Варфоломеевская ночь - Проспер Мериме

— Ну, узнали вы что-нибудь новое? — спросил один из них вошедшего.

— Плохие вести! — ответил тот. — Конде и адмирал не зевают, они взяли не только Ниор, но и Партенэ.

— Черт возьми! Действительно, плохие вести. И как это дали им ускользнуть в Бургундию?

— Да и здесь повторяют ту же ошибку, — заметил другой.-Жанна Наваррская не менее опасна, почему бы не захватить и не отвезти ее с ее щенком в Париж?

— Да ведь с ней ведутся переговоры. Лучше будет, если она поедет в Париж добровольно. В таком случае она как будто бы отказывается от поддержки гугенотов, и это будет для них ужасным ударом, а насилие над ней, напротив, побудит взяться за оружие и тех, кто расположен оставаться спокойным. Да и как посмотрят на это за границей. А ведь ей все равно не уйти из Нерака, — реки слишком хорошо охраняются.

— Ну, я ничему не удивлюсь после того, как ускользнули Конде и адмирал. Эти проклятые гугеноты везде имеют друзей, которые предупреждают их об опасности и помогают им пробираться такими дорогами, которые не охраняются.

— Кроме того, — продолжал новоприбывший, — получены сведения о восстании гугенотов во всей Гвиенне. Сегодня ночью разнесся даже слух, что сенешал д’Арманьяк, глава округа, собрал там значительные силы. Эти гугеноты растут, как грибы, по всей Франции.

— Я слышал, — сказал один из дворян, — что через несколько часов королева волей-неволей будет на пути в Париж, а сенешаля после турнут как следует. Опасно только одно, как бы королева не вздумала улизнуть обратно к себе в Наварру, а там ее не захватишь среди гор и обожающих ее горцев. Следовало бы ее сразу захватить, а не дожидаться приказа. Хорошо, что она не мужчина, иначе она была бы таким же опасным врагом, как и адмирал. Но хотя она и гугенотка, ее нельзя не уважать. Муж ее был жалок в сравнении с ней…

Филипп вышел на площадь вполне довольный. Вести были прекрасные. Никаких передвижений войск не предполагалось; приказа о захвате королевы еще не было, его только ожидали через несколько часов, а королева тем временем покинет Нерак. Ни у кого, очевидно, и мысли не было, что королева может попытаться соединиться с сенешалем. Это показалось Филиппу странным. «Быть может, губернатор догадывается об этом? — подумал он, — и втайне послал уже войско, чтобы помешать этому?»

Филипп решил еще потолкаться в толпе, чтобы узнать побольше.

Три часа сряду бродил он, останавливаясь около винных лавок, прислушиваясь к разговорам солдат и дворян. Нового, однако, он ничего не узнал. Пьер следовал за ним издали, ратников же не было видно, — они, как он им и приказал, очевидно, добывали вести от солдат в винных лавках.

Убедившись, что приказов о каких-либо передвижениях войск еще не было, Филипп уселся перед одной из винных лавок и спросил себе бутылку хорошего вина. Почти тотчас же пятеро дворян заняли соседний столик. Взглянув на них, Филипп едва овладел собой: один из дворян, называвшийся Раулем, был тот самый, который разговаривал с Жаком около Базаса, и теперь он пристально смотрел на него. Уйти тотчас же — значило навлечь на себя прямое подозрение, и Филипп продолжал спокойно сидеть, обдумывая, как поступить, если Рауль обратиться к нему, а Рауль между тем говорил о нем с сидевшим с ним рядом кузеном.

— Знаешь ты этого молодого дворянина, Лун? — спрашивал он. — Мне почему-то очень знакомо это лицо. Среди соседних дворян ведь нет такого?

— Не могу сказать, Рауль. Только и мне лицо это знакомо; к тому же оно из таких, которые не скоро забываются.

Рауль присоединился к общему разговору, но вдруг схватил кузена за руку.

— Знаю, где видел это лицо, — это один из тех, которых мы остановили два дня тому назад близ Базаса.

— Не может быть, Рауль! Те были… — и он вдруг остановился.

— Сам видишь, Луи. Это и есть тот высокий, стройный, красивый юноша с серыми глазами… Я еще тогда обратил внимание на этот цвет лица и светло-русые волосы, и приписывал это английской крови, которой немало в Гвиенне…

— Сходство, действительно, есть, но вряд ли это тот самый. Зачем было бы дворянину одеваться крестьянином?

— Вот это-то я и хотел бы знать. Быть может, это гугенот из свиты королевы, исполнявший тогда какое-нибудь поручение, да и теперь делающий то же. Он платит деньги… Я пойду за ним. Тут есть что-то таинственное. Не пойдешь ли и ты со мной? Господин д’Эстанж, у меня к вам дело, — не пойдете ли вы со мной?

И Рауль, в сопровождении двух товарищей, последовал за Филиппом.

Глава XII

Бегство

Филипп видел, что трое католиков встали, когда он уходил.

Приняв беспечный вид, Филипп неторопливо сделал несколько шагов, и сразу свернул в боковую улицу. За ним все время слышался топот, а затем кто-то крикнул:

— Стойте, молодой человек! Мне нужно поговорить с вами.

Филипп обернулся с выражением изумления.

— Это вы крикнули мне, милостивый государь? — спросил он. — Предупреждаю вас, что со мною нельзя безнаказанно говорить таким тоном.

Рауль засмеялся.

— И это говорит человек в крестьянском платье?

— Я не привык к загадкам, милостивый государь, — сказал надменно Филипп. — Я вижу, что вам угодно ссориться со мною, хотя я, кажется, не оскорблял вас. Вы, должно быть, из тех, которые щеголяют своею храбростью, когда думают, что могут делать это безнаказанно. В данном случае вы ошиблись. Я здесь чужой и потому прошу одного из господ быть моим секундантом.

— Это недоразумение, Рауль, — сказал Луи, кладя свою руку на плечо кузену. Но тот гневно сбросил ее.

— Он вызвал меня на дуэль, так пусть она состоится, — сказал он.

Луи попытался было успокоить своего кузена, но вспыливший Рауль не хотел слушать.

— Лучше нам не терять времени на пустые разговоры, — сказал холодно Филипп. — Отыщем подходящее место и покончим с этим делом.

— Я думаю, что молодой человек прав, — заметил серьезно д’Эстанж, — дело зашло слишком далеко. Я могу только сказать, что ваш противник, имени которого я не знаю, вел себя прекрасно, и так как ваш кузен, разумеется, будет вашим секундантом, то я почту за честь предоставить себя в распоряжение этого незнакомого дворянина.

— Нужно выйти из города, — сказал Рауль, возвращаясь на главную улицу.

— Благодарю вас, милостивый государь, вы согласились оказать услугу человеку, даже имя которого вам было неизвестно, — сказал Филипп д’Эстанжу. — Однако, вам следует знать его. Меня зовут Филипп Флетчер; со стороны отца я англичанин, со стороны матери — француз; я двоюродный брат графа Франсуа де Лаваль и по матери внук графа де Мулена.

— Две известные фамилии Пуату, — вежливо заметил д’Эстанж. — Я очень сожалею, что вышла такая неприятная история. Рауль де Фонтэн был неправ, позволив себе окликнуть вас так грубо; но для вас было бы благоразумнее не обратить на это внимания. Или… — д’Эстанж улыбнулся, — господин Рауль был прав, заподозрив, что вы здесь по важному делу и предпочтете дать убить себя, чем выдать что-либо?

— Я не могу подтвердить ваших предположений, — сказал Филипп, — но скажу, что всегда предпочел бы самую неравную дуэль и смерть долгому заключению и допросам, могущим окончиться смертью на костре.

Д’Эстанж не сказал на это ни слова. Несмотря на свои родственные отношения с Гизами, он, подобно многим другим дворянам-католикам, осуждал преследование гугенотов.

Выйдя из городских ворот, они спустились к берегу реки и прошли подальше в сторону от дороги. Там противники молча сняли с себя верхнее платье и куртки.

— Господа, — сказал д’Эстанж, — я убежден, что дуэль не необходима. Если господин де Фонтэн выразит сожаление, что он не с должным уважением говорил с моим доверителем, то последний, я уверен, с радостью примет его извинение.

— Я такого же мнения, — сказал Луи де Фонтэн, — и я уже сообщил это моему кузену.

— А я уже сказал, что не желаю извиняться, — возразил Рауль. — Я хочу биться не за себя, а за короля, и убежден, что этот молодой человек, кто бы он ни был, дворянин ли или крестьянин, каким я его видел недавно, злоумышляет против его величества.

— В таком случае нечего терять время, — сказал серьезно д’Эстанж. — С своей стороны мы сделали все, чтобы предотвратить эту в высшей степени неравную борьбу.

Раздраженный замечанием о неравной борьбе, в справедливости которого он также был уверен, и втайне презирая своего противника, Рауль с ожесточением напал на него, уверенный в быстром исходе борьбы. Однако, выражение его лица быстро изменилось, когда Филипп с ловкостью и силой отразил удар, которым Рауль намеревался сразу покончить борьбу.

В продолжение нескольких минут ни один из противников не получал перевеса.

Рауль выходил из себя и нанес наконец своему противнику такой удар, который, казалось, должен был сразу с ним покончить, но Филипп искусно отразил его и с быстротою молнии вонзил свой меч по самую рукоятку в грудь врага.