На Севере дальнем - Николай Шундик

— До кустов добираемся, чтобы попять, в какую сторону их пригнуло течением, — пояснил Кэукай.

«Ну да, если течение ручья определить правильно, тогда сразу станет понятно, в какой стороне морской берег», — до­гадался Петя и поделился с Ниной Ивановной своей до­гадкой.

— Ничего, Петя, с нашими друзьями мы не пропадем,— сказала Нина Ивановна вполголоса.

Чочой, стоявший рядом с Ниной Ивановной, дотронулся до нее рукой и спросил:

— Вы замерзли, наверное? Почему вы так плохо оделись?

— Ничего, ничего, не беспокойся, Чочой, — отозвалась учительница, — для ходьбы на лыжах моя одежда самая под­ходящая. А вот если бы пурга началась да пришлось заноче­вать в пути, тогда...

Она не договорила, поняв в эту минуту всю опасность своего положения.

А Чочой вдруг вспомнил, как просилась пойти с ними на капканы Соня, выздоровевшая всего лишь несколько дней назад. «Возьмите меня! Я здоровая! Я уже совсем не боль­ная!» — уверяла она, обращаясь то к Нине Ивановне, то к Кэукаю, то к Пете. И, когда просьбу ее отклонили, Соня с мольбой подняла глаза на Чочоя. «Ну скажи им что-нибудь, Чочой! Скажи им такое, чтобы они взяли меня!» — казалось, говорили глаза девочки. Смущенный Чочой потоптался на одном месте, не зная, что ответить. Ему очень хотелось, чтобы Соня шла рядом с ним на лыжах, и в то же время боязнь за ее здоровье не позволяла ему поступить иначе, чем поступили его товарищи. «Нельзя, Соня», — смущенно сказал он, стара­ясь не смотреть на девочку.

Закрыв лицо руками, Соня бросилась прочь, возмущенная и обиженная решением своих друзей. Чочою стало нестерпи­мо жаль девочку, и он уже открыл было рот, чтобы упросить Нину Ивановну взять с собой Соню, но голос здравого рас­судка победил его колебание. И как радовался теперь Чочой за Соню: «Тепло сейчас ей. Наверное, на пианино играет, а может, сказки читает». Представив себе, как Соня сидит за столом и читает сказки, Чочой облегченно вздохнул и принял­ся помогать раскапывать снег.

Докопавшись до кустов, Кэукай ясно определил ход тече­ния ручья. И то, что он обнаружил, очень взволновало его. «Так и есть, — подумал Кэукай, — мы шли совсем в обратную сторону».

К Кэукаю подошла Нина Ивановна.

— Ну что, как у нас дела? — спросила она.

Кэукай внимательно посмотрел ей в глаза и, вздохнув, сказал:

— Теперь хорошо. Теперь совсем хорошо. Только вот сей­час надо как можно быстрее идти к поселку. А где поселок, нам уже найти нетрудно.

У Кэукая было такое ощущение, будто он неожиданно об­наружил, что занес ногу над пропастью и ему удалось быстро отступить назад.

— Итак, ребята, на лыжи! — громко сказала учительни­ца. — Кэукай говорит, что нужно торопиться. Кто себя чув­ствует плохо?

— Чувствуем себя хорошо! — немного охрипшим голосом за всех ответил Петя.

— Кэукай, иди впереди, я пойду последней, — приказала Нина Ивановна. — У кого что-нибудь будет неладно, немед­ленно сообщайте.

Лыжники тронулись в путь. Теперь Кэукай шел уверенно, не бросаясь из стороны в сторону, следя за тем, чтобы снеж­ные заструги были пересечены поперек. Уверенность его пере­давалась и другим лыжникам.

Когда они подходили к поселку, туман стал рассеиваться.

— Смотрите, огонь! — закричал кто-то из ребят.

Лыжники остановились. Прямо перед ними действительно, чуть-чуть колеблясь, горел огонь, похожий на костер.

— Это для нас зажгли большой факел, — объяснил Кэу­кай.

Сразу всем стало так весело, что идти молча уже никто не мог. Ребята громко переговаривались, шутили, смеялись, кто- то даже попытался запеть песню. В морозной тишине голоса их звучали гулко, уходили далеко.

— Поберегите горло! — предупредила Нина Ивановна, хотя ей тоже хотелось и шутить, и смеяться, и даже петь.

Разбуженные шумом приближающихся лыжников, в посел­ке громко завыли собаки.

— Гок! Гок! — закричал Эттай, воображая себя пастухом, а всех остальных ребят — стадом оленей.

— А ну, кто кого перегонит! — крикнула Нина Ивановна.

Не чувствуя усталости, ребята, как настоящие лыжники, до предела ускорили свой бег, вырываясь к финишу.

В СУДЬБЕ ТАВЫЛЯ — ПЕРЕМЕНА

Тавыль, положив на колени дощечку, которая служила ему столом, выполнял домашнее задание по арифметике. Временами он нет-нет да и поглядывал на отца, тяжело вздыхая.

Экэчо чувствовал, что на душе у Тавыля что-то неладное, но ему было сейчас не до него. Однако, поймав на себе стран­ный взгляд сына, он не выдержал и спросил:

— Чего на меня так смотришь, как будто первый раз в жизни увидел?

Тавыль втянул голову в плечи и, чуть отодвинувшись от отца, спросил, в свою очередь:

— Зачем ты ездил на своих собаках в сторону приманок комсомольской бригады?

Экэчо от изумления открыл рот, хотел что-то сказать, но не нашелся.

— Да, да. Ты туда ездил, — чувствуя, что у него пересохло во рту, еле слышно промолвил Тавыль. — Я же знаю, что у твоей нарты разные полозья — один шире, другой уже...

«Разные полозья! Один шире, другой уже!» — пронеслось в голове Экэчо. Он глянул на сына, замахнулся алыком. Багровое пламя жирника замигало и едва не потухло. Но Экэчо тут же опустил руку, закурил трубку и как можно спо­койнее сказал:

— Почему твоя нерпичья голова думает, что только у моей нарты могут быть разные полозья?

От этих слов Тавылю как-то вдруг стало легче, словно с его плеч свалился камень.

«Действительно, почему я решил, что только у отца может быть нарта с разными полозьями?» — мысленно спросил он себя. Мальчику очень не хотелось думать, что отец его может оказаться вором.

Слова Тавыля о нарте перепугали Экэчо:

«Если Тавыль заметил это, значит, и другие могли заме­тить. Ай-я-яй! Как глупый заяц, следы оставляю, для всех следы оставляю. Следователь снова приедет, о следах спра­шивать будет, на нарту посмотрит...»

Выполнив домашнее задание, Тавыль ушел к друзьям. А Экэчо, взяв несколько свечей, вылез из полога в шатер яранги, втащил нарту и поспешно стал разбирать ее. Подо­грев полоз на костре, он привычно укрепил его в деревянных тисках и принялся строгать рубанком. За этим занятием и за­стал его Тавыль. Исчезнувшее подозрение снова вспыхнуло в мальчике.

«Делает так, чтобы оба полоза одинаковыми были, — по­думал он. — Значит, это все-таки он на приманки комсомоль­ской бригады ездил».

— Чего так смотришь? Иди, помогать будешь, — как мож­но добродушнее сказал Экэчо и прошел мимо сына, чтобы прикрыть вход в ярангу от любопытных глаз.

— Помогать? Не буду помогать! Не буду, не буду помо­гать человеку, который... — Тавыль не мог выговорить страш­ного слова.

Экэчо изогнулся и хлестко, раз за разом, ударил сына ла­донью по лицу.

Мальчик задохнулся от обиды и возмущения. Опрокидывая закопченные подпорки, он бросился к выходу.

— А ты подумал о том, что твой отец мог просто чинить нарту, а? — донесся до него голос Экэчо.

Тавыль на мгновение остановился. Еще раз маленькая на­дежда на то, что отец не такой уж подлый человек, снова вспыхнула в нем. Но лицо его горело от пощечин. Глотая сле­зы, Тавыль вбежал в дом Пети.

...В окружении товарищей Тавыль расплакался еще силь­нее. Он ни о чем не рассказывал, но всем было ясно, что отец снова обидел его.

Как раз в это время в доме Пети был председатель колхо­за Таграт. Наливая в его стакан чай, Виктор Сергеевич спро­сил:

— Послушай, председатель, как ты думаешь, можно ли дальше оставлять этого мальчика в яранге Экэчо?

Таграт отпил несколько глотков чаю, посмотрел на Тавы­ля, которого окружили школьники, и сказал:

— Много сделали люди нашего поселка, чтобы Экэчо пошел с нами одной дорогой. Все обиды ему простили. В кол­хоз приняли. Дом предлагали. Терпеливо в работу втягивали, как собаку плохую в хорошей упряжке ходить приучали. Ни­чего не выходит. Своей, какой-то чужой тропой идет Экэчо... Тавылю по тропе его идти, конечно, нельзя.

— Ты правильно рассудил, председатель, — согласился с Тагратом Виктор Сергеевич. — Долго я присматривался к Экэчо. Ждал, что наша жизнь рано или поздно изменит его, но этого не случилось. Видно, не всё мы знаем об Экэчо. Навер­ное, он намного хуже, чем думали мы. Иначе не смог бы он так долго держаться старой своей тропы, иначе обязательно пошел бы вместе с нами общей дорогой. Ясно для меня одно: боится Экэчо людей нашего поселка, нашего колхоза. А поче­му боится? Вот это надо понять... Не виноват ли он перед на­родом гораздо больше, чем думаем мы?..

— Да, ты правильно рассуждаешь, — согласился Та­грат. — То, что сейчас Экэчо хочет казаться другим челове­ком, просто хитрость лисы. Но, как лиса ни бывает хитра, рано или поздно человек ее разгадает... А Тавылю с ним, прав­да, жить больше нельзя.

— Нет, нет, сына у него больше оставлять не следует, — поддержал Таграта Виктор Сергеевич. — Есть у меня план: пусть пока мальчик поживет в моей семье, а ты тем временем пошлешь кого-нибудь в Айгунскую тундру, — кажется, туда ушла мать Тавыля от своего мужа. Так вот, пригласи жену Экэчо сюда, дадим ей если не дом, то комнату, и пусть они с сыном живут тихо и мирно. А от Экэчо мы уж сумеем их защитить.