Львы Сицилии. Закат империи - Стефания Аучи

не оставлять места тревоге.

Иньяцио же чередует дни: в одно утро идет в контору на пьяцца Марина, в другое – остается дома. Он старается не выказывать слабость: это не на пользу дому Флорио. Вторую половину дня он с удовольствием проводит с гостями. Однако он мало ходит, без аппетита ест и часто сидит в кресле перед камином, читает или пишет письма на переносном письменном столике из ореха с латунными вставками.

В эти праздничные дни Джулия заметила, что отец выглядит уставшим больше обычного, но не осмелилась задавать прямые вопросы. Ее настораживали взгляды, намеки, перешептывания. Иньяцидду казался очень нервным, хмурым, а мать начинала разговор, но тут же меняла тему. В вихре захлестнувших ее дел – дети, приемы в палаццо Бутера, благотворительные визиты – у нее не было возможности поговорить с отцом.

Холодным ясным днем вскоре после Нового года Джулия, обуреваемая тревогой и чувством вины, приезжает в Оливуццу. Джованны дома нет: она у постели умирающей княгини ди Куто.

Она не докладывает о себе, сразу идет в кабинет отца. Но за столом его нет.

– Где мой отец? – не поздоровавшись, спрашивает она слугу, протирающего книги от пыли. Тот робко смотрит на нее: сенатор нездоров, все в доме знают. Но говорить об этом не принято.

– Где он? – настаивает Джулия.

И слуга не знает, что ответить. На пороге появляется Винченцино, волосы его растрепаны, под мышкой этюдник. Он входит в кабинет, дергает сестру за платье:

– Джулия! Я иду к нему. Пойдем вместе.

Сестра сжимает протянутую ей руку. Как странно, что этот темноглазый чертенок – ее младший брат: их разделяют добрых тринадцать лет. Когда она выходила замуж, ему было два года, так что по возрасту он ближе к ее детям, чем к ней.

– Как там папа? – спрашивает Джулия шепотом.

Винченцино пожимает плечами, крепче сжимает ее руку.

– Так… – Он вытягивает перед собой другую ручку и двигает ею вверх-вниз, изображая волну.

Они подходят к спальне отца. Джулия стучит в дверь.

– Входите, – отвечает слабый голос.

Она колеблется, рука лежит на красивой медной ручке, а во рту горький привкус. У ее отца всегда был сильный, уверенный голос – этот она не узнаёт.

Отец сидит в кресле, в домашнем сюртуке.

– Ты все понял, Нанни? – говорит он камердинеру. – В девять часов мне нужен экипаж. И напомни Иньяцидду, что он тоже должен приехать. Лагана будет нас ждать на пьяцца Марина…

Иньяцио поднимает голову и видит Джулию. Его лицо озаряет улыбка, он встает ей навстречу.

Дочь крепко обнимает его. И все понимает.

Джулия прячет лицо в бархатном лацкане его сюртука, старается выстроить внутри себя дамбу, чтобы горе не выплеснулось наружу. Она чувствует, каким сухим и хрупким стало некогда крепкое, сильное тело отца. Чувствует исходящий от него запах, который не может перебить знакомый аромат одеколона, купленного в парфюмерной лавке Пивера в Париже. Видит его руки, которые он с трудом поднимает, будто это для него слишком утомительно.

Джулия отстраняется, в глазах у нее стоят слезы.

– Папа…

Винченцо удивленно смотрит то на отца, то на сестру, во рту у него карандаш.

Иньяцио взглядом умоляет Джулию ничего не говорить, потом подзывает сына, который уже устроился в кресле.

– Почему бы тебе не спуститься на кухню и не попросить принести нам чего-нибудь поесть, а, Винченцо? – говорит он.

Мальчик делает хитрые глаза.

– Я знаю, у них есть свежие таралли. Я слышал их запах! – кричит он, вскакивая с кресла. – Папа, тебе принести молока?

– Да, спасибо.

– Таралли? – перебивает его Джулия. – Их же пекут только в ноябре…

– А для меня – когда попрошу, – отвечает Винченцино с веселым блеском в глазах и исчезает за дверью, прыгая на одной ноге.

– Вы слишком его балуете, – качает Джулия головой, а Нанни тем временем подвигает стул к ней поближе.

– А все твоя мать. Она не может ему отказать. – Иньяцио садится в свое кресло.

Обменявшись взглядом с хозяином, Нанни выходит из кабинета и закрывает за собой дверь.

– Рассказывай, что случилось? – спрашивает Джулия. Она больше не скрывает волнения в голосе. Наклоняется к отцу, берет его руки в свои.

– Ничего, ровным счетом ничего. Я болел, что-то с почками. Сейчас мне лучше, – отвечает он и прикладывает палец к ее губам, призывая быть поосторожней со словами. – Мне прописали лекарство, заставляют пить воду и какие-то противные отвары… поют молоком, как ребенка. Эта диета, похоже, помогает. Силы полностью еще не восстановились, но я на правильном пути.

Джулия убирает с его лба прядь волос, затаив дыхание, ищет какой-то знак, подтверждение его слов. Но не находит. Тогда она обхватывает руками лицо отца, смотрит ему в глаза и читает в них то, что он скрывает под ложью, которую выдает за правду.

Страх. Отчаяние. Смирение.

Ей становится холодно, будто ее окатили родниковой водой.

– А что говорит maman?

– Ей страшно. – Он пожимает плечами. – Но я не из тех, кто легко сдается.

Джулия вспоминает оливковое дерево, высокое и крепкое. Дерево, которое – так говорил ей отец – не умирает, даже если его срубить под корень. И вот это оливковое дерево сохнет у нее на глазах, будто из него уходят соки, будто корни больше не способны брать питание из земли.

– А доктора?

– Говорят, что мне лучше. Но потом, я и сам знаю, как себя чувствую. Да, я чувствую себя лучше. – Как бы в подтверждение своих слов он постукивает рукой по груди и продолжает, стараясь сохранять бодрый тон: – Надо как можно скорее встать на ноги. Ты ведь знаешь, что дом Флорио проводит в ноябре национальную выставку, здесь, в Палермо… – И добавляет с улыбкой: – В Палермо, как в Милане или в Париже, представляешь? Ты бы видела проекты, которые для нас делает Базиле. Чудесные! Главный павильон будет оформлен в мавританском стиле, там будет бельведер, с которого можно любоваться городом.

– Архитектор Джован Баттиста Базиле? Не слишком ли он стар для подобной затеи? – спрашивает Джулия. Она знает ответ, но ей нравится смотреть, как меняется лицо отца, когда он снова говорит с ней о делах. Во взгляде появляются искорки, даже спина как будто выпрямляется, и в голосе звучит прежняя сила.

– Нет, не он. Его сын Эрнесто. Отец, похоже, болен. Но он спроектировал павильоны в арабо-норманнском стиле, они будут смотреть на новый театр.

Джулия выпускает руки отца, откидывается на спинку стула.

– Я тоже кое-что слышала о национальной выставке. На днях к нам приходил префект, они долго беседовали с Пьетро. Он сказал ему, что князь ди Радали очень доволен сделкой, что он