Однажды ты узнаешь - Наталья Васильевна Соловьёва

мне хотелось наказать нас обоих, это правда.

Джон изменился. Его лицо заметно осунулось за те два дня, пока мы не виделись. Было очевидно, что он не спал: воспаленные глаза, усталый взгляд в одну точку. Джон курил одну сигарету за другой, выпуская дым на старый в катышках свитер, который он никогда не надел бы еще год назад. Как же нас изменил этот год! Во что он превратил нас, родных друг другу людей, которые когда-то не могли жить друг без друга?

Мне хотелось, чтобы Джон посмотрел на меня, чтобы обнял, как прежде. Как давно мы не касались друг друга. Я изголодалась по его запаху, причудливой смеси сигарет и ветивера, по ощущению его колкой щетины на моих щеках, по его хриплому низкому голосу, по его особенному смеху. Я смотрела на его руки, на пальцы, которые я знала так же хорошо, как и свои. Вот здесь едва заметный шрам чуть выше большого пальца – порезался осколком стекла в детстве. А вот неправильно сросшийся после перелома мизинец. Джон молчал. Я подумала: «Как мы позволили, чтобы это с нами произошло? И, наконец, почему мы так и не научились откровенно разговаривать друг с другом?»

Я дотронулась до его руки. Она была холодной и чужой. Джон вздрогнул от моего прикосновения. Мне хотелось кричать: «Черт, что происходит? Мы были созданы друг для друга! Ты был частью меня, а я – тебя. Я сейчас как… бездомная собака. Посмотри на меня – я готова на все, лишь бы ты снова обнял меня. На все что угодно». Вместо этого я, как могла спокойно, сказала:

– Нам надо поговорить, Джон.

Он кивнул.

– Мне нужно очень многое рассказать тебе…

Он наконец посмотрел на меня. Пронзительный взгляд, в котором были и страдание, и упрек, и ярость, и вина одновременно. Меня трясло, как наркоманку, так сильно я хотела обнять его. Просунуть руку под его дурацкий мокрый свитер и почувствовать кожу Джона под своей ладонью. Его гладкую кожу. Вдохнуть его запах. Поехать домой. Стащить с себя и с него мокрые вещи и заняться любовью. Страстно и жестко. Как же я истосковалась по нему…

И я, уже не сдерживая слезы, сказала:

– Даже если ты – уже нет, я все еще люблю тебя. Очень люблю. Без тебя я чувствую, будто с меня сняли кожу. Я не могу дышать, не могу плакать, не могу жить. Мне плохо так, как никогда раньше. Я просто умираю, гибну без тебя. Нам нужен еще один шанс. Прошу тебя. Я мало старалась, потому что не верила. Потому что боялась быть честной. Боялась, что ты разлюбишь меня. Прости меня.

Мне было страшно, что все уже потеряно. Что Джон больше не любит меня. Я заслужила это.

Джон, всегда решительный и мужественный, вдруг обнял меня и заплакал. Я никогда не видела, чтобы он плакал, даже на похоронах отца. Джон прижался ко мне, как ребенок, и всхлипывал, содрогаясь всем телом. Наступило облегчение. Он все еще любит меня. Все. Еще. Любит. Меня. Я сделала то, что так хотела сделать все это время – прижалась к Джону всем телом, обняла, повторяя: «Мы вместе. Я не одна и ты больше не один. Мы справимся, вот увидишь – мы справимся. Просто нужно время».

Так мы стояли под дождем. И я сбивчиво, как могла, рассказала ему все. Про детство, про Машу, про Ба. Про мои страхи и сомнения. И, наконец, про все, что узнала о моей семье. Я боялась осуждения. Что Джон не поймет меня, не примет, что я оттолкну его своими откровениями. Но я ошибалась. И вот уже Джон утешает меня, обнимает, вытирает мои слезы. Наверное, до этого дня он и не догадывался, что я умею плакать.

Можно было наконец стать самой собой. Несовершенной. Ранимой. Той, которая совершает ошибки. Ну и что… Вспомнила слова Ба: «Будь счастлива, Лиза». И ответила ей: «Буду, Ба…»

Неужели я имею право на счастье? Оказывается, я сказала это вслух. Джон улыбнулся и еще крепче прижал меня к себе. Пора было наконец вернуться домой. В нашу квартиру, в которой стало так неуютно в последнее время. Мне захотелось приготовить нам завтрак. Чтобы кухня, как в былые времена, наполнилась запахом кофе, яичницы с беконом и вафель. Или блинчиков, да, именно их. Еще лучше. В память о Ба.

Но нам предстояло выяснить еще кое-что. И без этого наше новообретенное счастье и близость были невозможны. Даже пытаться бесполезно. Я это знала, и Джон тоже.

Дверь за моей спиной щелкнула и открылась. Нас встретил усатый толстяк в кашемировом свитере. Джон взял меня за руку – и мне стало спокойнее. Мы вошли в мраморный холл, прошли мимо витой чугунной лестницы с резными перилами. В воздухе витал аромат дорогого парфюма. Вот она – роскошь, которой я хотела откупиться от совести. Бедная наивная я – это невозможно. Тебя не предупреждали? А ведь, по сути, осенило меня, я всегда так делала. Откупалась от Софии дорогими подарками. Переводила деньги Ба. Прятала свою неуверенность за известными брендами. Прикрывала свои обиды цифрами на ценниках. Но это никогда, никогда не работало. Я все это время заблуждалась.

Мы шли, и меня не покидало ощущение нереальности, словно все это уже случалось с нами раньше или я уже видела это во сне. Словно происходило то, что должно было случиться, что было предначертано. Может быть, Ба знала об этом? Пыталась подготовить меня?

Наконец мы оказались в уже знакомом нам кабинете, украшенном старинными гобеленами. Фолианты в кожаных обложках на полках. Дорогой ковер. Она уже была там. София. Маленький дикий зверек. Радость и печаль. Любовь и ненависть. Кровоточащая рана. И всего лишь ребенок. Сидела, насупившись, в огромном кожаном кресле, поджав свои худенькие лодыжки в полосатых носках. В руках у нее был подаренный мной кролик, грубые неумелые стежки стягивали его брюшко. Я подумала: а что, если бы ее никогда не было в нашей жизни? Мы бы просто жили долго и счастливо, занимались любовью и умерли бы в один день? Нет, без нее я бы не узнала, как сильно люблю Джона. Как он дорог мне. Что я на многое готова ради его любви. На что конкретно – мне предстояло выяснить.

Джон был рядом, держал меня за руку. Я почувствовала, как при виде Софии он вздрогнул. Я посмотрела на него и покачала головой: нет, это должна сделать я.

Не скрою, мне было страшно. Как войти в клетку с