Чужак в стране чужой - Роберт Хайнлайн

Майкл начал воспроизводить прочитанное, страницу за страницей, с абсолютной точностью и безо всякого выражения; в зале повисла недоуменная тишина, ройтеровский репортер не знал, куда девать глаза.

Мстительный Джубал не вмешивался, пока каждый из присутствующих в зале не узнал о наследственных правах вдовы и вдовца, братьев и сестер единокровных и единоутробных, а также о разделе наследуемого имущества per stirpes и per capita*[9] значительно больше, чем ему хотелось бы знать. Но все-таки эту пытку нужно было кончать.

— Хватит, Майк.

— Там еще очень много, — удивился Майкл.

— Потом. Есть вопросы на какую-нибудь другую тему?

Репортер лондонской воскресной газеты выскочил с вопросом, близким интересам своих читателей (а потому — близким финансовым интересам своего работодателя):

— Мистер Смит, мы уже знаем, что вам нравятся девушки. Приходилось вам когда-нибудь целовать девушку?

— Да.

— И вам понравилось?

— Да.

— На что это похоже?

На этот раз Майкл ответил почти без промедления.

— Целовать девушек — добродетельность, — объяснил он. — Оттянешься — куда там любой игре в карты.

Гром аплодисментов испугал Майкла, но он чувствовал, что ни Джилл, ни Доркас не боятся, а только стараются сдержать это шумное, непонятное выражение всеобщего восторга. Он успокоил свой страх и начал ждать.

От дальнейших вопросов его спасло появление в зале знакомой фигуры.

— Брат мой доктор Махмуд! — вне себя от радости закричал Майк (по-марсиански).

Проталкиваясь к столу, семантик «Чемпиона» улыбался, махал рукой и отвечал на том же самом скрипучем наречии. Они продолжили свою непонятную никому из окружающих беседу, Майкл сыпал словами с пулеметной скоростью, Махмуд — значительно медленнее, закрыв глаза, можно было подумать, что это носорог бодает стальную бочку.

Репортеры на время стихли; звукозаписывающая братия звукозаписывала, а просто пишущая братия просто записывала колоритный эпизод. В конце концов, самый нетерпеливый из них не выдержал.

— Доктор Махмуд! А что вы говорите?

— По большей части, — с великолепным оксфордским акцентом ответил семантик, — я говорю ему «Помедленнее, милый, ну хоть немного помедленнее».

— А что говорит он?

— Все остальное — чисто личные дела, не представляющие для вас никакого интереса. Разнообразные приветствия. Вы же понимаете — встреча старых друзей, — и Махмуд снова перешел на марсианский.

Майкл рассказывал своему брату обо всем, происшедшем за время расставания, чтобы огрокаться с ним ближе, но Майкловы понятия о событиях важных были чисто марсианскими, а потому говорил он почти исключительно о новых братьях по воде и неповторимом аромате каждого из них: похожая на ласковую воду Джилл… бездонная глубина Энн… странный, не совсем еще огроканный факт, что Джубал иногда как яйцо, а иногда — как Старик, а он и не то и не другое. А еще — неогрокиваемая огромность океана…

Махмуду рассказывать было почти не о чем — в его жизни произошло значительно меньше важных по марсианским понятиям событий. Один вакхический эксцесс, которым он совсем не гордился, один долгий день, проведенный в вашингтонской мечети пророка Судеумана, распростершись ниц, причем результаты последнего не были еще огроканы, так что говорить о них не хотелось. Братьев по воде не прибавилось.

Через некоторое время он остановил Майкла и протянул руку Джубалу.

— Вы доктор Харшоу. Валентайн Майкл считает, что представил меня вам — да по его правилам так оно и есть.

Пожимая Махмуду руку, Джубал еще раз окинул его взглядом. Ну прямо тебе твой английский аристократ, от привычной, непринужденной небрежности дорогого твидового костюма до коротко подстриженных седеющих усов. Спорт, одним словом, и охота. А вот кожа — смуглая, темная, да и гены, сформировавшие этот увесистый крючковатый шнобель, явно пришли из Леванта. Харшоу не любил суррогатов и всегда предпочел бы холодную кукурузную лепешку идеальнейшему синтетическому филе.

Но Майкл явно считает его другом — значит, «другом» ему и быть, пока не продемонстрирует обратного.

В глазах Махмуда Джубал являл собой типичнейший показательный образец «янки» во всей его красе — вульгарный, одетый явно неподходящим к случаю образом, горластый, возможно невежественный и почти наверняка — провинциальный. И к тому же — специалист. Американские специалисты, с которыми приходилось сталкиваться Махмуду, почти неизбежно оказывались узкими, зашоренными недоучками, не более чем техническими исполнителями. Он глубоко презирал все американское. Вавилонское столпотворение бессчетных религий, сект, секточек, американская кухня (кухня!!!), их манеры, их до ублюдочности эксцентричная архитектура, их тошнотворное искусство — и тут же слепая, высокомерная уверенность в собственном превосходстве, особенно печальная теперь, когда солнце их давно закатилось. Их женщины. Особенно — женщины. Нахальные, лишенные всякой скромности с тощими, как после долгой голодовки, телами — и все равно странным образом напоминающие гурий рая. Четверо этих созданий тесным кольцом окружали Валентайна Майкла — здесь, на встрече, которой подобало бы быть чисто мужской.

Но для Валентайна Майкла все эти люди — в том числе даже эти назойливые существа женского пола — являются братьями, он представляет их гордо и радостно, тем самым налагая на Махмуда узы обязанностей, несравнимых даже с теми, которые человек имеет по отношению к сыновьям брата своего отца. Махмуд усвоил смысл марсианского термина, обозначающего такое опосредованное родство, при прямом общении с марсианами и не нуждался в неадекватных переводах типа «цепная связь», а также в пересказах вроде «брат моего брата — мой брат» или «две вещи, равные порознь третьей, равны между собой». Он видел марсиан, он знал их бедность (по земным меркам), он чуть-чуть прикоснулся к их культурному богатству — и сумел оценить его огромность. И он огрокал, что межличностные отношения — высшая для марсиан ценность.

Что ж, ничего тут не попишешь — он разделил с Валентайном Майклом воду и теперь обязан оправдать его доверие. Остается только надеяться, что эти янки — не совсем уж окончательные жлобы.

Доктор Махмуд приветливо улыбнулся и продолжил:

— Валентайн Майкл объяснил мне — и с большой гордостью, — что все вы находитесь с ним… (тут он произнес марсианское слово).

— Как?

— В братстве по воде. Вам это понятно?

— Грокаю.

Махмуд сильно сомневался в Джубаловом «гроканье», но сомнения эти предпочел оставить при себе.

— Я состою с ним в таком же родстве, а потому считаю своей обязанностью попросить вас считать меня членом семьи. Я знаю ваше имя, доктор, а вот это, очевидно, мистер Какстон. Мистер Какстон, я часто вижу вашу фотографию в газете, рядом с колонкой. А теперь позвольте мне разобраться в молодых дамах. Вот это, очевидно, Энн.

— Да, но она в мантии.

— Конечно же. Придется мне выразить ей свое уважение немного позже.

Знакомясь с Джилл, Махмуд неожиданно услышал правильное марсианское обращение к брату по воде, произнесенное тремя октавами выше, чем это сделал бы марсианин, и в то же время с абсолютно точным акцентом (со стороны это звучало так, будто несчастная медсестра жестоко застудила горло). Из той сотни с небольшим слов, которые Джилл начинала понимать, произнести она могла не более дюжины, да и те с грехом пополам; но это обращение, которое ей приходилось слышать и употреблять десятки раз на дню, было усвоено в совершенстве.

Глаза доктора Махмуда расширились — пожалуй, в этих необразованных варварах что-то есть… и не стоило спешить, ставя под сомнение интуицию Ватентайна Майкла. Он мгновенно ответил Джилл соответствующим приветствием и приложился к ее руке.

Краем глаза Джилл увидела на лице Майкла выражение полного восторга; она кое-как сумела прохрипеть самую короткую из девяти форм ответа на ответ — хотя и не понимала ее и вряд ли решилась бы произнести ее эквивалент, соответствующий биологии человека, по-английски. И уж во всяком случае — не обращаясь к почти незнакомому мужчине.

Махмуд, понимавший эту фразу, воспринял ее не в буквальном смысле (для людей анатомически невозможной), а символически — и ответил положенным образом. Но тут возможности Джилл иссякли; не слова не поняв, она не могла ответить даже по-английски.

И тут медсестру Бордман посетило вдохновение; взяв со стола один из многочисленных графинов с водой, она наполнила стакан, посмотрела Махмуду прямо в глаза, торжественно произнесла:

— Вода. Наше гнездо — ваше гнездо, — коснулась стакана губами и протянула его семантику, наблюдавшему за всеми этими манипуляциями с нескрываемым интересом.