Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ) - Ваксберг Аркадий Иосифович

Белобрысый, угреватый и губошлепый малец лет семнадцати, приготовившийся к немедленным вопросам и обманутый в своих ожиданиях, сбитый с толку затянувшимся молчанием инспектора, с каждым мгновение чувствовал себя все неуютней и неуютней. Стал ерзать на стуле, крутить головой во все стороны, не знал, куда деть руки, которые то нервно теребили полы куртки, то забирались в карманы, то выскальзывали оттуда и хватали друг друга и тискали до побеления кожи на костяшках пальцев.

Вот его взгляд остановился на стене, где отчетливо были видны мазки крови. На белой извести очень контрастны темно-коричневые подтеки и пятна! Завораживают. Притягивают взор. Гипнотизируют!

Это вчера доставляли уличных драчунов, у одного из которых был разбит нос. И он своей кровавой юшкой, по недогляду дружинников и приведшего его постового, испачкал стенку. А мастер чистоты и порядки, или по-простому, уборщица Клава еще не приходила и страсти эти не удалила. Матусовой на эти пятна и подтеки — начхать. Не такого навидалась! Кроме брезгливости никаких ассоциаций они не вызывали. Но на подростка подействовало, как сало на хохла, как беременность на «девственницу»! Глаза застыли на данной стене, сфокусировавшись на одном месте. Тело напряглось. Пальчики задрожали.

«Есть контакт! — не упустила инспектор ПДН затравленный взгляд подростка. — Пора браться всерьез».

— Так, как говоришь, тебя зовут?..

…Через десять минут, приказав парню сидеть тихо, пошла к Василенко, занимавшемуся с Шахёнком в кабинете старшего участкового.

— Геннадий Георгиевич, на минутку можно, — приоткрыв дверь, позвала будничным голосом опера.

Василенко вышел в зал красный и раздраженный: Шахёнок не желал идти на откровенность, юлил, врал, пускал слезы и сопли.

— Что?

— Рассказывает про какое-то убийство… Мой клиент, Горохов Миша… — уточнила она на всякий случай фамилию и имя того, кто рассказывает об убийстве.

— А ты, что, не в курсе? — вопросом ответил опер, искренне удивившись, что Матусова «ни сном, ни духом», когда вся милиция поставлена на ноги.

— Откуда? Я только что из дома пришла. Еще никого не видела. В дежурку не звонила. Да и ты не сказал, когда «шушукались», лишь установить данные о личности попросил и где живут… — поджала она обиженно губы. — Все секретничаете…

— Извини, не допер… — отвел глаза в сторону опер и кратко ввел в курс событий: — На зоне отдыха РТИ, на берегу Сейма, труп молодой женщины. Обнаженный и с суком во влагалище.

— Лапшу вешаешь, индийскую?.. — не поверила Таисия Михайловна.

— Какая лапша? Серьезно говорю.

— Ужас. — Распахнулись во весь диаметр окуляров очков глаза инспектора.

Не говори. Между нами: Паромов увидел этот ужас и сблевал, — «лягнул» он в очередной раз ближнего своего. — Так что твой э-э… Миша, — наморщив лоб, вспомнил он имя, — поет? — И не дав инспектору ответить, быстро продолжил: — Имеются оперативные данные, что убийство совершено подростками из барака…

Любили опера к делу и без дела щегольнуть этим словосочетанием, таинственным и емким, заключающем в себе признаки секретности, агентурной работы и еще много всего недоступного простым смертным. Вот и Василенко не удержался. Ничего не попишешь — опер…

— Не исключено, что и «наши», — намекнул на доставленных, — руки приложили. Вон, вымахали какие: лошадь без подставки осеменят, как два пальца об осу! Или об косу?.. Или, как чаще говорят, об асфальт, — съёрничал он. — Ведут себя с самого первого момента подозрительно…

— Горохов говорит, что сам в убийстве не участвовал, но слышал об этом от Пентюхова — стала рассказывать Матусова. Якобы тот хвастал ему по секрету, как вчера они сначала в бараке, а потом в лесу групповухой имели одну придурковатую бабу. — Сморщила она носик — явный признак брезгливости: неприятно о женщинах говорить «придурковатые», да куда же деваться, если есть такие. — Которую потом убили. Других подробностей пока не выяснила, — добавила с видом огорчения, — сразу с тобой решила посоветоваться.

— Спасибо, боевая подруга! — моментально оживился опер. — Падлой буду — не забуду… — перешел на блатной жаргон.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

А давно ли нас, инспекторов ПДН, бездельниками называл? — усмехнулась Таисия Михайловна.

— Так то по дурости и оперскому невежеству — оскалился Василенко. — Прости и присмотри за Шахенком, чтобы из опорного не сбежал. А я сейчас с Пентюхом разберусь…

— Так ты же… — Ничего не поняла Матусова.

— Тс-с-с! — приставил тот палец к губам.

Жест понятный и серьезный. И Таисия Михайловна тут же кивнула головой в знак согласия.

14

Василенко вихрем ворвался в кабинет участковых инспекторов, где Паромов беседовал с Пентюховым Василием. Тот, после «заочного» ознакомления с увесистым УК, выразил желание общения. И теперь, отвечая на вопросы, рассказывал, с кем живет, где и как учится, с кем дружит. Но делал это вяло и с неохотой.

— Ты, сучонок недоделанный, зачем кол родственнице Матусовой в п… всунул?!! Колись, тварь! Колись, пока жив! — орал опер, наливаясь кровью, злостью и праведным гневом.

Растопыренной пятерней правой руки он схватил Пентюхова за его стриженую голову и резко нагнул ее чуть ли к самым коленкам. Кулаком левой громыхнул по крышке стола! Да так громыхнул, что жалобно дзинькнул стеклянной пробкой — стопкой полупустой графин и покатились, падая на пол, авторучки, карандаши, фломастеры из опрокинувшегося канцелярского прибора — стаканчика.

— Колись, шпана шелудивая! — уже не кричал, а шипел прямо в ухо Василию опер. — Живо!

— Это не я! Это Шахенок и Юрка Ворона… — испуганно пискнул перетрусивший от неожиданного наскока опера Пентюхов. И заплакал, совсем по-детски:

— Я Светку не убивал. Я просил не убивать, но они только смеялись… И сук, воткнул ей Шахенок… Я не втыкал. Простите меня, я больше не буду! — Размазывал он слезы и сопли по лицу.

Василенко отпустил его голову и также стремительно полетел в кабинет старшего участкового инспектора, где сидел его неразговорчивый клиент Шахов Боря.

Пентюхова уже никто не прессинговал, но он сам не поднимал голову от колен. Спина его мелко дрожала.

«Всего-то пара фраз… — подумал Паромов, тоже не ожидавший столь бурной и неожиданной реакции от до-вольно флегматичного опера, — но сколько вылилось полезной и нужной информации. Сразу прозвучали данные о трех лицах, причастных к убийству и уже названо имя убитой».

Участковый еще не знал и не подозревал, что ни опер, а Матусова фактически раскрыла преступление, «расколов» своего собеседника. Опер только реабилитировался, «дожимая» ситуацию до логического конца.

«Интересно, — метнулась мысль в голове Паромова в другую сторону, — с какого это рожна Василенко убитую назвал родственницей Матусовой. Не бредил же он? Обязательно надо спросить. Может, самому потом пригодится… Но не сейчас… После того, как окончим работу с этими…»

Его мозг лихорадочно заметался, подыскивая определение несовершеннолетним убийцам. И не находил. Все было мелко. Ничтожно. Не находилось слов, чтобы, произнеся их, можно было уничтожить, размазать по стенке, этих двуногих существ в образе человеческих детёнышей.

Паромов молча смотрел на Пентюхова. Только мысли лихорадочно пульсировали, словно пытаясь вырваться за пределы черепной коробки.

«Вот передо мной, стоит лишь руку протянуть, сидит один из убийц. Самый натуральный. Самый, что ни на есть настоящий. А не тот, абстрактный, которого, еще час тому назад, находясь на месте происшествия, готов был своими руками придушить. Сидит жалкий и никчемный, сжавшийся и сгорбившийся так, что сквозь ткань куртки угловато выпирают лопатки, как горб у калеки. И нет никакого желания не только придушить его, но даже крикнуть, обругать. Одно отвращение. Вообще не хочется общаться. Но надо. Такую уж работу себе выбрал, где такому понятию, как «не хочется» нет места».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Паромов из ящика стола достал несколько листов писчей бумаги — знал по опыту, что в таких случаях писать-то придется много — и стопочкой положил перед собой.