Сиротка. Слезы счастья - Мари-Бернадетт Дюпюи

– Ну что же, посмотрим! – покачала головой Мирей.

Продолжая целоваться с родственниками, Киона собрала большой букет различных мыслей. Мари-Нутта, например, хотя и была рада встрече с ней, Кионой, но думала больше о том, удастся ли ей запечатлеть эту вечеринку на фотопленку и будет ли работать у ее фотоаппарата вспышка. Бадетта, наблюдая за этой трогательной встречей, жалела, что не завела своих детей и всецело посвятила себя работе. Лоранс думала в основном про Овида, снова и снова вспоминая о поцелуе, которым они обменялись на региональной автотрассе, ведущей из Валь-Жальбера в Роберваль. Онезим радовался тому, что отведает колбас, лежащих на тарелках на столе, и выпьет шампанского.

Что касается Шарлотты, которая обняла Киону с какой-то странной страстью, то ее мучили мысли о беременности. «Киона скажет мне правду, – думала Шарлотта. – Мне придется ей все объяснить».

Киона высвободилась из объятий сильной похудевшей Шарлотты и с успокаивающим видом улыбнулась.

– Ну конечно, я скажу тебе правду, – еле слышно прошептала она.

Овид всего лишь протянул ей руку, и Киона почувствовала было облегчение, но тут же – к своему разочарованию – осознала, что и мысли этого учителя ей тоже доступны. Он думал об Эстер Штернберг, собираясь пригласить ее на ужин на берегу озера завтрашним вечером. «Бедная Лоранс!» – подумала Киона, подходя уже к гостье Лоры – сестре Симоны.

– Рада с вами познакомиться, мадемуазель, – сказала Эстер своим бархатистым голосом с легким парижским акцентом.

Произнеся эти слова, она, по примеру Овида, хотела пожать Кионе руку: она ведь не входила в число родственников девушки, а потому сочла, что ей не следует рассчитывать на знаменитый квебекский поцелуй.

– Мне хотелось бы вас поцеловать и обнять, – вдруг сказала Киона. – Если вы не против.

– Ну конечно же, я не против! – пробормотала, растерявшись, Эстер.

Киона прикоснулась губами сначала к правой, а затем и к левой щеке Эстер, обняла ее одновременно и бережно, и нежно. Это стало для бывшей узницы лагерей смерти своего рода вторым рождением и проявлением сострадания и любви, которое стерло следы пережитого ею кошмара. Киона, со своей стороны, почувствовав величайшее потрясение, стала молча дрожать и плакать, не выпуская из своих объятий Эстер, которая тут же пустила слезу.

Лора, начав переживать, подошла к своему мужу.

– Боже мой, что происходит? – спросила она вполголоса. – Жосс, я должна была тебя предупредить, что Эрмин сказала мне, будто бы Киона уже не такая, какой была прежде…

– Может, и не такая, но она здесь, с нами, – ответил Жослин.

У Тошана хватило присутствия духа для того, чтобы попытаться отвлечь внимание присутствующих на что-нибудь другое: он громко заявил, что уже умирает от голода и жажды.

– Давайте воздадим должное угощению и отпразднуем, как полагается, – предложил Тошан, хлопая в ладоши. – Мин, пойдем, моя дорогая. Эстер, пойдемте к столу, это вас успокоит.

Психологическое напряжение, вдруг возникшее в этом сообществе, тут же спало. Эрмин пошла за своим мужем. Она последние несколько дней жила, разрываясь между надеждами и сомнениями, и ей все никак не удавалось ни расслабиться, ни спокойно заснуть. Ей хотелось только одного – поехать в свой настоящий дом, то есть в Большой рай, и пожить там подольше.

Киона выпустила из своих объятий Эстер, прошептав ей какие-то извинения, и снова подошла к Жослину, словно бы желая найти у него защиту.

– Все хорошо, моя маленькая, – нежно прошептал Жослин. – Лора, пусть открывают шампанское, и поскорее. Хочется выпить за мою дочь. За моих дочерей.

Бадетта, усевшись в беседке, наблюдала со стороны за этой сценой и старалась ничего не упустить и все запомнить. Она уже набрасывала в уме свою статью, подбирая лаконичные, но звучные фразы. Эта журналистка много лет занималась тем, что составляла информационные сообщения в разделах новостей, записывая при этом свои впечатления и мысли в обычных школьных тетрадках. В своих заметках она называла эту замечательную группу родственников «кланом Дельбо – Шарденов».

– Рассаживайтесь! – крикнула Лора.

Вечеринка началась. Онезим пристроил свое громадное тело на скамейку и, схватив Шарлотту за запястье, притянул поближе к себе.

– Садись рядом со своим старшим братом, Лолотта. Черт побери, я чувствую себя здесь неловко! Мне следовало бы надеть галстук.

– Не нужен тебе никакой галстук, дуралей, ты и так нормально выглядишь, – возразила Шарлотта.

Овид и Тошан открыли каждый по бутылке шампанского. Киона, решившись наконец отойти в сторону от своего отца, взяла на руки маленькую Катери.

– Милашка моя, О´на вернулась, О´на будет возиться с тобой, как и раньше, – прошептала она ей. – Я прочту тебе завтра сказку на ночь, чтобы тебе легче было уснуть. Сегодня вечером я пока еще занята.

Катери положила свою темноволосую голову на плечо Кионе, посасывая при этом пальчик. Констан же тем временем бросал лукавые взгляды на Бадетту.

– Эй, маленький принц! – сказала ему журналистка. – Ты, наверное, хочешь мне что-то сказать? Может, я забыла причесаться или напудрить свой носик?

Мальчуган расхохотался: слово «пудра» ассоциировалось у него с тальком, которым Мадлен присыпала ему попочку и ступни после купания.

– Знаешь, а ты похож на Маленького Принца из замечательной книги, которую написал для детей и взрослых Антуан де Сент-Экзюпери – некий месье, который летал на самолете, как летал твой папа, чтобы добраться отсюда до Франции. Думаю, ты тоже летал на самолете вместе со своими родителями и Мадлен.

– Да, и мне было совсем не страшно, – с гордостью заявил Констан.

– Лично я предпочитаю пароход…

– Мама тоже.

Киона слушала их разговор. Тут к ней подошла Мадлен и забрала у нее из рук Катери, поскольку эту малышку уже было пора укладывать спать.

– Спокойной ночи, моя красавица Катери, – сказала маленькой девочке Киона, целуя ее в лобик.

После этого она подошла к Бадетте и Констану.

– Я слышала то, что вы говорили, Бадетта, и вы правы в том, что Констан мог бы стать олицетворением Маленького Принца, однако при условии, что он станет послушным и откажется от своей любимой затеи – быстренько засунуть вам под кофту земляного червяка, которого он прячет за своей спиной.

Бадетта, испугавшись, поспешно прикрыла вырез своей кофты рукой. Разоблаченный Констан со смехом бросился наутек.

– Спасибо, Киона. Вы меня спасли. Если бы этому озорнику удалась задуманная им проделка, я стала бы громко кричать и перепугала бы всех вокруг.

– Это пустяки, – усмехнулась Киона, садясь на кованую скамью со спинкой и подлокотниками, которую недавно купила Лора. – Можно с вами поговорить, Бадетта? Это не займет много времени.

– Ну конечно, можно! – закивала журналистка, удивленная, впрочем, тем, что Киона то и дело поглядывает куда-то ей за спину – как будто ее внимание привлекла какая-то штуковина, зависшая в воздухе.

– По правде говоря, я никогда не пыталась познакомиться с вами поближе. Однако вы дружите с моими отцом и мачехой и Эрмин вот уже много лет. Безусловно, когда вы приезжали в Валь-Жальбер, я была всего лишь девчонкой, только то и делавшей, что игравшей с Лоранс и Мари-Нуттой. Вы были там на Рождество, в которое Лора воссоздала в одном из складов целлюлозного завода библейскую сцену рождения Христа?

– Да, конечно, я была там. Какие приятные воспоминания! Вы были настоящим ангелочком – вся белая, с крылышками из настоящих перьев. Прямо-таки архангел Гавриил.

– Это имя перекликается с именем одного человека, которого вы очень любили и которого вспоминаете с нежностью до сих пор, – вашей тети Габриэль.

Бадетта вздрогнула от вдруг нахлынувших на нее эмоций и посмотрела на Киону ошеломленным взглядом.

– Как вы об этом узнали? – прошептала она.

– Точно так же, как я узнала о земляном червяке, которого Констан надеялся засунуть за вырез вашей кофты. Я немного погодя поговорю со своими родственниками и нашими друзьями и расскажу им о том, что со мной произошло. Однако мне очень хочется сначала поговорить лично с вами. Я до сего момента была не очень-то внимательна по отношению к вам – человеку, который много страдал в прошлом. Бадетта, не делайте такое изумленное лицо. Я просто читаю ваши мысли. Только что, когда вы упомянули об архангеле Гаврииле, я знала, что вы думаете о своей тете – милой и восхитительной женщине. Если бы не она, вас сейчас на этом вечере не было бы, не так ли?

Журналистка удивленно таращилась на Киону. К ее золотисто-зеленым глазам подступили слезы.

– Да, я с любовью вспоминаю о ней, – тяжело вздохнула она, чувствуя, как к горлу подступает ком. – Мне иногда даже кажется, что она по-прежнему рядом со мной.

– Отчасти это так.

– Господи, что вы хотите этим сказать?

– Бадетта, те люди, которых мы утратили, которых не можем забыть и которые нас любили, – все они находятся рядом с нами и смотрят на нас. Вашу тетю Габриэль, которую коротко называли Габи, я сейчас вижу такой, какой она была в возрасте тридцати с лишним лет. Возраст Иисуса Христа, когда он принял смерть. Она была очень красивой изящной женщиной со светлыми глазами и ангельским лицом!