У восточного порога России. Эскизы корейской политики начала XXI века - Георгий Давидович Толорая

в пределах Корейского полуострова.

Даже если представить, что столь драматических поворотов удастся избежать, а северокорейский правящий класс и военные смиренно примут уготованную им участь, население Севера, не готовое включиться в капиталистическое хозяйство и недовольное неизбежной ролью “людей второго сорта” в объединенной Корее, будет находиться в постоянной оппозиции к сеульским властям. В КНДР уже сформировался номенклатурно-предпринимательский средний класс, интеллигенция является наиболее “активной” прослойкой. Эти люди (а их много) вовсе не заинтересованы в том, чтобы оказаться выброшенными за борт, влачить люмпенское существование под пятой южнокорейцев. Ведь большинство перебежчиков-северян так и не смогли приспособиться к жизни в Южной Корее. А простые работяги далеко не сразу справятся с требованиями современного производства (я даже не исключаю, что южнокорейский капитал поначалу будет вынужден завозить на предприятия Севера объединенной Кореи гастарбайтеров). На Юг северян не пустят, а значит, на территории бывшей КНДР будет безработица, что создаст длительную нестабильность на полуострове.

Альтернативный вариант развития событий – вмешательство Пекина, для которого Корейский полуостров – “кинжал, направленный в сердце Китая”. КНР кровно заинтересована в том, чтобы в ее “мягком подбрюшье” сохранялась стабильность и поддерживался военно-политический баланс. Но он неизбежно нарушится, если войска союзников США продвинутся к китайским границам. В кризисной ситуации Пекин может попытаться, в том числе используя дипломатическое сопровождение в СБ ООН и право вето на иностранное вмешательство, установить в Пхеньяне прокитайский режим или трансформировать в этом направлении существующий. Для северокорейского правящего класса это все же предпочтительней, чем капитуляция перед Югом. Говоря цинично, рациональный вариант поведения элиты у “последней черты” – “продаться” Пекину, сохраняя границы КНДР, государственность, а может быть и властные посты. Однако такой режим подвергнется остракизму и давлению Запада, что станет многолетней проблемой для Пекина и его позиций в регионе, где возродятся страхи в отношении китайского “гегемонизма”.

Так или иначе, стабилизации ситуации на полуострове при сценарии, на который надеются в Южной Корее и на Западе (падение режима в более или менее мягкой форме), ждать придется довольно долго.

Ветер перемен или медленный прилив?

Прежде чем анализировать перспективы перемен в Северной Корее и во многом зависящих от них перемен на полуострове в целом, необходимо уяснить, что КНДР (в ретроспективе) – уникальное, пожалуй, не имеющее аналогов в современном мире государственное образование. Это своего рода феодально-теократическая восточная деспотия, основанная на идеологии национальной исключительности, страна, организованная как военизированный “орден меченосцев” на распределительной командно-административной экономической основе. В редакции северокорейской Конституции, принятой в апреле 2009 г., отсутствует понятие “коммунизм”, а сочетание “чучхе – сонгун” стало основополагающей государственной идеологией.

И это не просто пропаганда: “сонгун” (милитаризация страны) предельно откровенно отражает воззрения пхеньянского руководства. Силу можно победить только силой, считают в Северной Корее, и эту силу наращивают. После иракских, афганских, ливийских, сирийских событий, рейда “морских котиков” в Пакистан для убийства Бен Ладена такие взгляды уже не кажутся запредельно экстремистскими.

Поэтому возможный процесс перемен в КНДР вряд ли напоминал бы традиционную “гласность и перестройку” в соцстранах или дэнсяопиновские реформы. В последние годы руководство вынуждено уделять все больше внимания “строительству процветающей державы”, повышению уровня жизни народа, хотя главное – не допустить ослабления власти и не дать внешним силам расшатать режим. В этих целях не исключены вынужденные послабления в экономике, что для большинства населения важнее всего. Пусть это может быть воспринято широкой публикой с недоверием, но процесс “поиска северокорейского пути” уже исподволь начался, хотя пока что в темпе “два шага вперед, шаг назад”.

Наблюдения показывают, что в современной КНДР идеология все больше отрывается от реальной жизни людей. Трескучая пропаганда практически не изменилась с 1960-х гг., но все чаще воспринимается обывателем как “белый шум”, успокаивающее свидетельство того, что в государстве все неизменно. Большинство северян мало знают о внешнем мире и не думают бросать вызов диктатуре, немногочисленных инакомыслящих быстро отлавливают и нейтрализуют (иногда физически).

Надо понимать, что КНДР создана по рецептам сталинизма на базе традиционного общества и на обломках политической системы феодальной Кореи, страдавшей под жестоким колониальным режимом японцев. В условиях исторической закрытости население просто не воспринимает либеральные ценности. И хотя на низовом, микроэкономическом и бытовом уровне жизнь реально меняется, потребность в модернизации политической системы отсутствует.

Однако процесс развивается нелинейно. После распада СССР и прекращения советской помощи, а также ряда природных катаклизмов распределительная плановая экономика потерпела крах. В качестве спасения от голодомора 1990-х гг. стала развиваться стихийная рыночная экономика. Репрессивный режим контроля над народом тоже стал давать сбои. В страну начали проникать не только импортные товары, но и западные идеи, массовая культура (в том числе южнокорейская). Да и китайские уроки, которые население стало усваивать благодаря расширению мелкой торговли, для руководства опасны – это “вредный” образец отказа от жесткого контроля над обществом и сворачивания монополии руководства на политическую истину.

В беспрецедентном кризисе 1990-х и нулевых годов народ выживал сам (к сожалению, не всем это удалось). Власти просто закрывали глаза на “нарушения социалистических принципов”, в том числе благодаря расцвету коррупции на нижнем и среднем уровнях госаппарата. Однако в какой-то момент престарелое руководство почувствовало растущую угрозу власти. После создания “ядерного сдерживателя” и преодоления кризиса внешней безопасности, возникшего, когда страна лишилась советского “ядерного зонтика”, была предпринята попытка обеспечить внутреннюю стабильность. Элиту и особенно набравших невиданную силу военных устраивал лишь жесткий контроль и монолитная сплоченность. Делиться властью с зародившимся “серым” негосударственным сектором они оказались не готовы.

Линия на отказ от реформирования системы (робкие шаги по легитимации рыночной действительности были сделаны в 2002 г.) проявилась примерно с 2005 г. В связи с болезнью Ким Чен-ира и усилением враждебности со стороны Юга в 2008 г. северокорейские “ястребы” обрели решающее влияние. Острие удара направили против буржуазных тенденций. Решительной атакой стала денежная реформа, предпринятая в ноябре 2009 г., – замена дензнаков с ограничением суммы обмена. Эти меры зарубежные аналитики единодушно охарактеризовали как “грабительские”, направленные на ликвидацию среднего класса, т. е. лиц, научившихся в голодные 1990-е гг. получать доход вне парализованного государственного сектора. Реформа разом лишила накоплений более или менее состоятельных граждан и подрубила основы негосударственного сектора в экономике.

Результаты оказались предсказуемо катастрофическими: столкнувшись с остановкой экономики и массовым отторжением со стороны населения, власти отступили. Попытка повернуть время вспять с треском провалилась. Однако послабления происходят, но негласно, про реформы никто и не заикается. Разработать их толковую стратегию нынешние престарелые идеологи не в состоянии, даже если бы и захотели. Но и желания нет – оно напрочь отбито боязнью разбалансировать политическую систему.

Тем не менее часы назад не идут. Сегодня рыночный