На Афон - Борис Константинович Зайцев

слово собратии, что вернусь. Послушание это выполню, а там что Бог даст».

Архимандрит Феодосий Ср.[емские] Карловцы

Архимандрит Серафим Иванов

Ученый отшельник

(Памяти иеросхимонаха Феодосия)[445]

С Афонской Горы пришла короткая весть: на Каруле на другой день по Покрову блаженно скончался иеросхимонах Феодосий. И далее пишут: «он мало поболел; 1 октября в день Покрова Божией Матери отслужили для него раннюю литургию, причастили. Старец особенно был благодушен и весел, прочитали ему отходную, но он остался жить до следующего дня. Опять отслужили раннюю литургию, причастили; о. Феодосий сидел и молился и через 20 минут с молитвой на устах незаметно перешел в горний мир».

Бог даст, мы еще получим более подробные сведения о жизни и кончине сего великого современного нам праведника и прозорливца. А пока поделимся с читателями тем, что нам известно.

О. Феодосий происходил из духовной семьи. По окончании семинарии, как отличный ученик, был принят на казенный счет в Казанскую Духовную Академию, которую и окончил в середине девяностых годов. Еще в академии он был пострижен в монашество с наречением имени Феофана. Как казенно-коштный о. Феофан по окончании Академии обязан был служить Церкви за свое образование в течение 5 лет.

Между тем еще на школьной скамье о. Феофан почувствовал тяготение к отшельничеству. Долгими казались ему те пять лет учебно-административной службы. Его назначили преподавателем в одну из приволжских семинарий, если не ошибаюсь симбирскую.

Вскоре о. Феофан был назначен инспектором той же семинарии. Как всякому ученому монаху в те времена ему открывалась блестящая духовная карьера.

Уже вошло в синод представление его в архимандриты. Но тут минуло пять лет его обязательной службы, и о. Феофан подает прошение на покой без пенсии и к удивлению всех уезжает на Афон…

Так начинается тернистый путь ученого отшельника. На Афоне ученому монаху рады: принимают, ублажают. А как только попросится принять в число братии, – всюду отказ. На Афоне строгая иерархичность. Чтобы дослужиться до иеромонаха надо протянуть трудовую лямку послушника, монаха и диакона добрых 20 годков. А тут молодой ученый иеромонах да еще с золотым наперсным крестом. В послушники его не определишь, ставить его в ряды заслуженных старых иеромонахов только к закату жизни удостаивавшихся золотого креста – за какие такие заслуги?

И куда не попросится о. Феофан, всюду отказ, да отказ.

И не рад о. Феофан, ни своему золотому кресту, ни иеромонашеству.

Начал он скитаться по келлиям пустынным и, наконец, притулился он у одного иеродиакона, кажется (пишу по памяти) о. Лукьяна, занимавшегося иконописью и с того жившего в пустынной своей келлии недалеко от Пантелеймоновского монастыря.

Поселился на правах послушника-келейника.

Строгий был старец о. Лукьян. Жестоко испытывал он о. Феофана, не блажь ли у него желание пустыннического желания [sic!] [здесь, возможно, должно быть: жития. – А. К.].

Бывало придут к о. Лукьяну заказчики на иконы. Ну, по Афонскому обычаю надо гостей чайком угостить.

Кричит о. Лукьян о. Феофану:

– Эй ты, ученый дурак, ставь скорее самовар, гостей попотчевать.

И начнет при гостях корить: и неповоротлив де, и глуп, и бестолков.

А о. Феофан стоит, да только смиренно кланяется:

– Простите батюшка.

Так прошло немало лет тяжелого искуса в послушании и смирении.

Наверно много можно было бы рассказать про те годы, но этот период жития о. Феофана мне, к сожалению, неизвестен.

Знаю я уже о. Феофана, как знаменитого Карульского отшельника и старца, в схиме о. Феодосия.

В 1926 году привел Господь меня прожить у него в гостях целых четыре незабвенных дня.

Тут надо сказать несколько слов о Каруле, самой суровой пустыне св. Афона.

Представьте себе почти отвесную каменную скалу, лишенную, можно сказать, всякой растительности. На ней на высоте добрых двухсот-трехсот метров прилеплены, подобно ласточкиным гнездам с десяток калливок отшельников. Есть несколько и пещер. Но самое чудесное, что отшельники на этих утаенных скалах ухитрились выстроить две крохотных церкви, вместимостью однако каждая человек на 20. Весь матерьял был ими вынесен наверх на собственных спинах. Нелегкий был этот труд. От моря сначала еще идет тропа, хоть и очень крутая. После, она прекращается и приходится идти по узкому выступу скалы шириной не более полуметра над бездной в несколько сот метров. Для безопасности одним еще довоенным русским благодетелем на всем протяжении этого опасного пути, длиной в добрую сотню метров, вдоль стен протянуты железные цепи.

И все же нужно быть акробатом, чтобы путешествовать по этой, с позволения сказать, дорожке над бездонной пучиной моря.

Дорожка сия сначала поднимается немного наверх, а потом начинает спускаться. То самая страшная часть пути, ибо невольно, чтобы знать, куда поставить ногу, приходится смотреть вниз, и бездна тянет. Ведь это все равно, что пути по карнизу стоэтажного небоскреба.

А старцы ничего, привыкли. Идут себе, как будто по Невскому, одной рукой слегка касаясь цепи, да еще с полной нагрузкой частенько. До войны богомольцам вход на Карулю разрешался только в исключительных случаях, да и сами карульские отшельники редко покидали свою пустыню. Воду они употребляли исключительно дождевую, которую собирали с крыш своих калливок в цистерны. Конечно ее едва-едва хватало. И питались подаянием.

Братия Типографского монашеского братства в Ладомировой, в Словакии, перед зданием типографского корпуса в дни визита Первоиерарха Русской Зарубежной Церкви. Начало сентября 1940 г. Первый ряд (слева направо): игумен Филимон (Никитин), АРХИМАНДРИТ Серафим (Иванов, настоятель), Митрополит Анастасий (Грибановский), архимандрит Нафанаил (Львов), игумен Савва (Струве). Второй ряд: монах Вячеслав, монах Григорий (Пыжов), монах Виталий (Устинов), иеромонах Герман, монах Сергий (Ромберг), инок Афанасий, А. П. Белонин.

На длинной веревке, прикрепленной к колесу, спускали они вниз к морю небольшую корзину. В эту корзину проезжавшие богомольцы клали свои даяния, главным образом, сухарики. Рыбу класть воспрещалось, и ее немедленно выкидывали в море, если случайно оказывалась в корзине. Молоко и яйца только на Пасху. Все посты проводили в сухоястии.

Строго жили, да и доселе живут отшельники на Каруле.

Среди них-то и поселился о. Феофан, которого мы будем теперь называть его схимонашеским именем Феодосий.

Проводил он там зело жестокое житие, изнуряя себя особенно мало-спанием и трудами на солнцепеке. Летом на карульских скалах стоит невыносимая жара, от которой старцы спасаются по глубоким пещерам, отдыхая от бессонных ночей, проводимых ими обычно в молитвенном бдении. Отец же Феодосий в самый полудневный зной лазает по скалам, собирает сухие сучья мелкого горного кустарника. Не для себя трудится – для престарелых собратий своих. И спит о. Феодосий час-другой в сутки не больше: на бессонницу ссылается, чтобы скрыть подвиг.

Так житийствует он долгие годы.

Не закопал о. Феодосий и своего ученого таланта. Много перевел он древних греческих рукописей по аскетике, увы, до сих пор за неимением средств не напечатанных. Он же был главным составителем выпущенной брошюры в защиту старого стиля.

И если Афон сохранил, несмотря на натиск Константинопольского Патриарха, старый стиль, – в том немалая заслуга и о. Феодосия, к которому обращались за советом даже настоятели греческих афонских монастырей.

Теперь немного из личных впечатлений об о. Феодосии.

Еще на богословском факультете много приходилось слышать о карульцах и особенно об о. Феодосии. Говорили, что это один из немногих оставшихся прозорливцев и вообще старец великой жизни.

Готовясь к иночеству со всей серьезностью идейной юности, я очень был озабочен поисками «настоящего», как я тогда говорил, старца. И по тому же юношескому максимализму решил ехать на Афон просить о. Феодосия быть моим старцем и постричь меня в малую схиму.

Сказано-сделано. В те времена визы на Афон давали сравнительно легко.

И вот, я на св. Горе. В сопровождении своего доброго знакомца, еще по первому путешествию на Афон, о. Харалампия двинулись мы из Андреевского скита в трудный горный сорокаверстный путь на Карулю.

Был конец июня. Стояла ужасная жара. Двое суток пути по каменистой тропе показались очень утомительными.

Зная скудость карульскую, несли мы за плечами по изрядному мешку провизии: сухарей белых для утешения старцев, рису, сахару, чаю, оливкового масла и несколько коробок рыбных и молочных консервов. Мешочки эти тоже порядком вгоняли в пот.

Первую ночь ночевали в гостеприимной