Дневники: 1925–1930 - Вирджиния Вулф

по тексту своей лекции. А завтра, увы, мы уезжаем, и я должна вернуться к своей книге, которая неплохо скрасила мне последние нескольких дней. Но я не считаю, будто моя интуиция при написании является безошибочным ориентиром.

Мы ужинали с Кэ[706]. Она сняла все абажуры с ламп Нессы и как-то странно обставила дом. Он был полон изгоев, которых Кэ собирает вокруг себя, – серьезных, уродливых, несчастных. Никогда еще я не сидела рядом с такой занудой, как миссис Кэмпбелл. Гарнетт тоже ужасен – зубрила-педант. Я так устала, что даже говорить не могу; сегодня днем посетила три больших комитета, в каждом из которых подробно разъясняли, как готовить яйца.

До этого были Тодд и Клайв; Клайв вездесущ. Тодд напоминает какое-то первобытное существо, выползающее из болота, грязное и волосатое. Женщины, которые занимаются коммерцией, являются, скорее, исключением в моем мире. Она говорила о «возврате моих денег» в манере Джеральда Дакворта, с той же враждебностью, настороженностью и жадностью, будто весь мир объединился и хочет ее ограбить. Это стяжательство непривлекательно, но его скрашивает отблеск решительности и даже шика. Она, по ее же словам, твердо стоит на ногах и готовит новую газету – мне так надоело, что люди запускают газеты в мае! Дезмонд, например[707]. Но у Тодд нет ни капли его напора. Она считает работу скучной. Ей нравится жизнь. [Шесть слов опущено] флиртует с Осбертом [Ситуэллом], я полагаю. Она похожа на тапира, который своим назойливым носом принюхивается к «Блумсбери».

Ко мне на минутку заглянул Дэди, довольно изможденный и бледный, тоже «делающий деньги». Мы с Леонардом не очень-то преуспели; то есть у Л. нет и лишнего пенни, хотя он пытается заработать; я же чуть ли не мечтаю о том, чтобы мы могли позволить себе большую расточительность. Порой именно это и приходит мне на ум. А что еще? Я очень сомневаюсь, что после «Орландо» смогу написать другой роман. Надо придумать для них новое название.

Обед с Мэри; обед с Клайвом; ужин с Клайвом; чай с Джейн[708], полулежащей в постели, с подушками под ее старой седой головой, очень пожилой и довольно экзальтированной, способной говорить или слушать только 10 минут или около того. Мэри и Джек [Хатчинсон] кичатся своим отполированным до блеска домом и своим достатком: повсюду свежие и сочные букеты цветов, яркие краски, ковры, но все какое-то наносное. Джек начинает говорить, разворачивает повествование к 15:00, а к 15:30 все истории уже рассказаны. Домой, в серость.

18 марта, воскресенье.

Я потеряла свою письменную доску, что служит оправданием худосочности дневника. И правда, я взялась за него сейчас, между письмами, только для того, чтобы сообщить: вчера, в час дня, был закончен «Орландо». Как бы то ни было, краски на холсте. Но до публикации предстоит еще месяца три кропотливой работы, ведь я была неаккуратна, допустила много брызг, а во многих местах и вовсе зияют дыры. Но какое же это приятное, умиротворяющее чувство – написать слово «Конец», а уже в субботу мы отправляемся в путь, и разум мой спокоен.

Я написала эту книгу быстрее всех предыдущих; она, конечно, шуточная, но думаю, что читать ее легко и приятно. Во мне все больше крепнет уверенность, что я никогда не напишу еще один роман. На ум приходят короткие стихотворения. Итак, в субботу мы отправляемся в путешествие по Франции, а вернемся 17 апреля – к началу летнего сезона. Время летит – о да; вот-вот опять наступит лето, а я не устаю этому удивляться. Мир вращается по кругу, и скоро перед глазами снова будет зелень и голубое небо.

С февраля я время от времени мучилась головной болью, небольшой простудой и поэтому, когда чувствовала себя лучше, направляла все силы на роман, а не писала здесь. Мне не нравятся эти месяцы. Может, в следующем году нам поехать в Рим? Контроль над жизнью – вот чему нужно учиться сейчас, особенно экономическому управлению. Я постоянно проявляю осмотрительность, словно бедняк, а ведь мне уже 46 лет. Но потом я думаю о собственной смерти и беру уроки французского, ибо нечего ждать.

22 марта, четверг.

В конце «Орландо» остались пустые листы; сейчас 12:35, и я уже написала все, что хотела, а в субботу мы едем за границу.

Да, дело сделано. «Орландо» был начат 8 октября как шутка, которая, на мой вкус, теперь кажется затянутой. Думаю, роман не сможет усидеть на двух стульях, ибо он слишком длинный для шутки и слишком легкомысленный для серьезного чтива. Эти мысли я гоню прочь, мечтая лишь о зеленых полях; солнце, вине, безделье. Последние 6 недель я была скорее ведром, чем колодцем, и безропотной мишенью то для одних людей, то для других; скачущим в тире кроликом, в которого стреляют друзья. Хвала небесам, Сивилла отменила свой визит, поэтому сегодня у нас только Дэди, а завтра, если повезет, будет целый день одиночества. Но по возвращении я намерена взять под контроль эту стрельбу по кроликам. И зарабатывать деньги. Надеюсь обустроиться, и каждый месяц писать по небольшой миленькой сдержанной статье за £25, и жить без стресса, и читать то, что сама захочу. В 46 лет пора становиться скрягой и тратить время только на самое важное.

Но мне кажется, что я уже достаточно размышляла о морали и теперь должна описать людей, ведь если смотреть на них отстраненно, по долгу, а не по желанию, то разум слабеет и мысли не формируются в слова. Морган и Дезмонд приезжали на чай. Морган как никогда напоминает голубую бабочку. Пока я не заговорю с ним, он молчит. И боится любой тени. Приходит Дезмонд, круглый, словно бильярдный шар; это касается и его бурлящего, но ленивого разума; сам он сейчас так блестит и сияет, благодаря своей непринужденной жизни, что его общество поднимает мне настроение. Он описывает, анализирует, рассказывает, но настоящей беседы не получается. Все его увещевания направлены на то, чтобы заполучить статьи для журнала «Life and Letters[709]», который выходит в мае. Подобные предложения больше не льстят мне, хотя я немного расстроена, что отказалась от £120, а миссис Ван Дорен[710] все равно. Еще я немного расстроена, что не получила премию Фемина[711], ведь победу в конкурсе прочили мне и люди решат, что я обижена, а это не так; глупости.

Роджер и Хелен, Кэ и Уилл были у нас как-то вечером[712]. Роджер немного злобен и тщеславен. «Я самый читаемый критик в Англии, и все же мне негде писать». Если проанализировать, все