Дураки умирают первыми - Вадим Панов

Охотник стоял, склонившись над ней. Выглядел нормально, как раньше: лицо прежнее, зубы прежние, глаза обычные.

— Пора двигаться, рассвет близок.

Бэсс примостился на своём насесте, никак не демонстрируя, что обладает танцевальными способностями. Магнитофон, разумеется, на столе не стоял. Свеча, потушенная сорок лет назад, не горела.

Фу-у-у… Мерзкий сон… Ну так вольно ж было засыпать в таком месте…

Двинулись в путь сразу. Без завтрака, без чашечки кофе, без посещения ванной. Она поднялась, и они пошли. Света не возражала — главное, оказаться наверху, всё остальное не важно.

Свернули в один из боковых отростков пещеры, замеченных Светой накануне. Путь был иной, но походил на тот, что привёл сюда: земляной, ничем не укреплённый ход сменился лабиринтом старых, разрушающихся бетонных труб. Масан ориентировался в нём свободно, без сомнений сворачивая на развилках.

Быстрая ходьба разогнала остатки сна, прояснила мысли. Света вспомнила концерт-и подумала: ладно Бард, никогда его не любила, но вдруг, например, Элвис до сих пор бродит в катакомбах под Мемфисом и даёт концерты, не предназначенные для ушей живых?

Охотник высказанную догадку немедленно опроверг:

— Нет-нет, госпожа… Я говорил, что Бард — единственный и неповторимый, и это не преувеличение и не комплимент поклонника, но констатация факта. Все остальные ушедшие ушли, а он не смог…

— Почему?

— Гиперзаклинание. Простейшее, примитивное, но невиданной силы. Когда многие миллионы губ твердят, что мёртвый жив, и миллионы рук пишут то же самое, то…

Масан говорил мечтательно, с явно ощущавшейся ностальгией, потом вдруг сбился и резко изменил тон:

— В общем, не ушёл. А мы пришли. Этот колодец ведёт наверх. Люк на нём лёгкий, пластиковый, вам вполне по силам отодвинуть его, госпожа.

Пора было прощаться, но Света не находила прощальных слов.

— Я не знаю, как вас благодарить… — неуверенно начала она.

— Зато знаю я.

Света вздрогнула. Лицо масана неуловимо изменилось. Мгновенно превратилось в маску монстра из сновидения: красные глаза, зубы-иглы.

«Сейчас потребует благодарности в виде орального совокупления…» Мысль была вялая, заторможенная, словно думала Света не о себе, о ком-то далёком и совсем не интересном…

— Но сначала позвольте выразить мою благодарность, госпожа. На концерте я… в общем, немного увлёкся, что случается со мной крайне редко. Но всё же почувствовал ваш взгляд, и понял его значение, и благодарен за то, что вы измеряете каждого правильной мерой и взвешиваете на правильных весах — по делам его, а не по внешности, подаренной природой.

Масан склонил голову в коротком поклоне. После паузы продолжил:

— Отблагодарить же меня, госпожа, вы можете просто: дозвольте облобызать кольцо, украшающее ваш палец.

Света с сомнением посмотрела на иглообразные зубы.

До сих пор Охотник никак и ничем не проявил агрессивности, хотя времени для того имел с избытком. Наверное, не стоит судить о людях по их прикусу, даже если они не совсем люди…

Она протянула правую руку.

И тут Охотник сумел удивить. Света думала, что неспособна уже ничему удивиться, что лимит удивления исчерпан на долгие годы вперёд, но он сумел. Опустился на одно колено, взял её руку, приложился губами к кольцу. Губы были холодны как лёд, без метафор и преувеличений, — Свете показалось, что кожи на мгновение коснулся выстуженный на морозе металл. Но изумилась она не оттого.

Охотник взял её левую руку! И поцеловал кольцо на ней!

Обручальное кольцо, когда-то подаренное Виктором.

* * *

Бориса Вениаминовича Сидякина давненько никто не называл по имени-отчеству и просто по имени и по фамилии. Называли его Сидюком, а ещё чаще — созвучным прозвищем, вовсе уж нецензурным.

В иерархии бомжей Софийской промзоны Сидюк занимал одно из последних мест, поэтому всегда старался устроиться на ночлег в сторонке от коллег. Это имело свои плюсы — никто не мог обидеть Сидюка и покуситься на плоды его нелёгких дневных трудов, но имелись и минусы — некому было предупредить о приближающейся полицейской облаве.

В то утро Сидюк проснулся рано, на рассвете. Он бы подрых ещё, но организм настойчиво требовал: а) облегчиться; б) опохмелиться; и игнорировать его требования не было никакой возможности.

Сидюк на четвереньках выполз из норы, где спал, прижавшись к горячей трубе с собственноручно ободранной теплоизоляцией, кряхтя, поднялся, расстегнулся и помочился на бетонную стену, привычную к утренним моционам.

Пункт «а» выполнен.

А вот с пунктом «б» всё сложнее, значительно сложнее.

Нажрался Сидюк накануне от щедрот Груздя, своего коллеги, нехило приподнявшегося в тот день на цветных металлах. Заработанные Груздём деньги превратились в большое количество спиртосодержащей жидкости «Снежинка», а та, в свою очередь, превратилась в жестокое похмелье Сидюка.

Очень тяжёлое.

«Снежинка» у Груздя оставалась, Сидюк сам видел, как тот заначил несколько флаконов от гулеванящей компании, но ведь не нальёт, падла, ни за что не нальёт. Во-первых, вредный. Во-вторых, потому что вчера Сидюк снова заявился на попойку без доли, на шару, и за крысятничество его слегка побили.

Не нальёт.

Тяжко вздохнув, Сидюк поковылял в сторону Фрунзенской овощебазы. Любой физический труд ему претил, но иных выходов не просматривалось: фуры и вагоны на базу приходят круглосуточно, и, соответственно, круглосуточно нужны грузчики.

Однако далеко Сидюк не ушёл: едва завернул за угол бетонного забора, как открывшееся глазам зрелище мгновенно вымело из его головы мысли об овощебазе и тяжком похмельном труде на ней.

Перед Сидюком находился канализационный колодец, его зелёный пластиковый люк валялся в стороне — люки здесь все были пластиковыми, благодаря стараниям Сидюка и его коллег по сбору вторсырья, — а из колодца вылезала мочалка. Вполне приличная, по мнению Сидюка, мочалка. Помятая, конечно, и грязная, но…

Но Груздь вчера громко и долго тосковал от отсутствия бабы в их компании. Хотелось Груздю бабу, хоть ты тресни, и даже на Цыпу, самого молодого из собутыльников, он поглядывал с нездоровым интересом.

Бабы — так уж вчера получилось — не было никакой, и вот, пожалуйста, с утра пораньше объявилась.

Выбравшись на твёрдый асфальт, мочалка пошатнулась, и Сидюк сообразил, что трубы у неё тоже горят. И если они заявятся к Груздю вдвоём, тот наверняка нальёт, пусть попробует не налить…

— Слышь, подруга, тема есть, — позвал он и оскалил остатки зубов в улыбке, которую сам считал дружеской и обаятельной.

Излагал свою «тему» Сидюк, всё более теряя энтузиазм по ходу речи… Всё шло неправильно, и мочалка слушала заманчивое предложение без малейшего интереса. А отреагировала и вовсе неадекватно. Двумя словами:

— Сгинь. Убью!

Сказано было так, что Сидюк немедленно сгинул, поскольку чутьём на грядущие побои обладал незаурядным.

Он уже понял, что ошибся, что не бомжиха вылезла из канализации, а цивильная баба, просто изгваздалась под землёй дальше некуда, но… но какого хрена её понесло в канализацию?

Сидюк размышлял так и этак и всё больше склонялся к выводу, что баба там что-то искала… Что-то ценное. Шла, например, а тут серёжка из уха выпала. Или колечко с пальца свалилось — покатилось и усвистело в вентиляционное отверстие люка. И она полезла искать.

Но не нашла. Потому что рожа у вылезшей бабы была убитая. Найдя золотое кольцо или хотя бы серёжку, с такими рожами из люков не вылезают.

Значит, кольцо ещё там.

«Вот она — опохмелка!»

Сидюк опрометью бросился к своему логову, вернулся с несколькими газетами и решительно направился к колодцу.

Там, где дно было освещено падающим сверху светом, Сидюк не задержался — наверняка тут баба всё исползала. А вот дальше, в тёмной трубе… Кольцо вполне могло укатиться туда, а искала его мочалка вслепую, на ошупь. Откуда у неё быть фонарю, в самом деле…

«Наверняка золотое!»

Он запалил импровизированный факел и полез в глубь трубы. Низко склонился, часто моргал — глаза сегодня особенно слезились, и аккуратно водил по земле рукой. Кольцо представлялось ясно и зримо: массивное, тускло поблескивающее, готовое обернуться полной сумкой «Снежинки» и множеством иных замечательных вещей.

И он увидел его — когда уже почти отчаялся. Разогнулся и поднял взгляд: далеко впереди что-то блеснуло тусклым золотым блеском, именно таким, как представлялось… Надо же, куда закатилось.

Сидюк поспешил вперёд, удаляясь от колодца. Из трубы ударил порыв ветра — неожиданный, резкий — и сбил пламя с факела. Сидюк зажмурился — клочки тлеющей бумаги летели ему прямо в лицо, а когда поднял веки, увидел впереди две пары светящихся глаз. Светящихся красным. Что это значит, Сидюк не успел обдумать и понять: одна пара прочертила темноту стремительным зигзагом, он почувствовал, как что-то лёгкое и упругое мазнуло по лицу, и тут же ощутил боль в шее, ниже уха — короткий и болезненный укол.