Живой щит - Дмитрий Воронин

Длинные худые руки, свисавшие до колен, заканчивались гибкими пальцами, увенчанными острыми когтями. Странное на людской взгляд, изрытое бороздами лицо венчал здоровенных размеров нос, торчащий между красными, глубоко посаженными глазами. Вопреки мнению крестьян, Зулин не питался исключительно сырым мясом — хотя в еде он и был более чем неприхотлив. А вот характер у него был исключительно «не троллевый» — по выражению Аманды. Рейн тогда поинтересовался, а какой же характер у нормальных троллей, — леди пожала плечами и сказала, что этого ему лучше не знать.

Год назад, в лесу, один из местных жителей, когда-то потерявший всю семью, вырезанную орками, накинулся на Зулина с кинжалом. Получив две глубокие раны, тролль вырвался из рук нападавшего и бежал — потом он объяснил Рейну, что вполне мог бы убить серва, однако это вызвало бы к нему еще большую ненависть со стороны крестьян, и он выбрал бегство. Впрочем, самому серву это не помогло — пришедший в бешенство от столь явного нарушения своего приказа граф приказал вздернуть негодяя, что и было исполнено в кратчайший срок. Зулин болел недолго — раны на нем заживали, как на собаке, однако день или два Рейн порядком волновался за жизнь приятеля. Лотар отнесся к этому куда спокойнее — он вообще в последнее время сильно отдалился от прежних друзей, и теперь его интересовали исключительно старинные манускрипты да еще, изредка, мнение о них Модестуса. Последнее, впрочем, случалось все реже и реже — старик уже давно перестал быть для виконта авторитетом, хотя и сохранял его расположение.

С тех пор всей одежде Зулин предпочитал тонкую кольчугу, сделанную по приказу графа специально для него. Он и теперь был в ней — единственное, что на нем было надето. Обувь он тоже не носил, отчасти оттого, что сшить сапоги на его когтистые лапы было само по себе сложно, отчасти потому, что без них он чувствовал себя увереннее. Зато он любил украшения, и сейчас в его ухе покачивалось массивное золотое кольцо, украшенное зеленым, под цвет кожи тролля, изумрудом.

Несмотря на свое миролюбие и даже, можно сказать, добродушие, Зулин и в самом деле мог быть опасен. Как и любой тролль, он превосходно владел метательным топором — их излюбленным оружием, тем более что в коллекции графа имелись оригинальные его образцы. Наслушавшись рассказов Аманды о том, что во время войны тролли часто оказывались совершенно беспомощными в ближнем бою с тренированными мечниками, он занялся и фехтованием, достигнув в этом деле определенных, хотя и не блестящих результатов.

— Самое ценное, что есть у человека, это его семья, — продолжал скрипучим голосом тролль. — Тобой движет злоба, Лотар, и потом ты будешь об этом жалеть.

— Да что ты знаешь о семье! — взорвался виконт, которого вывели из себя бесконечные и, по большому счету, бесполезные увещевания. — У тебя ее отродясь не было. Твоя мать была убита еще…

— С чего ты взял? — В голосе Зулина мелькнуло удивление. — Моя мать, когда я видел ее последний раз, была жива и здорова… А, понял… если ты имеешь в виду ту, кого зарубили ваши солдаты, то она не была моей матерью.

— Да? — удивленно вскинула свои идеальные брови Аманда. — Ты никогда не говорил об этом.

— Вы не спрашивали… — истинно по-человечески пожал своими узкими плечами тролль.

Вообще говоря, эта тема изначально считалась закрытой для обсуждения. Рейну и Лотару категорически запрещено было даже упоминать о том, как юный тролль оказался в Андор-холле.

Постепенно это вошло в привычку, и сегодня, пожалуй, в первый раз, Лотар позволил себе напомнить троллю о его прошлом.

— И кем же она была? — Похоже, что сейчас Аманду этот вопрос интересовал чуть ли не больше, чем предстоящий отъезд Лотара.

— Прошу не забывать, что я тогда был мал, — насмешливо ответил Зулин, скаля в улыбке свои кривые желтые зубы. — Мне кажется, меня похитили. А может, она была моей нянькой. Но уж не матерью точно.

— Мы несколько отклонились от рассматриваемой темы, — заметил Модестус, задумчиво крутя в руках свой магический кристалл, с которым, как и любой уважающий себя маг, не расставался никогда.

Лицо Лотара тут же напряглось, Аманда нахмурилась, а Рейн согласно кивнул. Зулин, способный помногу часов сидеть в этой чертовски неудобной для человека позе, все так же скрипуче продолжил:

— Так вот, Лотар, я прошу тебя повременить с отъездом. Подожди осени… Если наш лекарь прав и граф не дотянет до первого снега, тогда и…

— Ты не слишком ли рано хоронишь меня? — раздался позади суровый, хотя и слабый голос графа. Впрочем, в последний год мы привыкли его слышать именно таким.

Эрих стоял в дверях. Стоял прямо, гордо расправив плечи, однако лицо его было бледным, как никогда. Затем, печатая шаг, направился к своему трону и тяжело уселся. Было видно, что движения даются ему с трудом.

Он некоторое время молчал, обводя собравшихся тяжелым взглядом. Последнее время граф почти не вставал с постели, да и в те редкие часы, когда он, по настоянию лекаря, выползал погреться под лучами весеннего солнца, ему было трудно двигаться без посторонней помощи. Поэтому все присутствующие поняли, что сюда он явился для того, чтобы сказать что-то очень важное, слишком важное, чтобы произнести это лежа в постели. Он даже нашел в себе силы надеть мантию и графскую корону, и сейчас на престоле восседал не просто человек — властелин, намеренный диктовать свою волю.

Граф молчал. Он думал о тех, кто сейчас стоял перед ним, — думал о них, может быть, впервые в жизни, не как о своей собственности, а как о живых людях со своими нуждами и потребностями. Граф Эрих знал, что умирает, знал это, пожалуй, даже лучше старого целителя, который все еще надеялся на чудо.

Сам же он в чудеса не верил — речь шла не об обычных магических штучках, которые на его пути попадались достаточно часто, а об истинных чудесах, которые время от времени фигурировали в песнях менестрелей или в передаваемых из уст в уста слухах. Пророчества, чудесные исцеления — все это грело душу какому-нибудь смерду, однако для него, графа Эриха Ан-дорского, было просто пустым звуком.

Будучи долгие дни прикованным к кровати, он неожиданно для себя все чаще и чаще задумывался о прожитой жизни. Почему-то люди думают об этом тогда, когда их жизненный путь подходит к концу, и граф исключением не был. Сейчас он испытывал чувство вины перед ними — может, и не в полной мере, но это чувство все же присутствовало.

Этот полутемный тронный зал помнил слова многих его предков.

Разные слова — гнева и милости, объявления войны и провозглашения мира, вопли боли и крики радости. Сегодня старые стены услышат его слова, те, которые выразят принятые им решения. Как обычно, он от них не отступит, даже если кому-то они и не понравятся.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});