Темная сторона Петербурга - Мария Артемьева

И вдруг шевельнулись ближайшие кусты — при полном-то безветрии. Я только голову повернул — вылетело оттуда на меня нечто черное с крыльями — то ли огромная птица, то ли человек в плаще… Я присел — оно мимо меня со свистом пронеслось, только горячим воздухом по лицу мазнуло — шшшух!

А «тихушник»-то ничего не заметил — долбанул лопатой гроб — его прям колотило от нетерпения… Тут все и случилось — темная тень пролетела над головой. Крышка гроба отскочила, и по кладбищу разнесся дикий вой, и все закрутилось — как будто в гигантскую воздушную воронку всосало со свистом кубометры земли и воздуха.

Нас двоих что-то резко подбросило и вынесло из могилы наверх. Не знаю, что там «тихушник» испытывал в это мгновение, — а у меня от страха глаза на лоб вылезли. Подкинуло меня на метр от ямы вверх, и — об соседнюю березу головой.

Сразу перед глазами темнота плеснула, потерял я сознание. Очнулся наутро. Все у меня болит, будто мешками с песком колотили по ребрам, тошнит, ссадины по всему телу…

А «тихушник» мой мертвый лежит рядом на расколотой могильной плите, голова на 180 градусов вывернута. По всему надгробию какие-то кровавые отпечатки и надпись кровью: «Сатана, преданный тебе сын вернулся!»

С березы, под которой я лежал, кора начисто ободрана — как голая коленка.

Я так и сомлел от ужаса. А потом руки свои увидел — гляжу, обе ладони перепачканы в чьей-то крови… Получается, это я тут чудил и письма Сатане писал?

Только ничего я об этом не помнил.

Не стал я ждать продолжения: удрал, бросил тело Льва Георгиевича на произвол судьбы. Хотел по дороге в церковь заскочить — свечечку, что ли, за свою душу грешную поставить. Да не смог. Прямо перед входом в храм как начало меня трясти, корячить… Руки-ноги выворачивает судорогой — я аж заорал от боли. Плюнул и убежал домой. Думал, стресс. Думал, отлежусь…

Через пару дней сыпь какая-то на груди появилась. Потом по всему телу пошло. Чесался, чесался — до крови расчесывал. Никакие мази не помогли. Доктор говорит — ну ничего особенного у вас, нервная экзема. А сам целый консилиум назвал в кабинет — стоят, пялятся на меня, как на диковину, языками цокают…

Потом я худеть начал, тощать, глаза вон как плошки на лице стали…

Не знаю, что за напасть… Часто я думал, что от всей этой экземы да заразы только батюшка может помочь — молитвой или, может, отчиткой? Я на все согласен. Но не могу. Ни в какую не получается.

Стоит мне только подумать о церкви, и такая тоска нападает — не то что жить не хочется, а даже руки не поднять — такая хмарь на душе. Хоть ложись прям да помирай, и покаяния с прощением не нужно.

Чувство при этом такое, будто бы все это и не я уже. А что-то внутри меня, само по себе, отдельное от моей окаянной души — что-то, еще более окаянное, страшное… Сидит внутри меня взаперти, тоскует и рвется на волю… Будто что-то вселилось в меня тогда — из той проклятой, вскрытой нами могилы.

С тех пор ничего мне, брат, не помогает. Врачи только мучают почем зря — уколы, таблеточки, диеты… А меня червь могильный изнутри догрызает. Понимаешь, брат?!

Не могу больше. Все, уходи! — без всякой паузы закончил он свой рассказ.

Я опешил: зачем ему меня прогонять? В конце концов, это грубо.

Но ему было наплевать.

— Иди, — сказал он мне.

Я все мешкал.

— Иди! — рявкнул Макс и глянул на меня своими мертвыми глазами. — Попрощайся.

Тут он почему-то хихикнул, и глаза его вспыхнули — кто-то внутри него тоже хихикнул.

— Тхи-пси-пси-пси! — смеялся он, будто заплевывая себе подбородок.

Если он пытался меня разыграть — это была совсем неприятная шутка. Меня охватило вдруг дикое чувство омерзения — я даже не мог объяснить себе, откуда оно взялось.

Я встал и даже не оглянулся — ушел из больницы.

Больше Макс меня не звал к себе.

Спустя две недели я узнал от Лариски, что он повесился на батарее в больничном туалете. Врачи сказали потом, что это было самоубийство от безнадежности — он все равно умер бы, специалисты давали ему не больше месяца жизни от силы.

Та версия событий, которую Макс пытался внушить мне и в которую, очевидно, сам он свято верил, слишком чужда моему атеистическому мировоззрению.

Я рассказал историю Макса — кратко, обиняками и без упоминания конкретного имени — одному своему приятелю-медику. Он предположил, что Макса могли сгубить какие-то патогенные вирусы или бактерии, которые подхватил он, копаясь в могилах… Острое инфекционное заражение организма, не обладающего иммунитетом против древней, скрытой в земле заразы, могло привести моего несчастного брата сначала к нервному истощению, потом к галлюцинациям, а там и к поражению кровеносной системы и всех органов, в том числе мозга.

Тем не менее я настоял, и Лариска со мной согласилась, чтобы тело моего брата кремировали.

Подальше от греха, не говоря уж о кладбищенских мародерах и всяких там некромантах.

НОВИЧОК

Гороховая ул., 59 — наб. Фонтанки, 81,

дом Евментьева

— Ну, я только один способ знаю, — выпятив толстую нижнюю губу, сказал Эдик Кротов, по прозвищу Крот, своему новому приятелю Коле Фомину, по кличке Муром. Этимология обоих прозвищ была совершенно прозрачна: у Эдика она происходила от весьма распространенной фамилии, а у Коли обозначала местность, из которой он заявился в Питер и где обретался все годы своей недолгой восемнадцатилетней жизни.

— Если ты хочешь ее вернуть… — деловито разглагольствовал Крот. — Тогда…

— Я хочу ее найти! — поправил Муром. Он угрюмо смотрел перед собой, сунув руки в карманы джинсов и побрякивая мелочью.

— Я только один способ знаю, — повторил Крот, пожимая плечами. — Все люди рано или поздно сходятся в центре мироздания.

Муром откинул рукой уже начавшие слегка лосниться патлы, стянутые на лбу пестрым хайратником, и вопросительно уставился на Крота.

— И где это? — насмешливо спросил он. — Точку покажешь?

— А то, — ответил Крот. — Потусуешься там среди наших. Система знает всех. Пойдем.

Они свернули с Гороховой улицы во двор какого-то дома, прошли через бывший сквер старинной усадьбы, вошли в дверь со стороны заднего фасада, и тут Муром, словно Алиса в Стране Чудес, почувствовал, что оказался в Странном Месте.

Диковинная архитектура поражала нелогичностью. Как будто старый питерский дом — в целях маскировки, что ли? — возвели над совсем древним храмом с куполом на шести колоннах.

В обе стороны от двери по кругу вдоль стен взбегала вверх чугунная лестница, разветвляясь и вправо, и влево.

Все стены вдоль лестницы и сами колонны были исписаны и изрисованы самодеятельными художниками вкривь и вкось, но это только придавало значительности удивительному сооружению: столько людей приложили здесь свою руку, что уже без слов было понятно: место — культовое, подобное пещерам первобытных людей — с магическими петроглифами. Возможно, и без жертвоприношений не обошлось.

Площадка по центру лестницы, возвышаясь от первой ступени, несомненно, годилась для проведения каких-нибудь ритуалов.

— Ротонда! Центр Мироздания, — сказал Крот и с горделивой улыбкой повернулся, чтоб оценить реакцию приятеля.

— Эй, братья, забить есть? — окликнул обоих какой-то тощий паренек в драных джинсах, жавшийся к стене возле батареи.

— Извини, брат, пусто!

— А дринч?

— На! — Крот отдал пареньку недопитую бутылку пива, которую держал в руке.

— Приход, — обрадовался парень. Вскочил, выхватил бутылку, быстрыми жадными глотками опустошил ее, рыгнул и деловито спросил: — А че пришли-то?

— Он… Вот ему надо. Герлу одну ищет, — пояснил Крот.

Парень нагнулся, катнул пустую бутылку в темный угол подъезда и подошел знакомиться. Протянул руку дощечкой вперед сперва Кроту, потому Мурому:

— Привет, я — Весло. Так что за герла?

— Марина. Говорила, с Обуховской Обороны. Такая… на джинсовке стрекоза нарисована, ручкой. На спине.

— Рыжая?

— Кто?

— Дед Пихто, — засмеялся Весло. — Герла, конечно!

Муром помотал головой.

— Не. Черненькая.

— Не видал. Извини, брат.

Весло, улыбаясь, отошел в сторону — туда, где бренчали на гитаре трое каких-то подростков.

На его место с верхней площадки лестницы спустилась лохматая длинноносая девица. Уселась на нижней ступеньке и окликнула Мурома.

— Эй, пионер![21] А зачем тебе эта герла? Вписка твоя? Ну, вписаться,[22] что ли, некуда?

Муром пожал плечами.

— Да нет. Я так…

Ну не объяснять же этой длинноносой, что Марина с Обуховской Обороны — первая в жизни Кольки Фомина герла, из-за которой он вдруг понял, зачем эти девчонки вообще на свет появляются.