Городская фэнтези – 2008 - Сборник

Гертье через театральный бинокль изучал ножки Елены. За этими тряпками ни черта не разглядишь. Какая‑то новенькая этуаль, содержанка Рахмана. В каком притоне Рахман ее отыскал? Златокудрая, как же… сорвать парик ‑ окажется чернявой. Гертье взглянул в программку ‑ «сьорэнн Мальвина Хансен». Лоретки и камелии ‑ через одну Мальвины.

‑ Он прятал ее у себя в поместье, ‑ скабрезно нашептывал тем временем всезнайка Бабель, наклонившись к уху младшего приятеля. ‑ Начинала на острове Свейн, шоколадницей, потом позировала в Академии искусств самому…

Услышав известное имя, Гертье поднял брови: «Неужели?!.»

‑ …тут вдруг голосок прорезался. Возомнила о себе, стала искать богатенького покровителя, Рахман ее и сцапал. Теперь выпустил напоказ ‑ вот, мол, чем владею.

Рахман, разумеется, расположился в бельэтаже. Гертье и его смерил испытующим взором бинокля. Надо полагать, у хозяина певички манишка и манжеты не съемные, а под жилетом ‑ не голое брюхо, а сорочка из лучшего батиста. Перстни на волосатых пальцах, одутловатое застывшее лицо Будды.

Лицезрение Рахмана повергло Гертье в завистливую, злобную тоску. Сегодня он подписал вексель на пятьсот талеров, предъявив отцовскую доверенность, где собственной рукой Гертье были выведены слова:

«Разрешаю моему сыну кавалеру Гертье дан Валлеродену выдавать заемные письма, а также брать кредиты на сумму не свыше…»,

и подпись батюшки, и дата. Печать нотариуса спроворил Бабель, знавший в Маэне все входы и выходы. Как же Бабелю не хлопотать! им предстояло вместе тратить денежки. И часть из этих пяти сотен уже ушла на уплату самых неотложных долгов.

Что прикажете делать, если отец родной промотал состояние Валлероденов, с шиком разъезжая по всемирным выставкам и игорным домам? На те гроши, которые с кряхтеньем скряги выдавал Гертье банк, можно лишь снимать квартиру на окраине и столоваться в матросской харчевне. А платье? А досуг, приличный не просто дворянину, но человеку, в чьих жилах течет 1/64 королевской крови?!. Любой знаток родословных из герольдии подтвердит, что Гертье ‑ потомок великой княжны и коннетабля в шестом колене!

Наконец, учеба в Кавалерском корпусе. Кавалькор ‑ университет для благородных юношей. Курсантам Кавалькора полагается повесничать, кутить, знать толк в шампанском и девицах‑шансонетках, драться на дуэлях с гардемаринами и лупить студентов третьего сословия. Да, еще надо изучать механику и философию.

Гертье подумывал об отъезде в колонии. Сейчас деньги в кармане, а завтра вексель предъявят к оплате. Граф‑отец крут на расправу. Лишить наследства не посмеет (нечего лишать!), но проклянет и отдаст банку распоряжение: «Кавалеру Гертье не платить ни цента!» Само собой напрашивалось решение ‑ уплыть за линию экватора. Записаться под чужим именем в Восточную Его Величества Компанию, перетерпеть морскую болезнь и, разбогатев, вернуться лет через двадцать, как раз к батюшкиным похоронам.

Заодно отпадет необходимость соблюдать брачное обязательство, тем более не он его давал. Это феодальный пережиток ‑ совершать помолвку мальчика с девчонкой. Что за нелепая традиция ‑ сводить троюродных сестру и брата, добившись от церкви разрешения на брак! И год за годом устраивать им подневольные свидания, чтоб нареченные глядели друг на друга исподлобья, обоюдно терзаясь сознанием ‑ «Как ужасно ‑ ведь это мой будущий муж!», «Это моя, черт побери, жена!..»

С другой стороны, женитьба на Атталине могла стать для Гертье подлинным Эльдорадо. За ней давали сто пятьдесят тысяч золотом, четыреста привилегированных «адмиральских» акций Восточной Компании, земельную ренту в пять тысяч, имение с парком, конюшнями и штатом слуг… Только руку протяни и скажи у алтаря «да».

«Все так женятся, ‑ поучал Бабель, искушенный в марьяжных делах. ‑ Не зевай, хватай ‑ само к тебе идет! Чего теряться? Разве тебя заставляют безвыездно жить в имении? Исполнил супружеский долг, ха‑ха, на поезд ‑ и сюда! С такими деньгами полсвета объездишь, а она пускай наследников растит!»

Но Гертье было достаточно вспомнить совершенный и холодный профиль Атталины, ее ровный бесчувственный голос и неподвижные глаза, чтобы его неудержимо повлекло к продажным девкам. Вырастили, называется, завидную невесту! Прежде она была худой и угловатой, но живой и непосредственной, а стала чем‑то средним между Спящей Красавицей и Снежной Королевой. Поцелуем не разбудишь и слезами не смягчишь. Брак с Атталиной рисовался Гертье чем‑то готическим и роковым, вроде обручения с Венерой Илльской по новелле мсье Мериме.

‑ Бабель, давай напьемся после оперетты! ‑ буднично предложил Гертье. ‑ В дым, в прах; я хочу превратиться в животное…

‑ Охотно! ‑ поддержал его приятель. Он знал дорогу к Цирцее, обращающей мужей в свиней. Постоянно шныряя по этой тропе то туда, то оттуда, он отчасти утратил облик, данный человеку Богом, и выглядел почти дозревшим до скотства. Наливные щеки его цвели томатным румянцем, маленькие глаза горели беспутством и похотью, словно фонари у входа в бордель, на уме вечно были фривольные мыслишки, отвислый нос пьяно и жирно блестел салом, а толстый язык то и дело облизывал пухлые губы. На галстуке Бабеля виднелись пятнышки соуса, искусно прятавшиеся в узоре ткани. «Мой Фальстаф!» ‑ говорил Гертье, словно давая другу титул. Тот охотно принимал прозвище, даже требовал орден в придачу к новому званию. Знаменитый брелок Бабеля в виде аметистового сердца всегда вызывал у куртизанок взрывы хохота, когда кутила доставал прозрачное лиловое сердечко и, целуя его, приговаривал: «Ну‑ка, сделай чудо ‑ спаси меня от пьянства!»

Почтово‑пассажирский поезд № 106 загремел вдоль дамбы, проложенной сквозь болотистый лес. Тьма впереди и тьма по сторонам, лишь мощный керосиновый фонарь с вогнутым зеркалом, укрепленный спереди на паровозе, выхватывал из мрака рельсы колеи и редкие столбы на насыпи.

‑ Дамы и господа, ‑ унылым голосом тянул проводник, проходя коридором вдоль вагона и позвякивая колокольцем, ‑ следующая остановка ‑ Маэн, конечная. Дамы и господа, прошу готовиться к выходу. Если изволите заказать носильщика в вагон, доплата за место багажа пять центов…

Печка не справлялась с обогревом, до того было студено снаружи. Проводник заправил печку остатками угля, чтоб хоть перед Маэном господам пассажирам стало потеплей и они не высказали жалоб железнодорожному начальству. Ну кто мог подумать, что грянет такой холод! Запас угля взяли обычный, по погоде, но уже на полпути пришлось его пополнить, а ближе к Маэну угольщик так прямо и сказал: «Вы грешники на сто шестом ‑ мороз привезли!» Оледеневшие усы угольщика топорщились сосульками, морда его лошадки покрылась иглистым инеем, а земля будто спеклась и железно звенела под тележными колесами.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});