Солоневич - Константин Сапожников

В декабре 1935 года Солоневичи сделали окончательный (вынужденный!) выбор. Повсюду, кроме Болгарии, им неизменно отказывали в визах. «Активки» НКВД в данном случае сыграли решающую роль. Сказывалось и нежелание «региональных» руководителей РОВСа иметь у себя под боком «беспокойных и подозрительных» братьев, рискуя более или менее отлаженными отношениями с местными властями.

Борис считал, что шансы на «прорыв» в Западную Европу у них ещё есть, но решил оставить «доработку вопроса» на потом, а пока воспользоваться предложением Фосса. После «согласования» ответа с братом Борис написал:

«Насчёт Болгарии — с удовольствием принимаю твоё предложение. Бог даст, хуже, чем здесь, не будет, а лучше — может быть. Здесь голодать не приходится, но во всём остальном сквозит „соседство“ некоей дружественной державы».

Руководство РОВСа выделило 500 франков из скудного Фонда спасения Родины на оплату проезда Солоневичей в Софию.

Накануне отъезда из Финляндии (в марте — апреле 1936 года) Иван организовал в Гельсингфорсе цикл лекций о жизни в Советском Союзе, которые братья проводили в острой, дискуссионной манере, побуждающей публику живо реагировать на затрагиваемые темы: «Советский быт»; «Эволюция советской власти»; «Военизация страны»; «ОГПУ»; «Чем держится советская власть?»; «День врача в советском концлагере»; «Стахановщина»; «Советские железные дороги»; «Наш побег»; «Беспризорники»; «Советская семья и женщина»; «История непокорной молодёжи»; «На советских стройках»; «Красная армия»; «Судьбы русской интеллигенции в СССР» и т. п.

На лекциях обычно присутствовали 150–180 слушателей, что для Гельсингфорса было высоким показателем посещаемости подобных мероприятий. Публику прежде всего привлекало имя входящего в моду нового эмигрантского публициста Ивана Солоневича, автора статей в «Последних новостях», «Современных записках», «Иллюстрированной России». По общему мнению, бежавшие ранее из СССР Немцов, Татьяна и Владимир Чернавины в своих докладах не смогли дать столь полных и критических обзоров советской действительности. К тому же выступления Солоневичей были проникнуты сильным зарядом оптимизма: падение большевистского режима — вопрос времени, следовательно, надежда на возвращение на родину не является химерой.

Лекционный курс был прерван только раз, 23 марта: Солоневичи уступили трибуну С. М. Петриченко, который выступил с докладом «Кронштадтское восстание и Балтийский флот» по случаю 15-летия этого исторического события. Петриченко воспользовался случаем, чтобы расспросить Ивана о планах на будущее. Слухи об отъезде Солоневичей давно распространялись по Гельсингфорсу. «Мы так часто уезжали отсюда, — посетовал Иван, — что говорить о каких-то датах и сроках нет смысла. Ясно одно: как только вырвемся и устроимся на новом месте, возьмёмся за издание газеты».

Докладывая оперативному работнику об этом разговоре, агент «Лидер» отметил, что эти слова Солоневич произнёс с «явным воодушевлением».

Солоневичи покидали Гельсингфорс без сожалений. Первый опыт знакомства с русским эмигрантским бытом показал им, что слово «болото», которое они впервые услышали от Чернавиной, соответствует действительности. Иван Солоневич не удержался от язвительных оценок, вспоминая в статье «Четыре года» о житье-бытье в Финляндии:

«Тот же Гельсингфорс — город „нарочито невеличкий“. Русская колония и того меньше. Процентов 20 её состоит из председателей, процентов 40 — из товарищей председателей, секретарей, казначеев и прочих почётных лиц. Даже театральных кружков — и тех имеется два. Какие бездны политической мудрости разверзлись перед изумлёнными очами подсоветских простаков! Какие Меттернихи, Талейраны и даже Бисмарки в юбках и без юбок объявились в трёх десятках организаций, населяющих русский Гельсингфорс! Какие тонко рассчитанные и дальновидные политические комбинации пускались в ход для того, чтобы на посту первого секретаря второго русского драматического Гельсингфорсского кружка оказался бы господин X. вместо г-жи У., или наоборот! Бездна ума!»

По мнению Ивана, в Гельсингфорсе делалось всё, что может прийти в голову, кроме одного — конкретной антисоветской работы:

«Устраиваются и банкеты, и балы, и выставки. Заседают комитеты, управления и секретариаты. Устраиваются дни русской культуры. Говорится об очень многих хороших вещах. А рядом — русские дети не только денационализируются, но и большевизируются. Собирают деньги на памятник Леониду Андрееву, а денег на спортивную площадку для русской молодёжи так и не нашлось. Произносятся миллионы высокоторжественных и высокопарных фраз, а за этими фразами нет решительно никакого желания шевельнуть хоть пальцем для какого-то реального дела, не связанного с наличием председательского или, по меньшей мере, секретарского поста. Да и эти посты ни с каким делом не связаны. Болото? Да, болото».

Отъезд Солоневичей в руководящих кругах русской эмиграции в Финляндии был воспринят с облегчением: уехали, и слава богу! Слишком неуживчивы, беспокойны и непредсказуемы. И слишком много о себе понимают!

С облегчением вздохнули и младороссы: их интерес к Солоневичам обернулся безжалостной критикой со всех сторон и обвинениями в «двурушнической» работе на Советский Союз. К обвинениям не привыкать, но Солоневичи своими выступлениями и публикациями разрушали стройную концепцию главы партии Казем-Бека о постепенной эволюции советской власти. Не выполняют ли они заданий Москвы?

Глава шестнадцатая

НАКОНЕЦ-ТО СВОЯ ГАЗЕТА!

Старания Фосса добиться виз для Солоневичей увенчались успехом. МИД Болгарии направил соответствующее разрешение консулу в Финляндии. В тот же вечер агент «Ворон» сообщил резиденту Яковлеву об этом событии, отметив, что Фосс дал ему поручение подыскать квартиру для Солоневичей. Яковлев полистал свою записную книжку и подсказал несколько подходящих адресов.

Несмотря на молодость, «Ворон» числился среди лучших агентов резидентуры НКВД в Болгарии[94]. Появился он в Софии в ноябре 1931 года в результате комбинации, ювелирно проведённой чекистами.

«Ворон» — это Николай Абрамов, сын руководителя болгарского отделения РОВСа генерала Фёдора Фёдоровича Абрамова. Казачий генерал Абрамов покинул Россию в 1920 году, «на время» оставив сына с родственниками. По мере взросления Николай всё больше проникался «советским духом» и даже вступил комсомол. Генерал Абрамов, который обосновался после Гражданской войны в Болгарии, предпринимал шаги для вызволения сына из Совдепии, но без успеха. Тому нравилось быть «в буче, боевой, кипучей». Николай отслужил в Черноморском флоте, стал работать водолазом в Экспедиции подводных работ особого назначения при ОГПУ. В 1930 году чекисты обратились к Николаю за помощью: перед ними стояла задача по проникновению в 3-й (балканский) отдел РОВСа, который возглавлял отец Николая. Лубянке нелегко далось это решение: использовать сына против отца! — по всем понятиям — это проигрышная схема.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});