Венецианская блудница - Елена Арсеньева

Лючия безотчетно взяла перламутровый ларец, восхитившись его изяществом и удивившись тяжести, откинула крышку – да и ахнула, ослепленная снопом искр, ударивших ее по глазам: шкатулка была полна драгоценностей!

– Где ты это взяла? – спросила даже не сердито, а изумленно: князь Андрей показал жене все сокровища Извольских, но Лючия, у которой отроду была отменная память на драгоценности, не сомневалась, что таких вот изумрудов в золотом кружеве оправы или низок розового жемчуга там не было. – Где ты это взяла?

– Да что вы, барышня, ей-богу! – с сердитой фамильярностью проговорила девка, не отрывая, впрочем, лба от полу, так что голос ее звучал глухо. – Мало что напугали до смерти, так еще и своего же не спознали?! Али не видите: это ваша шкатулочка, которую я отвозила в Москву, к графинюшке Евдокии, когда вы все вещи свои туда отправили!

Хотя Лючия всегда чувствовала некую оторопь, сталкиваясь с явлениями из прошлого сестры, сейчас она мгновенно сообразила, в чем дело и кто перед ней. Та самая горничная, вместе с кучером-женихом предавшая Александру, отвозившая подложное письмо ее кузине в Москву! Но, помнится, Шишмарев уверял, будто девка и ее пособник получат изрядное вознаграждение и скроются где-то в малороссийских степях. Или… или награда еще не получена? Стюха, похоже, не из тех, кто платит по долгам… Как же она осмелилась предстать пред очи той, в насильственном браке которой приняла позорное участие? Ведь не без ее косвенной помощи дело было слажено так, что Лючии не составило труда занять место своей сестры!..

Вот именно. Лючия горестно усмехнулась. Да пособничество этой плутовки Шишмареву – шуточки перед тем, что с Александрою содеяла родная сестрица. Так что угомонись, Лючия! Не вини других в своих грехах…

Она давно привыкла утешаться русскими премудростями, мол, что сделано – то сделано, а все, что ни делается, – к лучшему, поэтому, призвав их сейчас на помощь, отогнала совесть и спросила девку вполне миролюбиво:

– Где же ты была все это время?

– Да я, барыня, думала, вы на меня сердитесь, – простодушно выпалила девка, не разгибая спины. – Господин Шишмарев сказывал, он все вам открыл… про нас со Степашею. Но ведь мы же хотели как лучше для вас же! Князь Андрей – жених завидный, у нас в Казарине-Каширине все знаете как переживали, что у вас с ним дело не слаживалось! Мне Степаша мой так и говорил: мол, Фенька, коли ты барышню нашу любишь, ты ей помоги! А теперь смеется: все полюбовно вышло!

Почему-то поначалу Лючия почувствовала лишь облегчение оттого, что так легко узнала имена двух новых (вернее, старых!) персонажей ее жизни. А потом ей стало смешно этой простодушной наглости: убедившись, что у «барышни» семейная жизнь складывается отменно, Фенька решила сыскать у нее прощения. Зачем? Убедилась, что жизнь в бегах не столь сладка? Свобода – штука опасная, к ней тоже нужно привычку иметь, знать, как с нею обращаться! Может быть, Фенька со своим Степашею решили, что от добра добра не ищут? Ну что ж, вполне возможно. Лючию так и подмывало спросить, расплатился с ними все-таки Шишмарев или дело так и кончилось посулами, но она не любила чужого унижения и пожалела девку, сказав только:

– Ну и чего ты бегаешь тут среди ночи? И встань, хватит на полу валяться!

Фенька с видимым усилием разогнула спину:

– Ох, свело костыньки, мочи нет! Я… нет, мы со Степашею чаяли: принесем вам вашу шкатулочку да поставим в вашу гардеробную тайком. Вы утром глядь – а там украшения, что вы носили в девичестве, да жемчуга, матушки вашей, княгини Катерины, подаренье… Увидите это – и поймете, что Фенька не воровка, не преступница, а просто душа заблудшая, – ну и простите меня. Простите, барыня!

Она снова бухнулась на колени, да так споро, что Лючия не успела бы ее удержать, даже если бы хотела. Но «барыня» и не шевельнулась, до глубины души пораженная истиной, открывшейся ей в простых Фенькиных словах.

«Не воровка, не преступница, а просто – душа заблудшая».

Это же про нее! Это же она, Лючия, – душа заблудшая ! Ну что ж, разве не простит господь и ее, как прощал сонмы грешников? Всего-то и нужно: как-нибудь узнать, что Александра обрела покой… именно покой, ибо без него невозможно счастье…

– Простите, барышня? – стонущий шепот вернул ее к действительности, и она сердито отмахнулась локтем, продолжая прижимать к себе шкатулку:

– Прощаю, ладно. Только вот что. Прощение мое заслужить надобно.

– Да барышня же! Да я все сделаю! – с готовностью вскочила на ноги Фенька.

Лючия приняла самый важный вид, на какой была способна.

– Поди немедля к пруду, но по пути отыщи где-нибудь длинную палку. И бей по воде до тех пор, пока всех лягушек не прогонишь, поняла? Хоть всю ночь по пруду колоти, а чтоб я ни одного квака больше не слышала!

И она поспешно повернулась, чтобы не видеть налившиеся изумлением глаза Феньки.

Ничего. Переживет. Уж лучше лягушек гонять, чем быть выпоротой на конюшне, чего она, разумеется, схлопотала бы от Александры. И правильно… Может быть, все-таки послать Феньку на конюшню, под розги?.. Лючия приостановилась было, но облегчение оттого, что наконец-то удастся уснуть, было таким огромным, что она только и могла, что поспешить в спальню.

Но все-таки перед тем, как задуть свечу и, шмыгнув в постель, прижаться к теплому, спящему мужу, она не удержалась и, открыв шкатулку, вытянула нить розовых жемчугов.

Какая утонченная, редкостная красота! Подарок княгини Катерины, значит. Ну что ж, тем больше оснований надеть эти серьги и это ожерелье завтра… на бал у Шишмарева. Жемчужно-серое платье с кружевными серебристыми вставками – и эти жемчуга… а-ах!

Она зевнула, захлопнула ларец, скинула пеньюар – и уснула, кажется, еще прежде, чем легла, успев, впрочем, сообразить, что лягушки умолкли.

27

Розовые жемчуга

Да, что говорить! Шишмаревка могла считаться местом завидным, и, едва увидев роскошный господский дом, Лючия подумала, что имение, конечно, следует переименовать.

День, несмотря на июнь, выдался ветреный и прохладный, но в доме и в огромной бальной зале поддерживали тепло красивейшие изразцовые печи. Зала была украшена миртовыми деревцами в полном цвету, хотя они уже отцвели в Италии и Франции давным-давно, да и в России минула пора цветения деревьев. Но слухи об искусстве шишмаревских садовников не напрасно ходили по округе!

Деревья, расставленные шпалерами, образовывали боковые аллеи, между тем как среди залы оставалось довольно пространства для танцев. Эти боковые аллеи доставляли гостям возможность часто отдыхать, потому что укрывали от нескромных взоров. Красота, благоухание и тепло в этой сплошь белой роще, в то время как за окнами шумел под студеным ветром темною листвою зеленый сад, казались чем-то волшебным и наполняли душу приятными мечтами.

В смежных комнатах гостям подавали чай, кофе и разные прохладительные напитки; в зале гремела музыка и происходили танцы; аллеи были наполнены изящными кавалерами и очаровательными дамами в таких роскошных платьях, что Лючия думала, будто попала в страну фей, и в ее мыслях весь вечер был «Сон в летнюю ночь» Шекспира.

Не зря, между прочим. Чудеса начались с утра: Фенька больше не появилась. «Не утонула ли, часом, в пруду?» – сердито подумала Лючия и решила поведать о ночном происшествии Ульяне, которая готовила ей бальное платье.

Та была изумлена до остолбенения, но вовсе не внезапным появлением Феньки и ее столь же внезапным исчезновением, а тем, что эта «стервозница» вернула барыне драгоценности, не сбежав с ними.

– Я всегда знала, что Фенька, да и Степка ее на руку нечисты, – призналась Ульяна. – Но умеют вылезти вовремя на барские очи, выставиться, а когда надо – будут тише воды, ниже травы. А что она уехала – так ведь поняла: вы про всю эту историю небось князю расскажете, а он с предателями на расправу крут! Не сомневайтесь: Фенька со Степкою воротились в Казарино-Каширино и там сейчас у старой княгини, бабушки вашей, заступы ищут. А коли она на вас сердита, то к ним, значит, будет милостива.

Объяснение вполне удовлетворило Лючию, и она выбросила Феньку из головы. Но как кстати, что момент раскаяния «стервозницы» совпал с балом у Шишмарева, потому что розовый жемчуг не потерялся даже на фоне неисчислимого количества баснословных драгоценностей, которыми были унизаны явившиеся дамы.

Сказать, что он имел успех, – значило не сказать ничего. Сказать, что он вызвал всеобщее любопытство, – значило вообще промолчать. На жемчуг не просто смотрели – на него откровенно, бесстыдно глазели, и в конце концов даже Лючия, которая всегда упивалась вниманием к своей персоне, почувствовала себя неуютно.

Началось с одного-двух взглядов, едва она вошла. И словно бы вместе со взглядами передавался некий слух: теперь чуть ли не все присутствующие, внимательнейшим образом осмотрев розовый жемчуг, еще и переглядывались, посылали друг другу взоры, исполненные значения, которого Лючия не понимала. Смотрели все: дамы, их кавалеры, слуги, сновавшие тут и там с подносами; тупо, наверняка не понимая даже, почему, смотрел высоченный швед в мундире со шпагою, оказавшийся неожиданно приехавшим гостем кого-то из присутствующих и взятый с собою из учтивости. Он не знал ни слова по-русски и только озирался бледными, навыкате глазами…