Гагаи том 2 - Александр Кузьмич Чепижный

обсели, товарищ лейтенант!

— И не говори, сержант, — застеснялся Кухаренко. — Уже и белье сменил, выкупался в озерце. Откуда эта гадость?..

— Тоска их плодит, —пояснил Сергей. — Как из ничего появляются верная примета. Извелся по родному дому, вот оно и дает себя знать.

Говорил и понимал, что не только в тоске дело. Давненько не жарилась обмундировка, давно не знают горячей воды и мыла пропотевшие, грязные солдатские тела — все в наступлении, наступлении.... А взводному сказал:

— Так что не тужи — скоро вернемся на свою Украину. С каких мест родом? Полтавский?

— С Артема я, — отозвался Кухаренко.

— Ну тогда и вовсе земляк, — поняв его по-своему, обрадовался Сергей. — Артемовен от нас рукой подать — километров, может быть, восемьдесят. По прямой и того меньше. Слышал, небось, об алеевских гагаях? Я как раз оттуда, с Крутого Яра.

— Вот и тебя фамилия ввела в заблуждение, приглушенно засмеялся Кухаренко, — Конечно, украинец я. И род наш с Полтавщины. Только переселенцами были мои предки. Забрались на край света. Четвертое поколение уже поднялось на дальневосточной земле. Я в Артеме родился такой шахтерский городок есть возле Владивостока. Там тоже, как и у вас в Донбассе, уголь добывают.

— Ишь ты, — удивился Сергей. — Я и не знал.

— Многого мы еще не знаем...

Разговаривая, они всматривались в темноту. Умолкая — прислушивались. Будто вымер передний край — ни звука. Но им-то известно, какая ненависть таится во фронтовой тишине, сколько грома и огня! Потому и оберегают сон своих товарищей, потихоньку переговариваются, чтобы не так томительно тянулось время.

— Дочка у меня растет, — рассказывал Сергей. Аленка. Уже большая.

Он не распространялся о том, что это не его ребенок зачем людям знать такие тонкости. При этом все же чувствовал некоторую неловкость. Может быть, действительно мужская гордость не позволяла высказывать всю правду. Но скорее — другое: самому надо было привыкнуть к мысли, что у него есть дочь.

— Теперь сынаш появился, — продолжал Сергей, — И так мне хочется его увидеть! Понимаешь?! Хотя бы одним глазком!..

Внимание Сергея привлекло легкое, ритмичное посапывание. Он обернулся к собеседнику. Взводный спал, даже не завернувшись в плащ-палатку. Сергей улыбнулся, качнул головой, мол, вот тебе и караульный, осторожно прикрыл его, подумал, что летом воевать еще куда ни шло — и под кустом дом родной. Но лето, считай, уже позади, а там маячит еще одна военная зима...

Теперь на участке, занятом взводом, бодрствовал лишь Сергей. Его тоже клонило ко сну — тоже не каменный. Да еще рядом сладко всхрапывает взводный. А оно ведь заразное это — как зевота.

Сергей чуть сместился в сторону, закурил. Присасывался к цигарке у самой земли, прикрывая огонь. С кулака тянул. Малость разогнал дрему. Стал размышлять, что произошло с Геськой. Несомненно стряслась какая-то беда. Его письмо встревожило, вызвало недоумение. Толком так ничего и не понял Сергей. В памяти всплывали отдельные строчки: «...дружище, если придется решать: кого убить последним патроном — себя или еще одного врага — бей себя, а фриц пусть живет. Вот так получается...» «...Не проболтай в письме к своим, чтобы к деду моему не дошло. Зачем расстраивать старика? Я ведь написал ему, что снова летаю. Пусть остается в благостном неведении, пусть думает, что его Герасим геройски сражается...» «...В общем, твой друг — приземлился...» Слово «приземлился» дважды зло подчеркнуто. А подпись — «рядовой Юдин».

Что бы это значило? Почему надо убивать себя, а не врага? Может быть, он имеет в виду свой плен? Неужели из-за того, что побывал у гитлеровцев, все так круто изменилось в его судьбе? На фотографии, которую видел Сергей, он — младший лейтенант авиации, награжденный орденом Красного Знамени. Дядя Кондрат говорил, будто Герасим дослужился уже до капитана. И вдруг — «рядовой Юдин».

Нет, Сергей и в мыслях не мог допустить, что Герасим преступил закон, нарушил воинскую присягу или струсил. Вся жизнь Геськина с самого детства перед ним, как на ладони. Вместе фабзайчатами были, стали слесарями. В Ясногоровке он работал. А там при депо курсы паровозников окончил. Перед призывом уже помощником машиниста ездил... И воевать начал геройски!

Написал ему Сергей ответное письмо. Как мог подбодрил его. Просил рассказать обо всем более вразумительно. Но молчит Геська. Молчит...

Серело. На пойму Наревы, на заливные луга пал туман, растекся над землей, и под его пологом досматривала свои страшные, кровавые сны война. Потом река молочно высветилась, а на прибрежных кустах все еще висели колышущиеся белесые пасма. И Сергей вдруг понял, откуда >в сказки пришли молочные реки и кисельные берега. И обрадовался своему открытию: оказывается, сказочники подсмотрели их в жизни!

Его пробрала рассветная свежесть, в носу защекотало, и он чихнул.

— А?! Что?! — Взводный вскинулся, схватил автомат. — Идут?.. — Быстро осмотрелся мгновенно проснувшимися глазами и, успокоившись, отложил автомат, сел. — Никак всхрапнул, — сказал, почесываясь.

— Было, было, товарищ лейтенант, — усмехнулся Сергей. И поняв, что усмешка может задеть самолюбие молодого офицера, добавил: — С кем не бывает. Ничего. Все спокойно.

— Ладно, сержант, — отозвался взводный, закуривая. — Теперь ты поспи.

Сергею не надо было говорить этого дважды.

* * *

В этих краях почти не было крупных населенных пунктов. Больше — хуторки в три-четыре избы с дворовыми службами, разбросанные то там, то здесь между перелесками. Они жались к опушкам, оставляя перед собой полоски или клинья пахотной рыжеватой, а кое-где какой-то пепельной земли. Еще проходя Белоруссию, а затем Литву, Сергей обратил внимание на своеобразие этих мест, вовсе не походивших на степные просторы Кубани, донщины, юга родной Украины с их жирными, угольной черноты черноземами, с необозримыми полями. Тогда совсем по-иному зазвучало для него, наполнилось конкретным содержанием ставшее привычным выражение: житница страны. А от этих полосок чего же ждать? Прокормили бы своих пахарей! Зато скоту раздолье. Травы сочные, высокие — в пояс. Луга, лесные покосы — сеном завалиться можно. И картофель хорошо родит... Но, как всюду, для этого надо приложить руки. А они, эти руки, сейчас заняты войной.

Вот и здесь, в Польше, та же картина: хуторки, перелески, бугры, низины, захиревшие полоски некогда обрабатываемых полей, буйный травостой... География подчинялась своим законам. Границы между государствами, отделяющие даже резко противоположные миры, ни в коей мере не влияли на ландшафт, не изменяли его. Эта мысль, впервые пришедшая Сергею, сразу разрушила его прежние представления, укоренившиеся с детства. И он невольно улыбнулся своей наивности. Ведь до последнего времени считал: уж если заграница, — значит, все иное, не такое, как в своей стране...

Уступив свои позиции свежей резервной части, полк, в