Старая армия - Антон Деникин

Юнкера отлично разбирались в характере своих начальников, подмечали их слабости, наделяли меткими прозвищами, поддевали в песне. Так, когда рота возвращалась с учения домой, и запевало начинал известную песенку о девице, выбиравшей милого, то рота с особенным ударением и силою подхватывала ее решение:

«Поручик-голубчикЛейб (такого-то) полка».

Поручик К-ко, носивший мундир названного полка, неизменно при этом краснел, но, кажется, ему не было неприятно…

С похвалою отзывалась песня о штабс-капитане К-ко, который —

«Такой прекрасный человек,Каких побольше бы в наш век».

Но чаще юнкерский юмор был злой и обличительный. Начальника училища с искусственным глазом прозвали непочтительно «Очко», и это прозвище сохранилось по наследству за его преемником… Следующий начальник, обратившись при приеме училища к юнкерам со словом, между прочим, сказал:

— Надо учиться и держаться строгой дисциплины. Нельзя напиваться: пей, да дело разумей! Нужно всегда быть в состоянии начертить пятиградусные штрихи{Изображение неровностей на топографических картах.}. А выпивший настолько, что не может поставить пятиградусные штрихи, — немедленно будет отчислен в полк.

Так и утвердилось за ним прозвище «Штрих» — навсегда. Хотя начальником он стал популярным и уважаемым.

Про офицеров-академиков второго разряда певали:

«Прощайте…………………………Прощайте наши санкюлоты» —

намек на то, что, непереведенные в Генеральный штаб, они лишились «синих штанов»…

Самой, однако, непереносимой чертой характера в глазах юнкеров считалось подхалимство перед начальством. Про одного из взводных офицеров (позднейший выпуск) певали:

В нашем втором взводеМыло — в большой моде.Командир наш взводный —Мыловар природный.

Певали, бывало, под сурдинку — в каземате или в курилке, а после разбора вакансий, перед выпуском — даже в строю, возвращаясь с ученья…

* * *

И отношение поэтому к начальству было разное. Юнкера, например, любили Э-ра и Л-ко и без зазрения совести использовали слабость последнего. Но авторитетом у нас пользовались не они, а Л-ий, К-ко… Воинская дисциплина, в смысле исполнения прямого приказа, и чинопочитание стояли на должной высоте. Прямое неповиновение в училище было бы немыслимо. Но юнкерские традиции вносили в понятие о дисциплине своеобразные «поправки», с которыми без большого успеха боролось начальство. Так, обман вообще, и в частности наносящий кому-либо вред, считался нечестным. Но обманывать преподавателя на репетиции или экзамене — это, как я говорил уже, разрешалось. Серьезные нарушения порядка, как, например, самовольная отлучка или рукопашный бой с «вольными», с употреблением в дело штыков, где-нибудь на Ямках, когда надо было выручать товарищей или «поддержать юнкерскую честь», вообще действия, где проявлены были удаль и отсутствие страха ответственности— встречали полное одобрение в юнкерской среде. И наряду с этим кара, постигавшая попавшихся, вызывая сожаление, почиталась все же правильной. Только лень и разгильдяйство вызывали насмешки, и наказания за них не встречали сочувствия к потерпевшему.

Особенно крепко держались традиции товарищества. «Сам погибай, но товарища выручай» — эта заповедь суворовско-драгомировской науки находила отражение в маленьком масштабе и в мирных условиях училищной жизни. Во всяком случае, в одном ее проявлении — «не выдавать». Командира 2-й роты — человека строгого и педантичного — юнкера невзлюбили вовсе не за эти качества, а за привычку его пользоваться «наушниками». И во 2-й роте порядок поддерживался больше за страх, тогда как в 1-й, которой командовал человек слабый, но более разборчивый в средствах, — только за совесть.

Впрочем, сравнительная оценка рот — вопрос спортивный. Соревнование было велико: 1-я рота считала себя первой и 2-я тоже. Возвращаясь в лагерь и проходя мимо 1-й роты, 2-я демонстративно певала всегда песню, оканчивавшуюся припевом:

«Хоть вторая и по счету,Всегда первою была…»

В рассказанном мною выше эпизоде с юнкером Н., сильно пострадавшим за «винный дух», ему и в голову не могло прийти — сослаться на соучастие ротного, чтобы облегчить свое положение, а роте — отнестись с осуждением к своему командиру. «Попался юнкер, умей и ответ держать». Когда юнкер В. побил однажды доносчика и подвергся за это переводу в 3-й разряд, не только товарищи, но и некоторые начальники прилагали усилия, чтобы выручить его из беды, а потерпевшего преследовали…

Если строгим, но разумным и доброжелательным отношением можно было легко овладеть молодыми сердцами, то грубость и солдафонство отталкивали. Был один человек в училище, которого юнкера положительно не переносили, поручик В. К нам он попал из дисциплинарного батальона, принеся оттуда манеру обращения с преступным солдатским элементом. Однажды, благодаря его несдержанности, едва не разразилось событие, чреватое весьма серьезными последствиями:

Бунт!

Случилось это в лагере. Вернулись роты с маневра. Юнкера устали и проголодались. Молитву перед завтраком начали петь — неумышленно, конечно — не совсем в такт и в тон. Дежурный офицер, которым в этот день был В., приказал горнисту играть «отбой».

— Отставить! Я вам покажу!

Последовала брань и угрозы.

Начали петь вторично — повторилось то же. Только по третьему разу кое-как справились и сели обедать. Но обиду юнкера затаили. После обеда, не сговариваясь, затянули «Благодарим Тя…» так, что немедленно последовал «отбой». В. вывел роты на линейку, построил и велел петь. Прошло с полчаса… Солнце палило немилосердно, обжигая обнаженные, коротко стриженные головы. Кто-то свалился. Раз десять какофония сменялась «отбоем», «отбой» — руганью. Сначала пели вразнобой десятки голосов, потом — одиночные, и наконец голоса смолкли совсем, и только шевелились для виду юнкерские губы.

Взбешенный В. прокричал что-то насчет бунта, пригрозил нам каторжными работами и, распустив роты по палаткам, полетел к начальнику училища. Нарушение дисциплины было из ряду выходящим. Но, видимо, перспектива рассматривать происшедшее, как бунт всего училища, никому не улыбалась, потому что история эта, кроме оставления юнкеров на некоторое время без отпуска, других последствий не имела. Только В. перестал дежурить, перейдя на административную должность.

* * *

В кавалерийских училищах, в особенности в Николаевском, существовало традиционное подразделение юнкеров на «корнетов» (старший класс) и «зверей» (младшие), причем в обычае было «подтягивание», «цуканье» или попросту извод «корнетами» «зверей». Иногда «цук» принимал формы настоящего истязания, когда, например, «зверя» заставляли исполнить сотню приседаний… Или — глумления над человеческой личностью, когда «зверь» должен был заучивать наизусть обидную чепуху или делать доклад «корнетам» о «влиянии лунного света на произрастание лесов северной Камчатки»… На этой почве происходили иногда крупные столкновения, заставлявшие вмешиваться начальство. Меры ли были нерешительны, или начальство, само прошедшее в свое время стаж «корнетства», действовало не по убеждению, но обычай десятки лет оставался в неприкосновенности. Как-то, уже после японской войны, в одном толстом журнале появился рассказ о мытарствах «зверей», вызвавший удивление и недовольство в обществе. Дело, по какому-то конкретному поводу, доходило до запроса военному министру в Государственной Думе (1911), причем начальник Главного управление военно-учебных заведений, ген. Забелин дал объяснение, что «слухи преувеличены, а начальство с этим явлением борется».

Однако сквозь стены кавалерийских училищ продолжали проникать жалобы, и за год до великой войны военное ведомство сочло нужным выступить с официальной статьей в «Русском Инвалиде», в которой категорически утверждало, что «цук» драконовскими мерами — изгнанием из училища и цукающих, и позволяющих себя цукать — уничтожен. Это было не совсем верно. Категоричность заявления значительно ослаблялась заключительной его фразой: «Но… еще много труда и усилий нужно для того, чтобы окончательно очистить атмосферу…»

В пехотных училищах «цука» не существовало. Смеялись иногда над молодыми юнкерами, называя их «козерогами» или «сугубыми», «подтягивали» «штатских» там, где преобладающим элементом являлись кадеты — но в пределах уставных требований. Бывали и в Киевском училище в позднейших выпусках случаи шутовского «отпевания» вновь поступавших «козерогов», но этим дело и ограничивалось. В мое время, наоборот, к новичкам относились покровительственно.