Пандем - Марина Дяченко

– Что?

– Ничего, извини, Аля… Так что говорит Пан?

– Пан говорит, что… Кимка, извини за дурацкий вопрос, а ты сам не говоришь с Паном? Вообще?

– Говорю, – сказал Ким и отвернулся. – Только и делаю, что говорю с ним, Аль. Знаешь… Иногда для этого вовсе не нужны беседки.

* * *

Его теперешняя жизнь была – бесконечный диалог с Пандемом. Вернее, монолог с Пандемом; Ким беседовал с внутренней тишиной. Ему не нужны были ответы; на том участке пути, который он проходил сейчас, все варианты их были доступны – как нависающие над головой вишни в саду отца Георгия.

Я не могу не видеть в тебе человека, думал Ким. Ты сам расчётливо и точно вогнал в меня этот образ – свой человеческий образ. Так вгоняют шарик в подходящую по диаметру лунку. Ты убедил меня, что для тебя существуют не только добро и зло, но и нравственные и безнравственные, благородные и постыдные, достойные и недостойные поступки… А я, считавший себя разумным человеком, легко уходил от вопроса к самому себе: а почему это мировая сила этически ориентирована?

Да потому, что я хотел увидеть тебя таким, думал Ким. Циник увидел в тебе циника, мусульманин – мусульманина… Надо думать, рыбак увидел в тебе рыбака… Хорошо, что ты молчишь, Пандем. Хорошо, что я не вижу твоего лица.

Цель твоя… А почему мы считаем, что у тебя обязательно должна быть цель? Разве есть цель у мирового океана? Или у звёздной системы? Если есть, то мы не способны её осознать…

Я вспоминаю себя, думал Ким. Двадцать пять лет назад, когда мы сидели на нашей крохотной кухоньке и беседовали. Я тогда не мог вместить тебя в сознании. Эта разница масштабов вводила меня в ступор. Помню, я всё беспокоился, как бы ты не начал копаться в наших мозгах, модифицировать направо и налево… А ты уже тогда знал – если это слово к тебе применимо… Знал гораздо больше, чем я знаю сейчас, а я ведь знаю всего лишь крупицу этой большой и некомфортной правды… И всё равно я понимаю, каким смешным был тот мой страх. Я боялся модификации, потому что воспринимал тебя как мог – по трафарету… Огромный человек с огромной властью. Суперкомпьютер, желающий добра. Не знаю, откуда я подцепил этот образ – могучего существа, делающего добро и потому особенно опасного. Из книг? Из кино?

А вот теперь выросло поколение, требующее у Пандема модификации. Ты знаешь, сколько времени у меня ушло, чтобы пересмотреть статистику Никаса… Я не уверен, можно ли доверять результатам его экспериментов, но статистика его – да… Ты знаешь, что девяносто процентов нынешних беспандемных ушли от тебя – им кажется, что ушли – когда ты отказался модифицировать. Шурка обижен на тебя… Шурка, которого я знал как уверенного, гармоничного, решительного человека, мужчину… Он не может пережить внутреннего дискомфорта! Как для маленького Миши боль от растянутых связок кажется концом света… Это и в самом деле больно, но ты же знаешь, Пандем, в какой клинике я работал и что повидал на своём веку… Я был тогда Шуркиным ровесником, мне было чуть за тридцать…

Я всё-таки говорю с тобой, как с человеком. Мне приходится останавливаться и говорить себе: перед тобой бездушная стихия, система… Мировой закон… Что ты такое, Пандем, никто не знает до сих пор…

Так вот. Когда мы сидели тогда на нашей с Ариной кухоньке… Арина… Нет, ты видишь – я не в обиде на тебя. Это было наше обоюдное решение… Когда мы сидели на кухне, и Арина спала в соседней комнате… Извини, мне надо отвлечься. Подумать о чём-то другом.

Вот, например, Никас. Я прекрасно понимаю, что все его выкладки надо делить, как говорится, на шестнадцать. Он говорит, что одна из твоих целей уже достигнута: ты отобрал – и прорастил – пригоршню зёрен и теперь забросишь их на космическом корабле куда-то в новую почву… Что участники Первой Космической – одни из немногих, сочетающих в себе гармонию жителей рая и жизненную силу подкидышей, которые выросли в джунглях… Значит, в том далёком новом человечестве, которое ты, селекционер, организуешь, будут и мои гены… Мне гордиться?

И гены Арины…

Ладно, оставим Никаса. Скажи: неужели тогда, когда мы сидели на кухне двадцать пять лет назад, ты не предвидел обвальной инфантилизации человечества? Этого неудержимого стремления к внутреннему комфорту? Не могу поверить. Думаю, ты прекрасно знал то, что теперь знаю я: человечество, как оно есть, приспособлено для существования в трагичном мире. В том, какой был у нас до твоего прихода. Мы все мечтали о комфортном мире… И потому так радостно ломанулись за тобой. И получили награду… Наш мир полностью приспособлен для наших нужд. Трагедия ушла: осталась в лучшем случае драма. Или мелодрама. Пережитки прежнего мира – страх, ревность, стыд, разочарование – мешают, как песок в башмаке. Следующий естественный шаг – пусть все будут счастливыми. Ежесекундно. Спокойными и счастливыми. Ты можешь это сделать уже сейчас. Секунду назад. Может быть, ты уже это сделал?

И Ким оглядывался, как будто гипотетические «счастье» и «покой» уже витали вокруг в виде белых и розовых облачков.

Считай, что я пошутил, думал Ким и даже пытался усмехнуться. Чудовищная несправедливость, звериная жестокость мира, из которого ты нас вытащил, оправдали бы любую модификацию. Да, оправдали, говорю что слышишь… Но ты выбрал другой путь. Ты искусственно создаёшь препятствия тем, кто сейчас взрослеет. Чтобы дать им возможность развиваться, а не просто расти. Ты вернул нам страх выбора… но не до конца, потому что, во-первых, никакой выбор не фатален, а во-вторых, всегда можно пойти в беседку и спросить совета…

Ты знаешь, встреча с Никасом пошла мне на пользу. Я по-другому теперь смотрю на Первую Космическую… Я, отец, провожающий сына в неизвестность, где с ним может случится всё что угодно, где он будет долгие годы жить в замкнутом пространстве и видеть небо только на стереоэкране… И я больше никогда его не коснусь… Современный отец сказал бы: он ведь сам этого хочет, значит, так ему лучше, и пусть летит. А я не современный отец, и мне всякий раз становится дурно, когда я понимаю, просыпаясь по утрам, что время до старта сократилось ещё на один день…

Но если он, оказывается, зерно, избранник, посланец… Что, мне должно быть легче?

Глава двадцать пятая

– Нагулялась? – сухо спросила Виктория Викторовна.

Юлька Тамилова сразу же выловила в голосе матери новые, прежде не звучавшие нотки. Насторожилась:

– А что?

– Надо поговорить, – сказала Виктория Викторовна.

– О чём? – спросила Юлька, удивлённая.

– Скажу, – сухо пообещала Виктория Викторовна. – Сядь.

Юлька села. Мать смотрела на неё новым, странным, немного пугающим взглядом.

Юлька хотела молчать, пока мать первая не выложит карты – но этот новый взгляд нервировал её, и в конце концов она не выдержала:

– Да что случилось?

– Давно ты беспандемная? – далёким каким-то голосом спросила мать.

– А ты будто не знаешь!

– В школу не ходишь?

– У меня индивидуалка… Ты будто не знаешь!

Мать молчала, не сводя с Юльки жёстких изучающих глаз.

– Что случилось? – повторила Юлька, стараясь, чтобы голос прозвучал насмешливо.

– Я говорила с твоим отцом, – сказала Виктория Викторовна.

– Что?!

– И он полностью со мной согласился.

– В чём?

– В том, что мы слишком увлеклись своими проблемами и преувеличили твою взрослость. А Пандем…

– Да-а?

– Помолчи, – Виктория Викторовна поморщилась. – Что за дурацкая привычка перебивать через слово… Значит так, Юлия Александровна. Я, как твоя мать, с полного согласия твоего отца заявляю тебе, что твоя беспандемная жизнь закончилась. Сейчас мы поговорим – и ты пойдёшь в беседку.

Юлька молчала. Она ждала чего угодно, но не столь дикого поворота событий.

– Собственно, это всё, – сообщила Виктория Викторовна после небольшой паузы. – Где ты будешь учиться и по какой программе, когда у тебя будет практика и когда экзамен – вы решите с Пандемом, я в этом всё равно ничего не понимаю… По-моему, эти вживлённые волоски уродуют тебя. Подумай о новой причёске.

– Погоди, – медленно сказала Юлька. – Я всё думаю, ты шутишь, или как? Я, стало быть, уже не свободная личность? Не член общества? Почему ты мне указываешь, что делать? И почему это я должна тебя слушать? И почему мой статус «без-Пандема»…

– Я твоя мать! – резко сказала Виктория Викторовна, и глаза её сделались нехорошего стального цвета. – А ты – ребёнок. И останешься ребёнком, пока не сдашь инициационный тест.

– С каких это пор… – начала Юлька. И вдруг поняла.

Её приятель Панчо, четырнадцатилетний весельчак, который одно время вызывал у неё очень тёплые чувства, куда-то пропал неделю назад. Ходили смутные слухи о том, что он оставил статус беспандемного. А ещё пару дней назад из их компании исчезли, не прощаясь, две лихие девчонки…