Маленький красный дом - Андерссон Лив

Наконец-то у нее появился рычаг давления.

Флора открыла заднюю дверь своей машины, казалось, не обращая внимания на незнакомку, наблюдающую за ней издалека. Она посадила блондинку в машину и потянула за руку более непослушную брюнетку, которая вырвалась и выскочила на дорогу. Флора схватила ее, но девочка стояла посреди проезжей части, расправив плечи и твердо поставив ноги на землю. Ева уже собиралась опустить бинокль, когда заметила, что малышка смотрит в ее сторону. Темные глаза, бурлящие умом даже в столь нежном возрасте. Полный рот, открытый в полукрике, готовый высказать собственное мнение, подпитываемое самоощущением. Однажды она превратится в бунтарку. Вероятно, она уже была ею. Как Келси.

Ева знала, что она находится слишком далеко, чтобы ребенок мог ее разглядеть, но то, как эта маленькая девочка смотрела, заставило Еву почувствовать, что та может ее видеть. Может видеть ее насквозь. Ева внезапно ощутила себя незащищенной, обнаженной. Будто ее судили.

Судили и признали ничтожной.

Глава сороковая

Констанс ФостерНихла, Нью-Мехико – наши дни

Раскаты грома эхом отозвались на стук в моей груди. Я не могла дышать. Их всех ситуаций, в которые меня ставила Ева, почему-то эта казалась худшей. Может быть, потому что я не знала, каковы на сей раз правила. Может быть, потому что у меня появились настоящие чувства к Джеймсу. Может быть, потому что я была просто в ужасе.

Я поискала названия и номера местных больниц. Я звонила в одну за другой, но так и не получила нужной информации. Я набрала полицейский участок Джеймса, но все, что они могли сделать, это подтвердить, что он действительно попал в аварию. Они хотели знать мое имя и номер телефона. Я отказалась дать их, опасаясь, что появятся и станут задавать вопросы не те копы.

Прогремел гром, и молнии ударили в землю вдалеке. Я очень хотела ощутить холодные, влажные, очищающие капли на своей коже. Однако то была бессильная буря: кругом рокот и вспышки, вот только без дождя.

Я откинула голову назад: потерявшая надежду, беспомощная и злая. Я попыталась перезвонить Альберто, но попала на голосовую почту. Я уже собиралась снова набрать участок, когда вспомнила имя человека, которому, по словам Джеймса, он доверял. Дерек. И я в состоянии выяснить, кто это. Джеймс сказал, что он тоже полицейский. Пятнадцать минут судорожных поисков на моем компьютере дали мне имя: Дерек Прессман. Еще пятнадцать минут, и я нашла номер его домашнего телефона. Женщина ответила после третьего гудка. Голос у нее был усталый, как будто я ее разбудила.

– Я ищу Дерека Прессмана, – проговорила я.

– Могу я уточнить, с кем разговариваю? – резкий, настороженный тон.

Мой разум лихорадочно искал версию. Я остановилась на убедительном:

– Это Нора, кризисный психолог штата.

– О, да, да, из-за Джеймса. Дерек все еще не оправился. На самом деле он сейчас в больнице.

Я оживилась, сгорая от желания узнать, в какой больнице, однако, прежде чем я успела уточнить, она спохватилась:

– Ребенок плачет. Быстрее, дайте мне свой номер, и я обещаю, что попрошу его перезвонить. Ему бы не помешала помощь. Такой ужас, м-да… это теперь останется с ним надолго.

Я продиктовала ей свой сотовый и повесила трубку; потом опустила голову, вытянула руки и заставила себя думать. Налила стакан водки, тут же расхотела, тем не менее все равно выпила. Горло обожгло, и я сделала еще один глоток, размышляя над тем, что сообщил Альберто. Флора, нелегальная иммигрантка, таинственно погибшая при пожаре. Двое малышей. Этот дом.

И Джет. Чертов Джет со своими фальшивыми заверениями в дружбе. Тот крест, который он повесил у меня на стене. Пятна крови на полу его мастерской. Его тело в моей постели – теплое, успокаивающее, сильное. Джет – марионетка Евы. Или еще хуже.

Я опрокинула еще один стакан выпивки, прежде чем выскочить за дверь и направиться к дому Джета. Вспышка молнии осветила мой путь, когда я бежала между зданиями. Станок перестал жужжать, но я слышала, как он там, внутри, насвистывает во время работы. Гребаный свист. Я задавалась вопросом, спал ли он с Евой? Были ли они любовниками в какой-то момент? Трахались в моем маленьком доме и готовили план, чтобы свести меня с ума? Такая провокация была бы как раз по ее части – с сексуальным преступником Джетом в качестве сообщника.

Подумать только, я ему доверяла!

Дверь была открыта, и я вбежала, запыхавшаяся, с кровью в жилах, полной щелочи и ярости.

– Ты, ублюдок! Как ты мог? – Я подбежала к нему, вытянув руки. Его лицо было скрыто в тени, но тусклый свет от лампы над головой отражался в его глазах. Я видела шок и страх.

– Конни! – Он отшатнулся и схватил меня за запястья, крепко прижимая к себе, так что я не могла пошевелиться. – Что, черт возьми, ты делаешь?

Я изо всех сил пыталась высвободиться из его хватки. Он пихнул меня назад, стиснув мои запястья будто в тисках.

– Конни, пожалуйста! Скажи, что случилось!

– Ты солгал мне! Что она сделала – заплатила кому-то миллион долларов, чтобы стереть твое досье? Почему?

Я чувствовала, как реальность ускользает, а спасательный плот разума дрейфует во тьму на неспокойных волнах. Много лет назад я видела своего друга с Корфу, его ужас, пока он плыл по воде. Я видела лицо Лайзы, заплаканное и испуганное после того, как ее заперли в подвале. Я была готова поднять белый флаг. Я не могла победить. Даже из могилы Ева ненавидела меня достаточно сильно, чтобы сделать меня несчастной. Мое зрение затуманилось, я почувствовала слабость.

Я была совсем одна.

Я перестала сопротивляться. Джет наклонился и заглянул мне в глаза.

– Я могу объяснить, если ты дашь мне шанс.

Он отпустил мои запястья и подвел к табурету, который стоял отдельно, подальше от всего, что могло стать оружием. Он мягко толкнул меня вниз. Я прислонила голову к стене, пытаясь контролировать свое дыхание.

– Я не знаю, что ты думаешь, что знаешь обо мне, но не было никаких записей, которые следовало бы удалить. Во всяком случае, никаких реальных записей. – Он придвинул еще один табурет. – Мне было двенадцать, когда моего отца посадили, пятнадцать, когда у моей матери случился передоз. Суд отправил меня жить к моему дедушке, злобному расистскому мудаку, который предпочитал бутылку джина постояннной работе. Неудивительно, что мои подростковые годы были наполнены мелкими преступлениями и наркотиками.

Я глубоко вздохнула, успокаивая себя, и наблюдала за ним, ища признаки того, что он лжет: бегающий взгляд, учащенное дыхание, нервные жесты. Но он говорил со мной спокойно, твердо, как будто я была ребенком или гиперактивным щенком. Я не доверяла своим инстинктам. Я просто слушала.

– Местный учитель вмешался, чтобы помочь мне. Научил меня работать по дереву, помог мне получить аттестат зрелости. Я все еще был зол и сбит с толку, однако у меня появилось какое-то направление. В тот день, когда мне исполнилось восемнадцать, я пошел с друзьями отпраздновать это событие. Ночь закончилась дракой возле бара. Нас довольно сильно избили. – Он провел рукой по волосам, нахмурился. – Я мочился кровью в куст возле бара, когда прибыли копы. Застукали меня со спущенными штанами, в буквальном смысле. Я был для них занозой в заднице в течение многих лет, и теперь они заполучили меня.

– Я не понимаю…

– Когда я стал взрослым, мое досье несовершеннолетнего закрыли. Но там, откуда я родом, мочеиспускание в общественном месте может считаться неприличным обнажением.

– Я все еще не понимаю.

– Да черт тебя возьми, Конни! Если ты поссал под деревом, это может трактоваться не как мелкое хулиганство или нарушение общественного порядка, а как сексуальное преступление! И именно так поступили эти придурки: они обвинили меня в нападении, нанесении побоев и непристойном поведении, а также во множестве других глупостей, но прижилось именно обвинение в обнажении. Мне было восемнадцать, я был достаточно взрослым, чтобы меня заклеймили как сексуального преступника.