолок, стены, пол, мебель. Яркими пятнами выделялись только четыре нарисованных окна: весенний пейзаж, летний, осенний и зимний. Все написаны с поразительной, фотографической точностью – будто действительно за окнами все четыре времени года.

Но Маса смотрел не на картины. У осеннего «окна» спиной к двери стоял человек, не обернувшийся на шум.

Перехватило дыхание.

Он! Он! Живой!

– Вы думаете, что это снова явился я со своими п-проповедями, – весело сказал Яньло, – а вы посмотрите, кого я привел.

Эраст Петрович обернулся. Он был осунувшийся, бледный, с кругами под глазами, но взгляд не такой, как той страшной ночью в Марбурге, а обычный. Острый и ясный.

– Боже мой, ты… – прошептал Фандорин.

Маса поклонился, чтобы не было видно мокрых глаз. Проявлять чувства при враге нельзя.

– Я нашел ваши нефритовые четки, господин. И ваш «герсталь» тоже у меня.

Вынул из кармана зеленые шарики, подобранные в Берлине, и револьвер. Показал.

Яньло вздохнул:

– Эх, какую красивую я приготовил для вас мизансцену на Потсдамер-плац, господин Сибата. Собирался лично вас прикончить. Слава богу, карма распорядилась иначе. Это была бы непростительная п-потеря. С тех пор у меня была возможность оценить вас по достоинству. Вы – уникальная личность, господин Сибата. В одиночку, не обладая никакой информацией, вы прошлись по моим подразделениям тайфуном. Разгромили берлинский штаб и уничтожили Конеголова, моего левого министра. Разнесли в пух и прах карлсбадскую контору и уничтожили Быкоголова, моего правого министра. Я остался без обеих рук. А потом у вас была возможность уничтожить и мой Рай, но вы этого не сделали. Вы не только сильны, но еще и цените красоту. Я впечатлен, ч-чрезвычайно впечатлен. Теперь я, право, даже не знаю, кто из вас двоих представляет собой бóльшую ценность.

Маса и Фандорин не слушали его болтовни. Они смотрели друг на друга. Эраст Петрович напряженно двигал бровями, чтобы на глазах не выступили слезы. Маса шмыгал носом.

– …Предлагаю такую программу, – продолжил Яньло. – Спектакль из двух действий. Акт первый, динамичный. Вы нападаете на меня в надежде, что вдвоем сумеете победить. Я демонстрирую вам, что это невозможно. Потом акт второй. Мы цивилизованно садимся вон к тому прекрасному столу из рыбьего зуба и мирно беседуем. А если угодно, можем перейти к беседе сразу.

– Нам с ним не справиться даже вдвоем, – сказал Эраст Петрович по-русски. – Я п-пробовал.

– Я тоже. Здесь нужно по-другому.

Они подошли к столу, сели на алебастровые стулья.

– Отлично! – Яньло был приятно удивлен. Он остался стоять. – Это хорошее начало. Приступим к триалогу. Знаете, Фандорин, я хочу скорректировать предложение, которое сделал вам в прошлый раз. «Философский Треугольник» алхимиков лучше, чем мандала инь-ян. Она пассивна, а он активен. Она только отражает устройство Вселенной, а он способен производить магические трансмутации.

– Что он говорит? – спросил Маса. – Я ничего не понимаю.

Яньло повернулся к японцу.

– Объясню совсем просто. Мы представляем собой идеальный союз трех начал. Я – вдохновение, ведь я творец. Фандорин с его д-дедукцией – Разум. Вы – несокрушимая Воля. Если мы вместе, ничто перед нами не