Роковое наследство - Бенедиту Барбоза

— Эти быки так тебе нужны? — с горечью спросила Лейя.

— Нет, мне нужна женщина, которую я люблю и с которой хочу прожить до конца своих дней.

— Но у этой женщины непременно должны быть быки, да? — продолжала все с той же горечью Лейя.

— А иначе на что ты будешь меня содержать? И кто тебе поможет об этих быках заботиться? Одной тебе не справиться.

— А ты поможешь, Ралф?

— Разумеется. Буду заботиться о каждом бычке как о малом ребенке. А если вдруг задурю, кто помешает сеньоре миллионерше выкинуть меня пинком под зад и найти себе другого? Разве не так?

— Так. Только я тебя ни на кого не променяю, — уже опять растрогавшись, отвечала Лейя.

— Так дай мне возможность развернуться, попробовать свои силы!

— Нет, Ралф. Меня ужас охватывает при одной только мысли.

— Да тебе и думать ни о чем не нужно. У меня есть на примете один человек, надежный, верный. Никто и не заметит пропажи. Несчастный случай, и все!

— Ты забываешь, что у нее есть муж, Ралф!

— Он ее оплачет, и дело с концом! Ты лучше подумай о себе, Лейя. Ты забыла, как с тобой обошлись? Выгнали из собственного дома! Подвергли таким унижениям!

— Да, это правда, Ралф, — согласилась Лейя, в которой вновь вспыхнули все обиды.

— Так что вперед! Весь риск я беру на себя. Ты ничего не знаешь. Пока, дорогая!

Лейя вертела в руках трубку, повторяя вслух: нет, нет, я ни с чем не соглашалась. Нет, нет, я не хочу…

Счастливой Луане, беззаботной Луане невольно припомнилась ее безрадостная, нищая жизнь.

После того как дядюшка Жеремиас обобрал их и выкинул с кофейной плантации, вся семья — и отец, и мать, и старшие братья — все работали на чужих, перебиваясь с хлеба на воду. Отец от такой жизни запил. По субботам уезжал в город с другими работягами и возвращался, лежа в повозке. А то приходилось искать его или подбирать прямо на улице… Кто станет терпеть такого работника? Подолгу он нигде не задерживался. Семья голодала. Переезжала с места на место, жили как цыгане. Дети даже учиться не могли — только поступят в школу, уже уезжать надо, новое место искать. И сама Луана родилась в дороге, прямо под повозкой. Отец приказал братишкам сидеть тихо в повозке, а мать под повозку забралась. Роды принимал сам отец, а мать ни разу даже не застонала, чтобы не напугать ребятишек. Шел проливной дождь, и мальчишки сидели под куском брезента. А для новорожденной и сухой тряпочки не нашлось. Повезло еще, что, несмотря на дождь, все равно было тепло. Родилась она маленькой, но сосала до того жадно, что мать звала ее «пожирательницей». И выправилась, выровнялась. Видно, было в ней заложена большая жажда к жизни. Потом они всей семьей стали рубить тростник. С двенадцати лет и она взяла в руки мачете. Отец к этому времени получше стал, немного одумался, решил бросить пить, зажить нормальной жизнью. И тут несчастье с грузовиком случилось, все погибли, одна она в живых осталась и продолжала горе мыкать с такими же горемыками. Разве такое простишь? Особенно после того, как посмотрела она на житье-бытье своего вора-дядюшки. Нет, она ему не завидовала — ни богатству его, ни деньгам. Она давно знала, что не в деньгах счастье. Но ведь речь-то не о счастье шла, а о жизни. Он их всех жизни лишил — хлеба, образования, возможности выбрать свою собственную судьбу! Вот этого она и не прощала.

Но к ней Бог был милостив, видно, хотел оделить ее счастьем за всех. И Луана улыбалась, думая о том, как переменилась ее жизнь и сколько чудес ее ждет впереди. Она так привыкла к своему новому имени — Луана, что ей не хотелось даже возвращаться к старому. Она и чувствовала себя Луаной безземельной, а вовсе не Мариетой Бердинацци.

Рожать ей хотелось здесь, в имении. Хотя Донана все твердила, что Бруну заберет ее в город под присмотр врача, что он не будет рисковать ее жизнью и жизнью ребенка. Но это будет еще не скоро. И будет так, как захочет Бруну. Она с ним спорить не станет.

Привыкшая к работе, Луана скучала от праздной жизни. И вдруг ее осенило: а почему бы ей не покататься на лошади? И развлечение, и прогулка и окрестности она узнает лучше.

Луана подошла к Донане и попросила оседлать ей лошадь.

— Да ты что! — всплеснула руками Донана. — Ты же ребенка ждешь!

— А что тут страшного, Донана? — удивилась Луана. — В детстве я иногда ездила на лошади в школу.

— Тогда у тебя в животе никого не было, — рассердилась Донана. — Какая же ты еще девчонка! Что скажет сеньор Бруну, если ты потеряешь ребеночка?

— Нет, своему ребеночку я никакой беды не хочу, — испугалась Луана. — Может, вы и правы, сеньора Донана!

— Конечно, я права, а хочешь прогуляться, так иди пешочком.

— И правда, пойду пройдусь, — согласилась Луана.

— А ты знаешь, что и у меня тоже скоро будет ребеночек? — спросила с улыбкой Донана.

Луана недоверчиво посмотрела на немолодую женщину. А Донана, став очень серьезной, продолжала:

— Я дала обет, пока искали сеньора Бруну, что если он останется жив, то я возьму на воспитание сироту и выращу его, и будет это только мой ребенок. По обету.

— А что скажет ваш муж?

— А что он может сказать? Это же мой обет, данный Деве Марии. Ну иди, иди, погуляй, а то засиделась….

И Луана не спеша пошла вдоль реки, доброй и щедрой, которая вернула ей Бруну, размышляя об обете, данном Донаной…

Дал себе обещание и Бруну. Он обещал себе поговорить с Апарасиу и устроить все-таки судьбу своей Лии. Когда он видел ее, такую хрупкую, совсем девчонку, которая действовала отважно и энергично, ему хотелось дать ей в жизни надежную опору. И он решил еще разок поговорить с упрямым и несговорчивым юношей.

А дела у дуэта Кулик-Светлячок шли, между прочим, очень успешно. Их первый диск пользовался большим успехом, и им предложили записать второй. На нем они записали песню «Король скота», посвященную Бруну Медзенге. Надо сказать, что Бруну их внимание тронуло.

Он пригласил ребят к себе поужинать и после ужина задержал Светлячка.

— Насколько ты любишь мою дочь, Апарисиу? — спросил он.

— Она знает, — ответил гордый парень.

— Но это я у тебя спрашиваю, — вздохнув, сказал Бруну.

— Настолько, что сижу перед вами и жду, что будет.

Бруну оценил меру любви Светлячка, а он прибавил:

— Я вас очень уважаю, сеньор Бруну, но хочу, чтобы и меня уважали.

— Все правильно, сеньор Апарисиу, но раз вы так любите мою дочь, то не хотите ли вы на ней жениться?

— Если бы не хотел, то не лез бы вон из кожи, чтобы заработать на десять тысяч быков. Первые две у меня уже есть, — сообщил с достоинством парень.