Песня длиною в жизнь - Мишель Марли

Мне очень жаль.

Комната поплыла у Эдит перед глазами. Она поднесла к губам рюмку, которую держала в руке. Та уже давно была пуста, и Эдит пришлось лишь слизнуть каплю бренди с ее каемки. «Это странно», — подумала она. Полученная новость обеспокоила ее, да, но не потрясла. Собственно, она вообще ничего не почувствовала. Не было горя. Не было сожаления. Была пустота. И определенно отсутствовало чувство потери. Эдит было два месяца, когда ее покинула женщина, называвшая себя ее матерью. И все же Аннетта никогда полностью не исчезала из жизни дочери, она всегда появлялась, когда искала способ что-то получить от своего ребенка. Чтобы выжать меня, мысленно поправила себя Эдит. Как лимон.

Аннетте были нужны деньги на любовников и на наркотики, которые она употребляла. Поэтому ее конец не был чем-то неожиданным. И все же ей удалось в последний раз повергнуть Эдит в ужас.

Ив подошел к Эдит и обнял ее за плечи.

— Спасибо, что уведомили нас, господа. Что теперь требуется от мадам Пиаф?

— Тело не на экспертизе, так что вы можете начать заниматься устройством похорон.

— Хорошо, — решительно кивнул Ив. — Мы займемся этим.

— Нет! — Эдит удивилась резкому звуку своего голоса. — Я попрошу Анри позаботиться об этом.

Ив тут же убрал свою руку с ее плеча.

— Анри Конте? Почему ты хочешь, чтобы именно он позаботился о похоронах?

— У Анри есть опыт. Он хоронил моего отца.

Она даже немного удивилась, что к ее рукам и ногам постепенно возвращается чувствительность. Такое облегчение, что полиция приехала не для того, чтобы арестовать ее. В каком-то смысле эти полицейские сделали нечто прямо противоположное — они освободили ее. Она осторожно поставила рюмку на подоконник рядом с собой, подошла к мужчинам в форме и протянула им руку.

— Пожалуйста, оставьте портье адрес морга. Мой друг Анри Конте займется этим вопросом. Желаю здравствовать.

— Не могли бы вы дать автограф… — проговорил молодой полицейский, но смешался, когда его коллега ткнул его локтем в бок.

Вежливо кивнув на прощание, Ив закрыл за ними дверь.

— Мне очень жаль, — сказал он, повернувшись к Эдит, и с печалью посмотрел на нее. — Теперь обоих твоих родителей нет на свете. Это, должно быть, большая потеря для тебя.

Она покачала головой и даже слегка улыбнулась.

— Нет. Я ничего подобного не чувствую. В определенном смысле я, несмотря ни на что, любила своего отца. По крайней мере, он хоть как-то заботился обо мне, в то время как моя мать этого не делала. Я с самого начала была к ней совершенно равнодушна. Знаешь, она никогда не относилась ко мне так по-доброму, как твоя мама.

— Моя семья всегда будет и твоей семьей, — торжественно пообещал Ив. — Что бы ни случилось.

ГЛАВА 4

Авеню де Ваграм была одной из широких улиц, ведущих от площади Л’Этуаль. Как правило, автомобили проезжали здесь достаточно свободно, но в тот вечер движение было затруднено: колонны машин двигались мимо домов в стиле Осман[70], и свет фар то и дело освещал их фасады. Элегантные дамы и господа покидали свои автомобили и направлялись к театру «Л’Этуаль», еще больше зрителей устремилось в ту же сторону от станции метро.

Эдит стояла у одного из окон кабинета администрации и наблюдала за происходящим снаружи. С той позиции, которую она занимала, Эдит видела не очень много, зато знала, что ее окно находится прямо над афишей, объявляющей о премьере. По ее просьбе имена Эдит Пиаф и Ива Монтана на этой афише были напечатаны шрифтом одинакового размера. Определенно, концерт собрал много людей.

Сегодня вечером не осталось ни единого закутка в зрительном зале, который не был бы продан в качестве хотя бы стоячего места. В продажу выпустили тысячу пятьсот билетов, и Эдит слышала, что предварительное бронирование на следующие выступления тоже было очень многообещающим. Собственно, лучше и быть не могло, теперь оставалось лишь добавить последние штрихи и обеспечить тем самым взлет Ива.

Она отвернулась от окна, прошла через пустые комнаты театральной администрации, и вскоре ее каблуки застучали по лестнице. За сценой жизни было намного больше. Она поприветствовала музыкантов, которые настраивали инструменты, пробежала в поисках Ива мимо рабочих сцены. Из зала до нее донесся гул голосов, и где-то прозвенел первый звонок.

Наконец она его увидела — спрятавшегося за складками занавеса, погруженного в глубокую задумчивость. Казалось, что он повторяет свою программу еще раз, такт за тактом. Какой перфекционист из него получился ее стараниями!

— Дорогой…

Потревоженный тем, что его так внезапно оторвали от размышлений, он вздрогнул, но тут же успокоился.

— Как хорошо, что ты здесь. Я хотел спросить, как справиться с этой смешной частью песни «Полосатый жилет»? Как думаешь, может, мне стоит изменить темп исполнения?

— Не волнуйся, мы же опробовали эту программу во время турне, она хороша.

Эдит взяла его руку и положила ее себе туда, где висел на цепочке маленький золотой крест. Его пальцы были совсем холодными.

— Даже если ты не веришь в силу святой Терезы из Лизьё, в этот раз ты должен довериться ей и уповать на ее помощь.

— Мы же были сегодня в церкви, — возразил он. — Разве этого недостаточно?

— Нельзя самому судить о том, какая просьба о помощи будет достаточной.

Ив наклонился и поцеловал ее в шею.

— Ты моя святая, — прошептал он, выпрямляясь, и прикоснувшись губами к ее уху.

— Не богохульствуй, — строго пригрозила она. Но ее улыбка показала, что эта строгость притворна. — Тьфу-тьфу-тьфу, Ив!

— Тебе тоже удачи, Малышка.

Через десять минут на сцене появился не Ив, а Эдит. Она знала, что обескуражит его этим, но это было совершенно спонтанное решение, заставившее ее сделать шаг из-за занавеса. С помощью техника она пробралась сквозь красные бархатные портьеры. И теперь она стояла в свете прожекторов в полном одиночестве перед публикой, которая в основном пришла из-за нее. А ее сердце было полно любви к человеку, которому предстояло вот-вот появиться здесь и сделать шаг в свое профессиональное будущее. Она вглядывалась в ряды театрального зала, построенного в имперском стиле. Почти ослепленная, она различала лишь темную массу, хотя иногда тут и там попадались знакомые лица. С момента, когда она вышла на сцену, воцарилась изумленная тишина. Это был первый раз, когда Эдит Пиаф вышла перед тем, кто должен был стоять у нее на разогреве.

Она деликатно побарабанила пальцем по микрофону. Раздалось гулкое эхо.

— Добрый вечер, дамы и господа, — воскликнула она. — Я очень рада, что вас так много.