Князь Ярослав и его сыновья - Борис Васильев

Орду ушел. Бату упорно молчал, сдвинув брови и занавесившись от всего мира непроницаемой броней внутреннего отстранения, в котором монголы не знали равных. Чогдар обождал вполне приличествующее самым глубоким размышлениям время, неторопливо наполнил чаши кумысом и позволил себе осторожно вздохнуть.

– Он сделает, – тихо сказал Бату. – Он все сделает, как надо нам, мой советник.

– А поймет ли хан Орду, что именно нам надо?

– Это зависит от тебя, Чогдар. Орду глуп, но не окончательно бестолков. Постарайся неторопливо внушить ему прежде всего порядок его поступков. Орду раб порядка. Если он его усвоил, он будет двигаться точно по твоей дороге.

Бату помолчал, подумал, поднял свою чашу. Чогдар следом за ним отхлебнул глоток, выжидающе глядя на хана.

– Дорога моего брата должна быть прямой как стрела, – наконец сказал Бату. – Без петель и крутых поворотов. Тогда он пойдет по ней без колебаний.

– К сожалению, мой хан, эту дорогу нельзя сделать стрелой, – вздохнул Чогдар. – Ее изгибы зависят как от поведения Гуюка, так и от поведения князя Ярослава. Предположим, Гуюк не потребует от владимирского князя участия в Западном походе.

Бату отрицательно покачал головой:

– Только в том случае, если он сам откажется от похода. Но это невозможно. Чтобы спокойно править, он должен уничтожить меня. А для этого есть только один путь: переманить русичей на свою сторону.

– Ты прав, мой хан. Но позволь высказать второе предположение. Ярослав откажется от союза с Гуюком.

– И не получит ярлыка на великое княжение. Как-то ты сказал мне, что князь бессмысленно растратил свою молодость на женщин и жалкие схватки за власть, Чогдар. У изношенной души нет сил противиться тщеславию.

– За его спиной – сыновья, и прежде всего – Александр Невский, мой хан. В старости думают не столько о своей славе и власти, сколько о славе и власти сыновей.

– О славе сыновей – да. О власти их – никогда. Разве что – на смертном одре. Но…

Бату неожиданно замолчал. И молчал долго. Настолько, что Чогдару пришлось заново наполнить чаши.

– Но я поговорю с ним.

И улыбнулся столь змеиной улыбкой, что по спине Чогдара вдруг пробежал холодок.

– О чем, мой хан? – тихо спросил он, хотя подобных вопросов не дозволялось задавать повелителям.

– О вечном чувстве вины отцов перед сыновьями. Оно существует. Существует, Чогдар, это необъяснимое чувство вины. Именно под его влиянием мы и балуем своих сыновей, и многое прощаем им или делаем вид, что просто не замечаем их выходок.

– Даже перед Александром Невским?

– Он тоже – сын. А Ярослав – отец. И за что-то ему должно быть очень стыдно, что-то должно его тревожить. У отца всегда длиннее жизнь, чем у сына, потому что он идет из прошлого, а сын уходит в будущее. Два каравана с разной поклажей, лишь совпавшие на каком-то отрезке пути.

Бату поднял свою чашу и неожиданно улыбнулся, задумчиво покачав рано поседевшей головой. Но улыбка его была очень печальной. Скорее даже горькой, как показалось Чогдару.

4

Орду очень возгордился прежде всего тем, что ему поручено представлять на великом курултае самого Бату. Однако редко посещавшее его ощущение своей особой значимости никоим образом не отразилось на его дотошной, даже въедливой исполнительности. Он отчетливо представлял трудности и опасности невероятно длинного, рассчитанного на огромный срок пути, высокую значимость собственной миссии и бесценность даров, предназначенных будущему великому хану всей Монгольской империи, а потому первым делом основательно подумал о защите. Однако ничего особенного в голову ему не пришло, кроме уже оговоренного начальника стражи Кирдяша и сотни его отборных головорезов.

– Бери только тех, в ком уверен, – важно втолковывал он есаулу. – Может, и от трех сотен отбиваться придется.

– А полтораста нельзя взять? – спросил осторожный Кирдяш.

– Сто, – отрезал Орду, показав при этом почему-то растопыренную пятерню. – Так велел сам Бату-хан.

Ничего подобного Бату не велел, его брат сам назвал число боевой охраны, но ссылка на повеление избавляла от споров, которых Орду не выносил.

– Большой обоз будет? – Есаул решил двигаться окольным путем.

– На конях и на волах, – пояснил Орду. – Получается два, потому что мы с князем Ярославом оглохнем от тележного скрипа, если будем ехать с воловьей скоростью.

– Два обоза, – продолжал рассуждать Кирдяш, надеясь хоть что-то втолковать своему высокому начальнику. – Значит, придется делить стражу пополам. Пятьдесят – конному обозу, пятьдесят – воловьему.

– Должно быть сто!

– Сто никак не получается, хан Орду. Сто хватит, чтобы охранять тебя и князя Ярослава, а кто же будет охранять обоз? А там ведь не только еда для нас, там – подарки великому хану.

– Там – Гражина.

«Стало быть, полячка у них – как калита с золотом: друг друга подкупают», – подумал Кирдяш, но вслух сказал:

– Тем более, хан Орду. Сто и сто – две сотни, меньше никак не выходит.

– Сто и сто – две сотни, – повторил, сложив в уме, Орду. – А нужно – по сотне на обоз. Отбери двести пятьдесят.

Такая арифметика Кирдяша устраивала, и он сразу же попросил дозволения уйти, пока Орду снова не занялся сложением.

– В конном обозе главные – я и князь. Да еще его толмач, боярин Федор. В воловьем – Гражина. Она должна ехать в удобной юрте и не ведать ни о каких трудностях. Во второй юрте поедут ее служанки, надо, чтобы она сама их выбрала. Придется спросить разрешения моего брата, чтобы ты ее навестил. Я скажу когда.

Вскоре Орду сообщил через посыльного, что Кирдяш может повидаться с Гражиной, рассказать ей о грядущем мучительно длинном путешествии и о совершенно особом вознаграждении по достижении Каракорума. И есаул в сопровождении двух тощебородых старцев, говорящих только по-монгольски (это предусмотрительный Кирдяш проверил еще по дороге к золоченой клетке), был препровожден в тщательно охраняемую часть ханского дворца.

– Кого видят мои очи? Моего бессердечного спасителя!

Гражина принимала неожиданных гостей, продуманно расположившись на ковровом ложе среди якобы небрежно разбросанных подушек. Просторная гостиная являла собой странную смесь Востока и Запада, но для этой встречи была избрана азиатская оранжировка. «Знает, куда повезут, – подумал наблюдательный и далеко не глупый Кирдяш. – Ох, ловка девка! С такой – ушки востро…» И, поклонившись со сдержанной почтительностью, сказал приглушенно:

– Старики ни бельмеса ни по-польски, ни по-русски, но лучше их отсадить подальше.

– Посадите почтенных старцев в самые почетные кресла, – небрежно распорядилась хозяйка.

Татарские служанки тотчас же отвели аксакалов в дальний угол, где стояли огромные кресла явно венгерского происхождения. Они не сопротивлялись, но один из них что-то наставительно втолковывал служанкам.

– Ты – подарок, – сказал Кирдяш, когда процедура усаживания была благополучно завершена.

– Я родилась подарком и всю жизнь была им. Ты никогда не представлял себе жизнь подарка, витязь? Драгоценности, богатые наряды, меха, исполнение капризов – и вечная золотая клетка.

Гражина начала злой иронией, но закончила горькой усмешкой. И есаул удержал вздох, уловив искренность этой горечи.

– Все мы – рабы, что на коне, что в клетке. Стоит ли об этом думать, Гражина? Надо просто жить.

– А что это значит – просто жить, витязь?

Кирдяш помолчал, теребя кисти широкого татарского пояса. Он понимал, что хитрая паненка перехватила разговор, но это обстоятельство пока его особенно не тревожило. Судьба у них была общей, в конце концов он сам признался ей в этой общности, только Гражина не обратила никакого внимания на вырвавшееся признание, поскольку умела думать лишь о себе самой.

– Я был простым смердом князя Ярослава. Деревенька наша угодила на путь Батыевых коней, народ по лесам разбежался, а от изб – одни угольки. А зима лютая, татары все запасы выгребли, так бедствовали, что дети к утру замерзали. А князь, вместо того чтобы избы людям строить, начал церкви возводить, мужиков от пашни отрывая. Не стерпел я, в леса ушел, одиноких купчишек, которые и сами-то концы с концами не сводили, грабил да пугал. Ну, жил. Зло жил, непросто, себя терзал и ненавидел за такое житье. А потом по своей воле в татарские войска ушел. К месту, я по природе – буян. Приметили, в десятники выдвинули. И еды вдоволь, и одежа, и конь добрый; еще-то чего, спрашивается? Ан нет, все едино спал плохо. А потом вон тебя полонил, хану Орду отдал, за что мне – офицерский чин и горсть золота. И помчался я тогда во Владимир отца с матушкой да брата с сестрой на волю выкупать. Все готов был отдать князю Ярославу за их свободу. Только Невский да боярин Сбыслав… Нет, не Сбыслав, – поспешно спохватился Кирдяш. – Сбыслав – это другой. Боярин Федор Ярунович упросили князя Ярослава без денег моих родных отпустить.