Друзья и враги Анатолия Русакова - Георгий Тушкан

— На войне, сынок, да не на этой… Это память о кулаках, с тридцатого года…

Ведро оказалось тяжелым, дужка резала руку.

— Далеко? — спросил Анатолий.

Пастух показал на третью дачу.

— В час разиков пять обернешься, отец?

— Три раза.

Возле калитки пастух поблагодарил и хотел отобрать ведро, но Анатолий донес его, поставил возле грядок с клубникой и сказал, показав на удаляющееся стадо:

— Догоняй, отец. А, кстати, этот депутат как? Строгий? Говорят, он ученый какой-то, профессор… Будет на даче разговаривать о делах?

— А ты по какому делу?

— Это я ему расскажу, а ты спеши, твое стадо вон куда ушло.

Но пастух не торопился —. Он беззвучно смеялся, левой рукой держась за грудь, а пальцами правой вытирая слезы. У Анатолия мелькнула догадка, от которой его в жар бросило.

— Вы… не пастух?..

Пастух вынул платок, вытер слезы:

— Был подпаском в юности… Я тот самый, о ком вы спрашивали. Ничего, не смущайтесь. Посидите здесь, я сейчас переоденусь. Я мигом.

— Давайте я буду носить дерн, а по пути рассказывать, — предложил Анатолий и вывалил дерн из ведра.

— Спасибо. Я сам потом принесу, на сегодня хватит.

— Вы сами это обрабатываете?

— А кто ж еще?.. Посидите день-деньской за бумагами, чертежами, книгами — потянет размяться…

Депутат предложил Анатолию освежиться под душем. Анатолий поблагодарил и отказался.

— Ну, посидите здесь. — Кленов показал на беседку и направился к дощатому сарайчику, над которым высилась железная бочка.

Юноша уселся в плетеное кресло у беседки, над которой распростерлись игольчатые опахала пяти вековых сосен, и с интересом огляделся. Здесь же, у беседки, стоял недоплетенный диванчик из ивы. На траве лежали пучки ивовых прутьев, уже очищенных от зеленой кожуры. Всюду множество цветов. Ими полны клумбы, окраины дорожек. Стены дачи покрыты вьющимся то ли плющом, то ли хмелем. На темно-зеленом фоне кустов, окаймлявших участок взрыхленной земли, выделялись побеленные известкой стволы фруктовых деревьев. Тихо. Спокойно. Смеркалось, запахло ночной фиалкой. Неподалеку проносились поезда. Надо было подумать о том, как объяснить Кленову свое неурочное посещение и дело Полянчук, а думать не хотелось.

5

Кленов через веранду ввел Анатолия в небольшую комнату. На столе под темно-зеленым абажуром горела настольная лампа. Вдоль стен в полутьме стояли книжные шкафы. Депутат сел в плетеное кресло, усадил Анатолия. Чуть слышно постукивали большие стенные часы. Кленов выжидательно посматривал на посетителя. Разговор приходилось начинать ему:

— Ну-с, рад встретиться со своим молодым избирателем. Как ваше имя?

— Анатолий. Но, Дмитрий Алексеевич, я не избиратель. Я только еще буду избирателем.

— Неужели вам еще нет восемнадцати?

— Есть, но я недавно вернулся из воспитательной колонии. Только вы не подумайте, будто я к вам заявился насчет себя. Но ваш прием через неделю, а дело не ждет. Так что извините за вторжение. Я ненадолго… — У Анатолия пересохло в горле. — Я насчет Витяки… Только не от себя, а от милиции, точнее, от детской комнаты милиции. Только я вас хочу просить не о мальчишке, а о Полине Полянчук, которую лишили шоферских прав.

Анатолий окончательно сбился, замолчал и покраснел под пытливым взглядом депутата.

Кленов дружески улыбнулся:

— Вы приехали из колонии? На прошлой неделе ко мне на прием явился один, похожий на вас, Анатолий… простите, как по отчеству?

— Владимирович. Да вы просто — Анатолий.

— Он так же молод и тоже вернулся из трудовой колонии. Вы Анатолий, а тот Антон… Так вот, Антон Шелгунов тоже волновался и просил меня воздействовать на кадровика нефтяной организации. Шелгунов работает слесарем на московском заводе, но надумал ехать в Башкирию на нефтепромысел. Людей туда вербуют, а его брать не хотят из-за прошлой судимости. Я спрашиваю — зачем вам уезжать? И жилплощадь в Москве у вас есть, и работа интересная. Он разволновался. Вначале сослался на какую-то далекую родню в Башкирии, а потом махнул рукой и начал такое городить… Странное, очень странное он произвел впечатление. Такой тарабарщины я еще не слыхивал.

— Что же он сказал такого?

— И не поймешь! «Мне, говорит, надо рвать когти, а то Ленька за то, что я не хочу возвращаться к нему, завтра грозит собрать своих и устроить правилку. А я урковать больше не хочу».

Анатолий вскочил со стула и весь подался вперед.

— Вы сказали «возвращаться к Леньке»? А он не назвал прозвища этого Леньки?

Кленов удивленно посмотрел на Анатолия, прижал кулак к губам и задумался.

— Не помню… Ленька… Ленька… кличка какая-то… — Ленька Чума? — Анатолий взволновался.

— Вот именно, Чума. Вы его знаете?

— Еще бы! Старый вор. Рецидивист. Главарь банды.

Последняя сволочь! Страшный человек. Ни перед каким зверством не остановится. Как фашист. Бандиты и те его боятся, а воры и подавно. Авторитетный.

— Почему же Шелгунов мне этого не объяснил? Он так нервничал… Я попросил его объяснить понятнее. Он смутился, пробормотал: «Яснее не скажешь». А тут ко мне вошел сотрудник. Шелгунов замолчал, обещал зайти — и нет его. Не знаю, что и думать. Парень только недавно поступил в вечернюю школу, не проработал и полугода на заводе, а уже появилась охота к перемене мест. Видимо, трудовая колония все же не привила ему вкус к регулярному труду, к профессии. А у вас есть любимая профессия? Вы работаете?

— Любимая профессия есть… Автодело, — думая о чем-то своем, медленно ответил Анатолий, снова усаживаясь. — Нет, Дмитрий Алексеевич! У Антона причина серьезная. Чума заставляет его вернуться в шайку, а характера у парня мало. Потому и вздумал сбежать в другой город. Не переехать, а сбежать.

Анатолий говорил резко. Сейчас он вовсе не был похож на того смущенного молодого человека, который от волнения еле ворочал языком.

— Вы словно сердитесь, Анатолий. Но я-то в чем виноват?

— Извините! Не могу спокойно о таком… — Вдруг глаза молодого человека озорно прищурились. — Если бы «по фене ботали», поняли бы трагедию Шелгунова, — Не понимаю. Как вы сказали?

Анатолий усмехнулся.

— Я сказал по-воровски. Говорите ли вы на воровском жаргоне? Шелгунов разволновался и с вами говорил на воровском жаргоне.

— А вы… вы ботаете?

— Есть такой грех! — Анатолий невесело усмехнулся. — Надо бы Шелгунову все вам объяснить, а он сбежал. Растяпа!

— Да, характера в нем не чувствовалось. Значит, этот Чума действительно опасный человек?

— Бандит. Глава шайки. А вы знаете, что такое шайка?

— Шайка? — удивленно переспросил Кленов. — Ну, это компания единомышленников, объединившаяся для того, чтобы совершить ограбление, обворовать.

— Да, это «компания»! — с горечью отозвался Анатолий. — Но какая! Это трудно, даже невозможно представить тому, кто не встречался с такого рода негодяями. — Он задумался, собирая в мыслях все, что знал о ворах. — Чтобы украсть у рабочего зарплату, у старика пенсию, у женщины пособие на детей, чтобы красть регулярно, жить воровством и грабежом — надо совсем не иметь совести. Значит, надо так оболванить и испортить подростка, попавшего в сети воровской шайки, чтобы он забыл, что такое совесть, понимаете? Если шайка затянет к себе кого, то уж постарается вытравить из него все человеческие чувства. Чума учит так: настоящий вор должен отречься от семьи и жить только для себя и для шайки. Если вору прикажут привести сестру на потеху другим — приведет, предаст сестру. Все остальные люди — враги! Урка должен жить отнятым у других, паразитом. Он должен презирать труд, как величайшее унижение, как позор. «Вор, — говорил Чума, — не должен учиться. Учеба — зло, газеты и книги — ерунда». Чума — «законник», коновод бандитов и блюститель воровских законов. Он их поддерживает террором: не выполнишь — жестокое избиение, даже смерть. И уж если попадет в колонию ученик Чумы, то он и там будет восстанавливать колонистов против воспитателей и устрашать, чтобы воспитанники держались воровских законов жизни.

— Гляжу я на вас, Анатолий, и думаю: не прибавляете ли вы? Не говорит ли в вас обида за пережитое?

— Скорее, убавляю. На собственной шкуре опыт приобрел. Шелгунова, наверное, запугивают, — стараясь не волноваться, продолжал Анатолий. — Требуют, чтобы он вернулся в шайку Чумы. Ему не хочется, но ссориться боится. Вырваться из паутины не всегда просто. Воры не хотят отпускать. Только в исключительных случаях — болезнь, женитьба — разрешают бросить шайку, «завязать». Чтобы вору — рабу главаря банды — освободиться, недостаточно одного желания, надо иметь твердый характер, надо отстоять свое право на свободу.

— Нет, вы все же преувеличиваете! Вот недавно судили малолетних воров. И что же? Они раскаялись и сейчас хорошо учатся, никто им не мстит, не запугивает.