По Южной и Центральной Африке - Эмиль Голуб

Едва мы отошли метров на 700, нас догнал старшина.

— Теперь я вижу, что ты знаешь не все и что твое молемо плохо тебе служит. Ты пошел не по той дороге, — презрительно рассмеялся он мне в лицо.

Мне было очень неприятно, что он уличил меня в ошибке, но я тут же решил повернуть дело в свою пользу и резко возразил, что и он тоже не знает кратчайшего прямого пути.

— Не знаю? Отлично знаю, даже ходил по нему, — вырвалось у старшины. — Он проходит там, где ты видишь женщину.

Мы тут же повернули на запад и вскоре достигли тропы, шедшей в северо-восточном направлении. Старшина стоял на месте и глядел нам вслед. Он в сердцах воткнул копье в землю, поняв, что сказал слишком много.

— Ха-ха, мое молемо все-таки развязало тебе язык, и я узнал, как много ты сегодня врал, — крикнул я ему.

После этого старшина и подоспевшие слуги-африканцы последовали за нами. На восьмом километре все отдохнули на берегу одного из многочисленных водоемов, под сенью пальм. Примерно через час подошло десять носильщиков. Остальные пока не показывались, мы без них покинули место отдыха и вскоре достигли Кабораманды.

Появление первых десяти носильщиков меня успокоило. Теперь я был уверен, что скоро подойдут и остальные. Пальмовый лес, через который мы шли в этот день, поразил нас своей красотой. Он был не очень густым, деревья росли словно из одного корня группами от двух до пяти. Расстояние между отдельными купами порой достигало 10–50 метров. Опавшие листья и могучие черенки, вооруженные шипами, десятилетиями скапливались на земле, ибо пальмовое волокно гниет медленно. Деревья гнулись под тяжестью зрелых плодов. Многочисленные львиные следы показывали, что хищникам живется здесь вольготно. Тем больше поразила меня беспечность жителей Кабораманды; двое из них, как всегда, совершенно голые, пасли стадо, насчитывавшее больше двух тысяч голов (один пастух — спереди, другой — сзади).

— Так мало людей, — заметил на ломаном голландском языке шедший рядом бой. — Это потому, что лев предпочитает жирных антилоп эланд и зебр тощим коровам и быкам. Когда появляется зверь, машукулумбе просто бросают стадо и убегают!

— А почему они выгоняют скот так поздно? У африканцев ведь это не принято.

— Они боятся хищных зверей, которые бродят до рассвета. А потом машукулумбе любят спать, пока солнце не поднимется высоко.

При этом мой собеседник показал на солнце, судя по которому было около 10 часов.

Нам повстречались два стада зебр, которые оказались очень пугливыми. Это, вероятно, объяснялось тем, что утром их преследовали львы, а потому они опасались и людей, которые в этих местах их обычно не трогают. Впереди неслись жеребцы. Они иногда останавливались, поворачивали в сторону и, снова замерев, с удивлением глядели на нас. Остальные животные следовали за ними. Неожиданный прыжок — и вожаки со ржанием пускались дальше вскачь, высоко задрав хвосты.

От Кабораманды до реки Луэнге

Области Кабораманда и Босанго-Касенга

Около полудня мы достигли Кабораманды, самого большого из виденных нами селений машукулумбе. Кроме правителя по имени Кабораманда в нем жили несколько вождей, которые по своему значению и влиянию мало в чем уступали правителю, хотя и признавали его верховную власть. Мы вступили в «город» часов в одиннадцать, но на свободном пространстве в кольце из хижин не было видно ни души. Все были еще охвачены глубоким сном, и лишь когда мы прошли город и расположились лагерем на пологом склоне возвышенности, нас наконец заметили. Но тут поднялся такой шум и гам, что. сразу стало ясно, какое волнение вызвало наше прибытие. Мы полагали, что жители Мотанде уже побывали здесь, чтобы возвестить о нашем прибытии и подготовить не очень любезный прием. К счастью, мы ошиблись, но тем не менее нам пришлось в этот день немало поволноваться.

Жители Кабораманды проявили к нам живейший интерес. Старые и молодые, мужчины и женщины, вожди — одним словом, решительно все население с шумом сбежалось к лагерю. Каждое наше движение, слово, одежда, еда служили предметами пристального наблюдения и оживленного обсуждения. Многое оставалось непонятным для этих добрых людей, которые окружили и рассматривали нас, как изумленные дети. Но время от времени в каждой группе появлялся какой-нибудь умник, который давал объяснения остальным. Среди присутствующих бросались в глаза вожди, выделявшиеся необыкновенно красивым сложением, горделивой походкой и орлиным профилем. Они были закутаны, словно в тогу, в кубу (кусок ткани белого, желтого или синего цвета), так что напоминали римских патрициев. Впрочем, прическами они походили скорее на римских матрон.

Ситец для «тог» они выменивали на востоке у мамбари. Вождь Кабораманды в белой накидке, горделиво шагая, явился к нам в лагерь. Его сопровождали две женщины с корзинами. Небрежным кивком головы он приказал распаковать их и вытащить шкуру лечве, хорошую соль, табак и калебасу с жиром. Все это предлагалось на обмен.

Вождь ни сам, ни через своих слуг не сказал нам ни слова, но по его уверенному поведению я понял, что он не раз слышал о белых. Ничего из принесенного им не было нам нужно, но выпроводить его из лагеря я не хотел и решил — пусть стоит вместе со своими женщинами. И он, словно изваяние, простоял на одном месте два с половиной часа. Иногда он бросал несколько слов через головы машукулумбе, окруживших нас плотным кольцом, и наконец удалился столь же молчаливо, как и пришел. Как только он убрал ногу со шкуры лечве, к ней подскочили женщины, снова запаковали все товары и унесли вслед за властителем.

Если б у нас были лишние носильщики, я бы охотно совершил с ним обмен хотя бы ради установления добрых отношений. А так, увы, пришлось отпустить вождя неудовлетворенным.

Носильщики-машукулумбе, несшие мясо антилопы эланд, потребовали платы, и я рассчитался с ними. К вечеру, когда жители Кабораманды, как видно, перестали нас бояться, из М’Безы явились уже известные нам посланцы. Вскоре после их прибытия настроение толпы изменилось, она стала вести себя дерзко, послышались угрозы.

Люди так сильно нажимали на непрочную изгородь, что несколько уложенных друг на друга тюков влетели в лагерь вместе с одним или двумя непрошенными гостями. Носильщиков зазвали в хижины. Вскоре они вернулись, заявив, что завтра ни при каких условиях не понесут поклажу. Толпа орущих людей все увеличивалась. Носильщики смешались с ней и стали рассказывать о содержимом багажа. Некоторые принялись даже отбирать полюбившиеся им тюки в качестве залога, обещая вернуть их, когда с ними будет произведен полный расчет. Этого я, однако, не