Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что это вы делаете?
— Ногу, — односложно ответил Спирин.
— Ногу? — не понял Рыбаков. — Какую ногу?
— Обыкновенную. Березовую.
Рыбаков покраснел. Теперь он разглядел, что обрубок, обтесываемый Спириным, в самом деле напоминает деревяшку, на каких ковыляют одноногие инвалиды. Ему стало неловко за свой вопрос. Но Спирин, казалось, никакой неловкости не испытывал и продолжал спорыми движениями обтесывать деревяшку.
— Но как же это так? — невольно вырвалось у Рыбакова. — Как же это у вас получилось?
— Как? — Спирин на минуту приостановил работу и усмехнулся своей недоброй усмешкой. — А это очень даже просто как. Стоит человек у машины с шести утра до шести вечера. К концу работы, понятно, его уже и качает. Чуть не остерегся — машина и хвать его за руку, а то и за ногу. Конешное дело, кабы зарешечены пилы были как положено, тех увечий, может, и не получалось бы. Но хозяину это без интересу. Решетка денег стоит, а рабочая кровь — она даровая. Так вот и получается, как в песне той сложили:
Распроклятый наш завод
Перепортил весь народ:
Кому палец, кому два,
Кому по локоть рука.
— Позвольте, — вскричал Рыбаков. — Но ведь это же прямое преступление. Ведь это же… И потом раз уж случилось, вам ведь пособие какое-нибудь полагается.
— Пособие? Верно, — кивнул Спирин. — Пособие полагается. Закон такой есть. Статьи шестьсот восемьдесят третья да шестьсот восемьдесят четвертая, к тому ещё и сенатские решения. Это всё я назубок выучил, среди ночи подними, все статьи наизусть скажу, все законы. Адвокат тут один мне всё как божий день разъяснил. Его мне ребята с нашего завода, вот Полозов и другие, сразу представили, как я из больницы вышел. Он из ссыльных адвокат-то, хороший человек и денег нипочем не берет за хлопоты. Но вот беда, что с тех хлопот толку мало выходит.
Спирин пошарил рукой справа от себя и вытащил старую, потемневшую, разбитую на конце деревяшку.
— Вот. Хлопотавши пособие, деревянную ногу сносил. Не выдержала, сердешная, обкололась.
Спирин насмешливо покачал головой и кинул ногу в угол.
— Нo ведь на это же суд есть! — вскричал Рыбаков, вздрогнув от удара деревяшки о пол. — Что же суд-то?
— А что суд? Кыркаловы-то — и Мартемьян и Северьян — братцы любезные с председателем суда господином Любовичем, почитай, каждый день в карты играют. Небойсь, ворон ворону глаз не выклюет.
— Но всё-таки закон-то ясно говорит о предоставлении пособия в таких случаях.
— Закон? Закон что дышло, куда повернул, туда и вышло. Не нами он и не про нас писан. Управляющий кыркаловский показал, что аккурат в тот день я с утра пьяный был, и вся недолга. По собственной, значит, вине увечье получил. Никакого пособия в таком разе не полагается. Только и всего. И отойди в сторону, не отсвечивай. Так вот и пошла моя нога Кыркаловым на закуску. Сжевали её людоеды нещадные.
Спирин угрожающе поднял стамеску, и кулак, сжимавший её рукоять, напружился до того, что вены обозначились на нем синими жгутами. Горячо забились синие жилки и у висков. Кожа на бледном лбу задвигалась так, что ежик рыжеватых волос чуть приподнялся над лбом, прорезавшимся тремя прямыми морщинами. Темные, глубоко запавшие глаза стали ещё темней. Черты лица заострились. Словно чья-то невидимая рука коснулась каждой черты этого худого, костистого лица, чтобы мгновенно вылепить на нём маску гнева.
С минуту в комнате стояла напряженная тишина. Потом Спирин опустил стамеску и принялся с ожесточением скрести ею упертую в колено деревяшку.
— Не в одних Кыркаловых дело, Ваня, — сказал от окна Яша Полозов. Потом ударил ладонью по раскрытой брошюре. — Вот послушай-ко — славная песня:
Всероссийский император,
Царь жандармов и шпиков,
Царь — изменник, провокатор,
Содержатель кабаков,
Побежденный на Востоке,
Победитель на Руси,
Будь же проклят, царь жестокий,
Царь, запятнанный в крови.
Яша Полозов тряхнул головой и, перевернув страничку, продолжал высоким голосом:
— А вот ещё послушай, тоже здорово:
Полиция к порядку штыком призывает,
Поп чушь нам городит с амвона,
Царь-батюшка только головкой кивает,
Буржуй, знать, хозяин у трона.
Яша Полозов поднял над головой брошюру, и алая её обложка забагровела в полыхнувшем от Яшиного движения огоньке мигалки, как сгусток темной крови.
— Во. В самую жилу. Буржуй — хозяин. Всему хозяин он в России, понимаешь, — заговорил Яша Полозов, понизив голос и взмахивая рукой, в которой пестрели обложки брошюр. — И заводам хозяин, и законам хозяин, тем самым, Ваня, которые у тебя и ногу и пособие отняли, и землям хозяин, и шахтам, и царю, и всему порядку хозяин. А надо, чтобы рабочий всему хозяин был. Понятно? И за то нужно смертно бороться. И будем. Вот тут, — Полозов снова потряс брошюрами, — в одном месте сказано, что революция, она как ясный день, как восход солнца. Она придет, и остановить её ничем нельзя. Но только надо всё-таки и понимать, что солнышко, оно само взойдет, когда положено, и от тебя это самое не зависит. А революция сама не придет. Она как раз от тебя самого и зависит. Она сейчас вот тут, в углу твоем ютится. Здесь она, — Яша Полозов обвел горячими глазами спиринскую каморку, — здесь. А надо её на свет вывести, на большую дорогу. И это и есть наше дело. Голова революционная — это ещё не всё. Надо, чтобы дела революционные были. Надо её, революцию-то, вот этими руками делать.
Яша Полозов посмотрел на свои руки, и Спирин и Рыбаков — тоже. Потом Полозов оглядел каморку, точно ища своим рукам в ней работы. Огляделся и Рыбаков, и ему вдруг удивительной показалась мысль, что революция гнездится в этой вот убогой каморке и что её отсюда, именно отсюда, надо вывести на улицы, вывести на свет…
Об этом думал Рыбаков и возвращаясь поздно вечером домой. Революция… Это слово пришло к нему из книг, которые приносил ему Новиков. Оно часто произносилось Новиковым в нескончаемых ночных беседах, когда Новиков оставался ночевать у Рыбакова. Но никогда это слово, это понятие не было таким ясным, таким определенным, как нынче.
Революция виделась чем-то суровым и торжественным. Иногда она возникала как величавая статуя, иногда являлась в фригийском колпаке французской революции, с решительным лицом — бурно стремительная и прекрасная, иногда вставала в жарко полыхающем пламени, с мужицким топором за поясом или с красным знаменем в руках.
И вдруг она явилась ему в убогой каморке одноногого Спирина, едва освещенной хилым огоньком мигалки. Она была груба и вещна. Она была неотложной нуждой и потребностью Спирина, Полозова, Заборщикова… И она становилась отныне нуждой и потребностью Рыбакова и его товарищей. Разве не общий враг у Спирина и Рыбакова? Председатель суда господин Любович лишал пособия одноногого Спирина, выбрасывая его из жизни. А его сынок Петя Любович яростно старался вредить гимназическому комитету и не прочь был выбросить из гимназии Никишина, и Рыбакова, и других… Революция — это неотложная нужда и потребность, и ещё и цель, и надежда, и радость… Он глядел на руки Яши Полозова. Он должен смотреть на свои руки. Да, да, на свои собственные руки.
Глава десятая. ЗАБОРЩИКОВ И ДРУГИЕ
Вернувшись от Спирина, Рыбаков долго вышагивал по своей комнате — молчаливый и насупленный. Потом подошел к столу и, раскрыв одну из книг со своими пометками на полях, стал бегло просматривать их. Знакомые строки о революции, о рабочем движении показались ему вдруг как бы наново написанными, иными, чем прежде. Они обрастали новым смыслом, они обрастали живой плотью.
Иными с этого вечера стали и отношения Рыбакова с Яшей Полозовым, а потом и с остальными учениками школы на лесопилке. Мало-помалу они переставали быть отношениями учителя и учеников, а становились отношениями людей, делающих одно общее дело и связанных общими интересами. Пришло это не вдруг, а постепенно и почти незаметно для самого Рыбакова. Он стал задерживаться в школе дольше, чем того требовал урок, приносил передаваемую ему Новиковым нелегальную литературу, стал наведываться к рабочим на квартиры.
Пришел он как-то и к Заборщикову. Часто, глядя на Заборщикова, задумавшегося над простой задачкой, он спрашивал себя — почему пришел этот бородач в рабочую школу и зачем он учится? Казалось бы, что всё в жизни этого старого человека уже определилось, и определилось раз и навсегда. Со слов Яши Полозова, работавшего в одном цеху с Заборщиковым, он знал о жизни старика достаточно много, чтобы думать именно так.
- Красная площадь - Евгений Иванович Рябчиков - Прочая документальная литература / Историческая проза
- Ярослав Мудрый и Владимир Мономах. «Золотой век» Древней Руси (сборник) - Наталья Павлищева - Историческая проза
- Хаджибей (Книга 1. Падение Хаджибея и Книга 2. Утро Одессы) - Юрий Трусов - Историческая проза
- Царскосельское утро - Юрий Нагибин - Историческая проза
- Заговор князей - Роберт Святополк-Мирский - Историческая проза
- Война роз. Право крови - Конн Иггульден - Историческая проза
- Через тернии – к звездам - Валентин Пикуль - Историческая проза
- Золотой истукан - Явдат Ильясов - Историческая проза
- Жизнь венецианского карлика - Сара Дюнан - Историческая проза
- Византийская ночь - Василий Колташов - Историческая проза