Темная сторона Петербурга - Мария Артемьева

Макс умирал. Это видно было по глазам. Глаза у него были какие-то… чужие, отстраненные. Глаза мертвеца, пялящиеся из могилы на мир людей, как на что-то бесконечно далекое и давно забытое.

— Удивлен? — спросил умирающий. Голос Макса, напротив, совершенно не изменился. Только он странным образом не соответствовал внешности: казалось, Макс натянул на себя чью-то оболочку и говорил откуда-то со стороны, как актер-чревовещатель разговаривает на сцене, оживляя куклу.

Я не нашелся, что сказать, и только молча таращился на высохшее костлявое тело Макса, покрытое струпьями и язвами.

— Думаешь, я нариком заделался? — усмехнулся этот странный полутруп. — Нет, братишка. Со мной все в порядке. Ты ж знаешь: допинги — не мое. Всегда презирал допинги. Как говорится, кто не курит и не пьет — тот здоровеньким помрет. Вот я теперь помираю… И никто из этих, — он мотнул головой, указывая на пробегающих мимо по коридору каких-то бесцветных личностей в мятых и замусоленных белых халатах, — не знает почему.

Он помолчал. Подмигнул и, наклонившись ко мне, прошептал:

— А я знаю. Это расплата. Слушай, я должен кому-то все рассказать. Сам не знаю — зачем. Но чувствую, что должен. Может, тогда… станет легче. Хоть немного.

Я посмотрел в его мертвые глаза с расширенными до предела зрачками так, что цвет радужки было не разобрать, и мне сделалось не по себе. Не может быть, чтоб он надеялся выжить оттого, что поведает мне какую-то свою историю. Но если нет — тогда зачем?

Какой-то холодок скользнул по моим лопаткам.

Но это ведь был Макс, мой двоюродный брат, с которым мы вместе строили шалаш в дедовой деревне, воровали яблоки у соседки, убегали от ее полоумного сынка, вооруженного самопальным пневматическим ружьем и как-то на Новый год спасали из горящего сарая ощенившуюся суку…

Я сел рядом с Максом на его больничную койку, застланную серым бельем и шерстяным одеялом с чернильными штампами, и приготовился внимательно слушать.

— Ты помнишь, из-за чего мы развелись с Лариской? — кривя губы в ухмылке, спросил Макс. — Она все ныла, что я денег в дом мало приношу. В части довольствие платить перестали, полкан наш вертелся, как уж на сковородке: матрацы распродавал, солдатиков внаем огородникам поставлял, а денег все равно не хватало ни на что. Тем более что Лариска… Ну ты ее знаешь! Скромность и бережливость — это не про нее. Ей же надо, чтоб мужик деньги прямо лопатой греб, не меньше. Ныла, пилила, зудела… Я из-за нее на стенку лез.

Из части уволился, попробовал челночить, но у коммерсов порядки волчьи. Из Финляндии, помнишь, спирт «Рояль» мы тогда возили, а к ним туда — замки наши, амбарные такие, мощные. Для сохранения социалистической собственности. Собственность, правда, когда Союз рухнул, все равно всю покрали, но замки-то ни при чем, они реально хорошие были.

Как-то на границе на нас братки наехали — хотели товар отобрать. Так мы с приятелем этими амбарными замками от них и отмахались вдвоем. Хорошие замки. А если б что другое было — убили бы нас. Ну, это так, вспомнилось…

С бизнесом у меня дело все равно не пошло — только чуток на бабки приподнялся, нашлась лярва — лучший друг. Кинул, козлина, и подставил так, что братва счетчик включила. Все им отдал, что наработал, и еще дачу отцовскую продал… Вот после тех передряг мы с Лариской и разбежались.

Ну, и запил я втихую по-черному. Половины не помню, как и с кем время проводил. Знаю только, что ночью весело было, а с утра похмелиться надо. И вот во время одного такого ночного загула познакомили меня дружки-собутыльники с одним типом. Интеллигентный такой тихушник, под пиджачком жилеточка шерстяная, локоточки замшей подшиты, брюки со стрелочкой — Лев Георгиевич. Даже и не скажешь по виду, что из алкашей.

Так и оказалось вскоре — никакой не алкаш. Нет. Намного хуже.

Он, конечно, не сразу себя раскрыл. До последнего, я тебе скажу, держался.

Выпивали мы с ним время от времени, много он мне всякой хрени из истории рассказывал — про хазар, половцев, битву Пересвета с Челубеем… Увлекался вроде бы историей.

А однажды ни с того ни с сего начал мне вдруг про кладбища рассказывать.

Вот, мол, говорит, на Малоохтинском кладбище имеется такая странная могила. Похоронен в ней, дескать, в позапрошлом веке купец Скрябин, а местные жители нашли у его надгробия человеческий палец отрезанный. Свежий. Ходят слухи, что Скрябин этот был колдуном, и, если в полночь прийти на его могилу и попросить у колдуна здоровья, он его обязательно даст. Но только, правда, может чего-то потребовать себе взамен…

Я в ответ смеюсь. Здоровья, говорю, у меня и самого хоть отбавляй, а вот пальцев лишних не имеется, чтобы ими разбрасываться.

Лев Георгиевич улыбается и дальше рассказывает.

А вот, мол, говорит, на Никольском кладбище обитает громадный кот, черный, с седым подшерстком на подбородке. Если кто вечером из посетителей зазевается — набрасывается на него животина и старается горло перекусить.

Потому что на самом деле никакой это не кот, а проклятый дух монаха Прокопия, который якобы жил когда-то возле кладбища и связался с нечистой силой. Поначалу-то Прокопий просто от доброты своей лечил людей разными травами. Простые люди очень в его знахарские средства верили, и многие поправлялись на настойках и притираниях. За врачебное искусство почет Прокопию был и уважение народное. Отчего монах, в конце концов, ужасно возгордился: решил, что вся природа ему подвластна, и начал искать рецепты, чтобы не только больных, но и мертвых на ноги поднимать.

Стал он в свои лекарства подмешивать всякую мерзость: порошки из человеческих костей, крылья летучей мыши, сушеных крыс и жженые волосы покойников.

И вроде интересных результатов добился. А потом явился будто бы к нему Дьявол и предложил совсем особую вещь — эликсир бессмертия. Взамен, разумеется, душу.

Прокопий согласился.

В пасхальную ночь должен он был распять на кресте девственницу, выпить ее кровь и проклясть своего Создателя 666 раз. Прокопий все сделал, как ему было велено, только вместо девственницы пригвоздил к кладбищенскому кресту какую-то вокзальную проститутку, да к тому же так долго с нею возился, что с проклятиями опоздал — солнце взошло.

При первых же лучах зари Прокопий и окочурился. Издох. Когда его нашли — увидали, что правая нога покойника покрылась кошачьей шерстью.

Не знаю, чего ждал от меня «тихушник», — я слушал его и только хохотал. А он сидит себе, вроде улыбается, а глаза внимательные, присматривается…

Это я уж потом догадался, что он с самого начала меня проверял. Задумал «на слабо» развести. Ну и развел.

Я над его байками хохочу, а он свою линию гнет.

— В античную, — говорит, — эпоху был у язычников такой своеобразный способ добывать состояния. Не совсем, конечно, честный, но в наши смутные времена, считай, что почестнее многих. Только, — говорит, — не для слабаков, конечно, такие заработки. Вот, например, ходят слухи, что на Смоленском кладбище знаменитый в 20-е годы питерский вор Ленька Пантелеев спрятал награбленное у граждан добро. Многие этот клад пытались откопать — да никому он в руки не давался. А я вот, — говорит, — в документах поискал, биографию этого типа изучил и практически, — говорит, — совершенно уверен, в каком месте его клад лежит. Мог бы прямо хоть сейчас его достать, тем более что у меня и снаряжение соответствующее подготовлено… Но только, — говорит, — в одиночку сокровища с кладбища доставать несподручно. Среди дня на это дело не пойдешь — опасно, поймают менты, пришьют какой-нибудь вандализм или мародерство. А ночью можно, но кто не испугается на кладбище ночью идти? Все ж мертвяков боятся.

Вот тут он меня и словил, дурака.

Я, говорю, не боюсь никаких мертвяков. Пошли, говорю, прям сейчас, если не врешь. Что достанем — пополам.

— Идет? — говорю. — Если согласен на такой расклад — по рукам.

А он доволен:

— Не идет, а бежит, Максим Сергеевич! По рукам.

Я с пьяных глаз, конечно, ляпнул. Но он не упустил случая — вцепился в меня мертвой хваткой…

В ту же самую ночь оказались мы с этим поганцем на кладбище, и я, бывший офицер Советской Армии, гражданин великой державы, сделался в один миг последней падалью, мусором человеческим — кладбищенским вором.

Я глядел на Максима, раскрыв рот, а он уставился куда-то вперед себя и, не глядя в глаза мне, бесцветным голосом рассказывал.

— Поехали мы с ним действительно на Смоленское. Только прежде мы на такси смотались к нему домой, и захватил он оттуда какой-то заготовленный, видно, заранее сверток.

На дело пошли, когда стемнело. Он хорошо подготовился. С собой у него были два фонаря — один налобный, другой ручной, лопата и какой-то прибор, похожий внешне на миноискатель, но намного миниатюрнее и с экранчиком — я так понял, аппарат этот не просто железо в земле прозванивал, но сканировал содержимое почвы на несколько метров в глубину. И щуп у «тихушника», конечно, был — заточенная железка, главный инструмент могильного грабителя.