Суперклей для разбитого сердца - Елена Логунова

Я вопросительно подняла брови.

– Это малый семейный бизнес, – пояснил Зяма. – Хитниковы на своем гужевом транспорте раскатывают по городу и по дешевке принимают у народа пустые винно-водочные бутылки. А потом сдают их в пункт приема стеклотары – уже подороже. Еще младший Хитников – Сенька его зовут – работает с конягой в парке, катает за деньги детишек. Это занятие вполне официальное, только заработков больших не дает: соседка говорит, у Сеньки рожа больно несимпатичная, дети его боятся.

– Лошадь их мне тоже не понравилась, – заметила я.

– Ну, что еще тебе сказать? Мамаша Хитникова нигде не работает, хотя пенсионного возраста еще не достигла. Соседка сказала, у этой Хитниковой глаз дурной, она порчу наводить может и охотно предлагает эту оригинальную услугу всем желающим – за деньги, конечно. Желающие, как ни странно, находятся.

– Еще бы! – сказала я, подумав, что и сама навела бы какую-нибудь нефатальную порчу на Хомкина и его девицу. Хомкина можно было бы наградить, например, пожизненной диареей, а его пышнотелую подругу приговорить к булемии. То-то она раздобрела бы на радость своему милому – любителю крупных форм!

– Еще у мамаши Хитниковой есть сердечный друг, зовут его Вовка, – продолжал Зяма, не заметив, что я отвлеклась. – Соображаешь?

– Что? – встрепенулась я.

– Вовка – это Владимир!

– Наш конкурент за «Хельги»? – смекнула я.

– Я так сразу и подумал, – похвастался братец. – Спросил у соседа, есть ли у Хитниковых телефон, и она назвала мне тот самый номер, который был указан в газетном объявлении!

– Ага! – вскричала я.

– Слушай дальше, – велел Зяма. – Этот самый Вовка недавно вернулся из мест лишения свободы, за что сидел – соседка точно не знает, говорит – «за разное». Вроде он по зонам кочует уже лет тридцать, на воле подолгу не задерживается. А с мамашей Хитниковой у них старая любовь, еще с нежной юности.

– А дети чьи? – поинтересовалась я.

– Парни? А никто и не знает! Может, какой-нибудь из них и Вовкин, а вообще мамаша Хитникова по молодости лет разборчивостью в сексуальных связях не отличалась, соседка ее иначе как матерными словами на «б» и «с» не называет.

Зяма возбужденно попрыгал на лавочке и спросил, нескромно напрашиваясь на комплимент:

– Я молодец? Смотри, сколько всего узнал!

– Ты молодец, но я пока не услышала главного: есть ли у семейства Хитниковых еще какая-нибудь резиденция?

– Вроде только это фамильное гнездо – и все!

Зяма широко развел руками, и сложносоставная лавочка, не выдержав этих акробатических упражнений, развалилась под ним на части. Чурбачки раскатились, а несущая доска, лаково блеснув, свалилась в траву.

– Скользкая! – глупо пожаловался Зяма, поднимаясь на ноги и потирая ушибленный копчик.

Я ничего не сказала на это смехотворное заявление, даже не улыбнулась.

– Отодвинься! – напряженным, на одной ноте, голосом велела я брату. – Не заслоняй мне свет!

Зяма послушно посторонился, я присела и потянула на себя доску экс-скамейки.

Это была не простая доска, а мебельная дверца, на темном дереве которой под слоем лака призрачно сияло серебристое изображение вздыбившегося единорога.

– Эт-то ч-что? – заикаясь от волнения, спросил Зяма.

– Не видишь, что ли? Это дверца от нашей «Хельги», – неласково буркнула я и зашипела, выволакивая увесистую доску из зарослей молодой крапивы.

– А где же все остальное? – с претензией спросил братец.

– Остальное там, – я мотнула головой в сторону пепелища с обгорелыми палками.

Он обернулся и уперся взглядом в уличный туалет. Дверь сортира как раз открылась, и на незарастающую народную тропу выступил Ваня Горин. Единственный из нас, он имел безмятежно счастливое выражение лица.

– Там?! – непонятливый Зяма в три прыжка подскочил к сортиру.

– Спятил?! – рассердилась я.

– Не ругайся, Инночка, может, ему приспичило! – вступился за друга Горин, которого посещение места общего пользования привело в благодушное настроение.

Я поспешила испортить ему настроение, заявив:

– «Хельгу» можете не искать, ее сломали и сожгли!

– Но зачем, зачем?! – вскричал мой брат.

В лунном свете в его глазах блеснули слезы. Зяма вернулся к руинам скамейки, поднял доску с единорогом и, прижав ее к груди, понуро встал над пепелищем.

– Это не ко мне вопрос, – со вздохом ответила я.

– Давайте сейчас же вернемся на дачу и спросим у этих ненормальных бандитов, зачем они спалили вашу «Хельгу»! – предложил Горин, сочувственно глядя на скорбящего друга.

– Да какая разница? – тоскливо отозвался Зяма. – Погибшую «Хельгу» нам это уже не вернет! Все кончено!

Брат немного помолчал и смиренно добавил:

– Пантюхин меня убьет.

Я не рискнула обнадежить его возражением и дипломатично промолчала, но Зяма все-таки вспомнил о моем присутствии. Он посмотрел на меня, и сумрачное лицо его несколько просветлело.

– Пантюхин убьет нас обоих! – заметно оживляясь, сказал он.

Я заметила, что братец сделал отчетливый акцент на местоимении, и поняла, что погибать от руки Пантюхина в компании со мной Зяме будет гораздо приятнее, чем в одиночку.

– Индюха! – воззвал ко мне любящий брат. – Ты так и будешь сидеть сложа руки и ждать нашей с тобой насильственной смерти?

– Ладно, поехали снова на дачу, – решила я.

– А смысл? – снова нахмурился Зяма.

– А смысл все тот же: найти еще какую-нибудь «Хельгу», – ответила я, шагая к воротам.

– Мы уже пытались, и у нас ничего не вышло! – напомнил братец, поспешая следом за мной.

– У нас ничего не вышло, потому что мы нормальные люди, – сказала я, подумав про себя: «Разве что у меня небольшое раздвоение личности, но это пустяки». И, великодушно оставив без внимания Зямин ехидный смешок, повторила: – Мы с вами нормальные, а тут нужно маниакальное упорство. Вот бандиты наши, похоже, как раз маньяки, а маньяки никогда не останавливаются. Может, они уже присмотрели следующую жертву – я имею в виду, приговоренный немецкий шкаф.

Позабытая нами лошадь сыто фыркнула и сунулась мордой к проходящему мимо Зяме. Он ойкнул, отпрыгнув в сторону, вступил в железную плошку с остатками собачьего обеда и зацокал по двору ногой, подкованной миской, как хромой бес.

– Чертовщина какая-то с этим шкафом, – заметил Горин, галантно распахивая передо мной ворота.

В них тут же прошмыгнула бандитская собака, во дворе залившаяся остервенелым лаем.

– Неужели эти странные люди ищут шкафы «Хельга» только для того, чтобы сразу же от них избавиться? – Горин продолжил свою мысль и одновременно ловким пинком избавил двор от присутствия собаки.

Чувство территории у псины было развито фантастически! Гавкать она перестала аккурат в тот момент, когда пролетала через ворота над воображаемой демаркационной линией. Низкий бреющий полет безмолвствующая собака закончила в водосточной канаве на другой стороне улицы, откуда сразу же выскочила и устремилась в нашу сторону. Мы с Зямой уже успели выйти со двора и резво расступились, пропуская псину, которая на бегу разевала пасть, словно пробовала артикуляцию. Возвращение четвероногого стража на охраняемую им территорию ознаменовалось остервенелым лаем самой собаки и испуганным вскриком Горина, который шел замыкающим. Ванька выскочил за ворота, захлопнул створки перед раззявленной собачьей пастью и, слегка отдышавшись, объяснил:

– Цапнула за брючину, шавка!

Шавка, успевшая благополучно заткнуться, снова закатилась истеричным лаем. Очевидно, французское происхождение бульдога наградило его повышенной чувствительностью к оскорблениям. При этом скандалила обиженная собака совершенно по-русски: широко, с душой, трехэтажным лаем.

– Давайте побыстрее уедем отсюда, пока весь окрестный народ не сбежался на этот шум! – предложила я, ретируясь к машине.

О счастье! На сей раз я путешествовала как белый человек – в салоне автомобиля, а не как друг степей калмык или сын прерий Чингачгук – на неоседланной лошади. Я с комфортом расположилась на переднем сиденье, а на заднем диванчике устроился Зяма, не пожелавший расстаться с мебельной дверцей. Четырехколесный друг был не в пример удобнее, да и гораздо резвее четвероногого. По пустой в этот поздний вечерний час дороге горинская «семерка» летела, как ветер. Я даже не успела толком обдумать вопросы, которые собиралась задать бандитам, как мы уже приехали.

Впрочем, оказалось, что задавать вопросы некому! Двор был пуст, дом тоже, сиротливо скрипели на ветру открытые двери, а у открытой калитки в глубокой задумчивости стояла чья-то заблудшая рогатая скотина.

– О, Дюшка, смотри, вот и настоящая коза! – чему-то обрадовался Зяма.

– Накаркал! – ворчливо отозвалась я.