Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Помилуйте, Вадим Арнольдович, да не Григория ли там Александровича я вижу? Саевича?
Гесс одновременно удивился и растерялся еще больше: откуда барон мог знать чудака-фотографа? Положительно, председатель правления «Неопалимой Пальмиры» выдавал сюрприз за сюрпризом, начиная вообще от своего присутствия и заканчивая теперь вот этим.
— Вы знакомы?
— А как же! — Барон — и вот это было совсем уже необъяснимо — улыбнулся по-настоящему: его мрачный взгляд неожиданно потеплел, хотя в глубине его внимательный наблюдатель по-прежнему уловил бы нехорошие чувства. — В свое время работы Григория Александровича — вы ведь знаете, он как-то пытался их выставить, но дело не пошло — натолкнули меня на одну очень интересную мысль. Впрочем, к нашему делу и к просьбе «вашего князя» это отношения не имеет, поэтому, с вашего, Вадим Арнольдович, разрешения, я не стану особенно об этой мысли распространяться: зачем нам с вами впустую тратить драгоценное время друг друга? Добавлю только, что методы господина Саевича меня заинтересовали настолько сильно, а его работы произвели на меня впечатление настолько глубокое, что я неоднократно пытался оказать ему посильную помощь. Дважды или трижды мне удавалось подыскать и арендовать подходящие для экспозиций помещения, но… Увы и еще раз увы. Помещения — помещениями, но привлечь в них публику мне так и не удалось.
Барон покачал головой, причем взгляд его — в целом — оставался по-прежнему на удивление теплым и сочувственным. Тем не менее, было ясно, что на Гесса, хотя и ни в чем не виноватого, но определенно представлявшего что-то, от встречи с чем барон предпочел бы уклониться, теплота и сочувствие эти не распространялись.
— Скажу без ложной скромности: к моему мнению прислушиваются, а мои суждения имеют определенный вес. К несчастью, однако, мнения и суждения эти по большей части касаются разных аспектов спорта, а вот в искусстве мне так и не удалось добиться авторитета. Не знаю, почему, — Иван Казимирович опять покачал головой, — но люди в массе своей почему-то уверены, что искусство и спорт настолько друг от друга далеки, что человек, занимающийся либо тем, либо этим, другим из них заниматься никак не может. И что интересы даже его не могут быть всерьез направлены на это. Поэтому и вывод люди делают очевидный и как бы сам собой напрашивающийся: суждения спортсмена об искусстве столь же малоценны, как и суждения человека из мира искусства о спорте. А между тем, вот ведь перед нашими глазами пример обратного: Вячеслав Измайлович.
Гесс, не перебивая барона словами, вопросительно на него посмотрел. Иван Казимирович моргнул:
— Как, вы ничего не знаете о Срезневском?
— Ах, вот вы о ком! — Гесс, конечно, о Срезневском знал, но как-то упустил из внимания, что именно его и мог иметь в виду Иван Казимирович. — Да, разумеется. Вы правы: пример господина Срезневского явно опровергает идею однобокости спортсменов или художников. И как нельзя лучше, должен заметить.
— Ну, слава Богу! — Взгляд барона, теплый в отношении Саевича, внезапно потеплел и в отношении Гесса. — А я-то уж подумал, что вы с Луны свалились наподобие monsieur de Bergerac[109].
«Monsieur de Bergerac» прозвучало и неожиданно, и с таким хорошим выговором, что Гесс опять смутился: все-таки этот странный барон явно давал ему, Гессу, фору.
— Так вот. — Иван Казимирович заметно погрустнел. — Несмотря на то, что у людей обратный пример — вот он, прямо перед глазами, прислушиваться ко мне в отношении моих взглядов на искусство они отказались напрочь. Да что там! Можно сказать, что всякий раз, когда я заговаривал о работах Саевича, меня поднимали на смех. Где уж тут было доказывать, что Григорий Александрович — матер изумительный, а его работы опережают время и… да, пожалуй, что и гениальны!
Гессу припомнились высказывания Клейгельса — человека, безусловно, далеко не столь необычного и, похоже, далеко не столь разносторонних интересов, как Иван Казимирович, — и он тоже стал на мгновение грустным. Барон же, тем временем, отошел от окна и предложил:
— Ну, пойдемте что ли. Работы у вас с Григорием Александровичем будет много: не станем терять время. Я вам помогу поднять сюда все эти приспособления.
Гесс поблагодарил и направился вслед за бароном к выходу из конторы, где снова поневоле обратил внимание на странную для страхового общества конструкцию входной двери, больше подходившей бы какому-нибудь банковскому хранилищу. У самого порога, уже возясь с замками, барон вдруг поинтересовался:
— А может, это внешность моя виновата?
Гесс не понял, к чему относился этот вопрос, и хотя внешность Ивана Казимировича и впрямь была очень примечательной и необычной, но связь между нею и тем делом, которое привело Вадима Арнольдовича в «Неопалимую Пальмиру» никак не проглядывалась. Тем более что никто — ни сам Вадим Арнольдович, ни князь Можайский, направивший его к страховщикам — и знать не знал, что «Неопалимой Пальмирой» заправляет Кальберг.
— Прошу прощения?
Барон правильно истолковал замешательство Гесса и пояснил:
— Я не о том, что «вашего князя» заинтересовало в «Пальмире», а о тех неудачах, с которыми я столкнулся, пытаясь привлечь внимание людей к работам Саевича. Взять того же Срезневского: ему-то с внешностью повезло. Обычная такая внешность. Я бы даже сказал, ровно такая, какую и ожидаешь от ученого. А занятия спортом, авторитет в спортивных мероприятиях — их устроении, их освещении — дело пускай и не совсем обыденное для наших интеллектуалов, но все же и не настолько, как можно было бы подумать, редкое. А вот я… — Иван Казимирович выпрямился во весь рост и с его высоты посмотрел на показавшегося вдруг щуплым — в сравнении с необычайно мощным телосложением барона — Гесса. — Вот я на интеллектуала совсем не похож. От меня и не ждут познаний в искусствах. Может быть, в этом и дело? В моей внешности? Как вы считаете?
Гесс, не найдя никаких приличных отговорок, промямлил что-то невразумительное. Кальберг усмехнулся и, обрекая Гесса на участь догоняющего, побежал вниз по лестнице. Он перемахивал через ступни так легко и с такой грацией, что Вадим Арнольдович не мог не восхититься. Однако сам он на такие трюки не решился и поэтому изрядно замешкался, выйдя из парадной на улицу уже тогда, когда барон, держа Григория Александровича за руку, вовсю о чем-то разговаривал с фотографом.
Это Гессу не очень понравилось: сцена чем-то напоминала попытку если не подкупа, то, как минимум, влияния на человека, которого, в силу непонятных пока стороннему наблюдателю причин, необходимо было убедить работать не слишком усердно. Так ли это было на самом деле или в Гессе сработала полицейская мнительность, установить, разумеется, оказалось невозможным: едва он подошел к барону и Саевичу, как оба они охотно приняли его в разговор, причем не было никаких причин считать, что тема разговора изменилась.
Пожалуй, тут будет ни к чему приводить эту беседу, вращавшуюся преимущественно вокруг изобретений Григория Александровича и уже потому более лестную для него, чем полезную для нас — автора и читателя. Ограничимся поэтому лишь тем замечанием, что беседа длилась недолго, а по ее завершении, демонстрируя невероятную силу, Иван Казимирович на одного себя взвалил чуть ли не все оборудование и внес его сначала в дом, а затем и по лестнице на этаж. Оставшуюся — и наиболее легкую часть — разделили между собой извозчик, Григорий Александрович и Гесс.
Поднимаясь по лестнице с каким-то баулом в руке, Вадим Арнольдович все же мельком поинтересовался у шедшего чуть позади — на ступеньку ниже — Саевича:
— Ты не забыл, зачем мы здесь?
Григорий Александрович, в глазах которого появились озорные искорки, мотнул своими стянутыми в конский хвост волосами, перебросил из руки в руку чемоданчик и, вздыбив бороду чуть ли не инстинктивным, паразитическим, если можно так выразиться, жестом, ответил без колебания:
— Нет, конечно.
— А мне показалось, что Кальберг тебя очаровал.
— Он и есть человек очаровательный.
— Давно знакомы?
— Прилично.
— Ты никогда мне о нем не рассказывал.
— Да ну, — Григорий Александрович на мгновение остановился, так что Гессу, чтобы тому не пришлось повышать голос, тоже пришлось остановиться, — пустое. Знакомство приятное, но бесполезное. Хотя, должен признаться, барон в свое время очень меня удивил и порадовал своим интересом к моим работам. Это — такая редкость встретить человека, не считающего тебя сумасшедшим!
Гесс кивнул и продолжил, впрочем, теперь недолгое, восхождение.
На площадке, возле снова открытой невероятной двери в контору, Иван Казимирович уже поджидал полицейского, фотографа и немного отставшего от них кучера экипажа, тащившего что-то более объемное, нежели баул Ивана Арнольдовича или чемоданчик Григория Александровича. Барон уже внес в одно из помещений конторы те принадлежности, которые подхватил он сам, и теперь, стоя возле двери, разглядывал поднимавшихся по лестнице «гостей» немного насмешливым взглядом. Но если бы света было побольше — площадка освещалась всего лишь довольно тусклым и довольно странно смотревшимся в доме на захваченном электричеством Невском проспекте газовым рожком, — то внимательный наблюдатель, несомненно, под этой насмешливостью обнаружил бы и тревогу.
- Можайский — 2: Любимов и другие - Павел Саксонов - Детектив
- Можайский — 3: Саевич и другие - Павел Саксонов - Детектив
- Можайский — 4: Чулицкий и другие - Павел Саксонов - Детектив
- Совсем другая тень - Анатолий Ромов - Детектив
- Адский огонь - Виктор Сбитнев - Детектив
- Шляпа, блюз и такси-призрак. психологический детектив - Елена Миллер - Детектив
- При невыясненных обстоятельствах - Анатолий Ромов - Детектив
- Отыграть назад - Джин Ханфф Корелиц - Детектив / Триллер
- Детектив и политика 1991 №6(16) - Ладислав Фукс - Боевик / Детектив / Прочее / Публицистика
- Миллион причин умереть - Галина Романова - Детектив