Ричард Длинные Руки — ландесфюрст - Гай Орловский

— Срочно, — велел я, — сообщите здесь в Геннегау, а также в другие крупные города… а лучше вообще по стране. Дескать, торговая гильдия Тараскона взялась строить два океанских корабля!

Он кивнул.

— Сегодня же сделаю. Могу я задать вопрос?

Я поморщился.

— Да просто задавай!

— А зачем, — поинтересовался он, — распространять такой слух?

Я тяжело вздохнул.

— Если бы можно было, я весь флот перекинул бы на плечи частного предпринимательства. Они построят и быстрее, и надежнее, и вообще… Так что если в других городах купцы спохватятся и начнут выкупать у меня недостроенные корабли, я только скажу с благодарностью: «Слава тебе, господи, наконец-то пришел частный капитал!»

Он пробормотал:

— Все будет сделано, ваша светлость, в точности. Хотя многие не поймут, зачем вы это важнейшее дело передаете в руки торговцев и глав гильдий!

— Разве я все передаю? — спросил я. — Сэр Жерар, вы разве слышали о том, что я намерен приватизировать армию? Или военный флот? А вот торговый, да, пусть сами занимаются… Все равно буду стричь их за крышевание.

— Ваша светлость?

— Крышеванием в государственных размерах именуется взимание налогов, — пояснил я. — Все, выполняйте!

Глава 12

После нападения пиратов, точнее — после их разгрома, строительство флота переросло в народную, даже во всенародную стройку. Стройку века, можно сказать. Как только стало ясно, что вся эта гигантская армия явилась только затем, чтобы уничтожить порт и корабли, даже на Геннегау эти сволочи почти не обращали внимания, негодование и патриотизм достигли такого накала, что в гавань являлись добровольцы и заявляли, что готовы делать любую работу только за еду, но только чтоб корабли строили быстрее.

Теперь, когда стало ясно, что больше пираты не сунутся, а если придут, то к тому времени будет мощный флот, я велел построить еще доки, благо в гавани места много, и благодаря народному энтузиазму заложили еще десяток кораблей.

Пираты потерпели настолько сокрушительное поражение, что повторят набег очень даже не скоро, если вообще решатся. К тому же воинские части графа Рейнфельса взяли бухту под охрану, обе башни взялись отстраивать как можно быстрее, а на верхних площадках решили установить катапульты еще более мощные, чтобы через узкое горлышко входа уж точно никто не прошел.

Вскоре мне доложили, что герцог Сулливан передал управление оставшимися у него войсками графу Рейнфельсу и вернулся в подземную тюрьму Башни Смерти в Геннегау.

Барон Альбрехт сказал со вздохом:

— Он вообще-то показал себя очень даже… Я бы сказал, своей самоотверженностью спас ту часть бухты, где строятся корабли.

Я буркнул:

— Пиратов и так бы отогнали.

— Но корабли пришлось бы строить заново.

— Пришлось бы, — согласился я. — И что вы предлагаете, барон?

Он буркнул:

— Ничего, ваша светлость. Просто указываю на неприятный момент…

— Что ему не дали умереть красиво? — спросил я. — Ну как я мог позволить такое, если он победно скалил зубы, мол, ага, не удалось тебя меня четвертовать?..

Он вздохнул.

— Что, самолюбие взыграло? Ну, а теперь как?

— А как еще? — спросил я зло. — Он осужден на казнь. Был отпущен под честное слово для выполнения одной важной миссии. Она выполнена, он вернулся. Что еще? Теперь должна произойти отсроченная казнь.

Он поерзал в кресле, сердито ухватил кубок, но там пусто, резко отодвинул.

— Формально все верно. Но разве нельзя теперь помиловать?

Я пожал плечами.

— Он все еще не признает моей власти.

— А защита от пиратов?

— Он защищал владения короля Кейдана, — напомнил я. — Как его верный подданный. Герцог Вирланд, кстати, тоже так и не признал меня, но с тем, думаю, будет проще.

— В чем?

— Он не такой идеалист, — пояснил я. — Женат, понимаете? А Сулливан еще холост, крылья не сгорели… Вирланд хоть и не признает меня юридически, но признает по факту и будет жить по нашим законам. Кстати, он уже жил по нашим в своих землях и даже в крепости Аманье. Недвусмысленный сигнал мне: дескать, я принимаю твою власть, но ты не позорь меня, требуя публичного отречения от Его Величества Кейдана! Некое молчаливое соглашение, когда ни одна из сторон не только ничего не подписывает, но даже не произносит вслух! И, конечно, никто не называет вещи своими именами.

Он подумал, лицо стало еще серьезнее.

— Вообще-то такое грозит осложнениями в будущем.

— А я такой дурак, — огрызнулся я, — вот не понимаю, хоть кол на голове теши? Барон, некоторые вещи нужно выстраивать сразу и надолго, а иные вот так, лишь бы сейчас погасить пожар.

Он кивнул.

— Хорошо-хорошо. Так что с Сулливаном?

Я ответил раздраженно:

— Барон, у нас в руках куча расползающихся земель, а вы мне полчаса твердите про одного человека, да еще преступника?..

Он буркнул:

— Ну да, хоть и не полчаса…

Я рыкнул:

— Если вы не в состоянии ни о чем больше думать, убирайтесь к черту! А если вам все еще хоть чуточку дорого то, к чему мы стремимся, то вон туда смотрите, на карту! И думайте, думайте!

Из его груди вырвался тяжелейший вздох, а голос был такой, словно донесся из глубокого подземелья:

— Да, конечно, ваша светлость. Земель нахапали многовато… и уже не отдать обратно без потери лица…

— А что, хотелось бы?

Он покачал головой:

— Нет уж…

— Ну вот идите и работайте, — огрызнулся я. — Что, один я пахать должен, а вы по пирам да по гарпиям?..

Он взглянул с укором, тяжело вздохнул и ушел, но на этом не закончилось, утром другого дня явился начальник дворцовой тюрьмы и осторожно спросил, как быть с заключенным Сулливаном.

Я посмотрел на него зверем.

— А что вам непонятно? Он приговорен?.. Приговорен! Так исполняйте закон! Ваша совесть в любом случае чиста.

Он откланялся и отбыл, но вздыхал и кряхтел на пути к двери. Сэр Жерар распахнул перед ним дверь, на меня бросил хмурый взгляд, но я рассматривал карту, и он тоже вышел, не промолвив ни слова.

Преступников попроще казнят во дворе тюрьмы, более знатных — на городской площади, а когда прошел слух, что в пятницу будет четвертован герцог Сулливан, то даже из соседних городов приехали лорды.

Я вышел с бумагами в руках, что требуют немедленного ответа, на балкон, с далекой колокольни донеслись тяжелые гудящие звуки, настолько неторопливые, словно распространяются не в воздухе, а в воде или тягучем меде.

У меня в кабинете барон Альбрехт и сэр Растер, последний рассказывал, как собирается воспитывать молодежь в подлинно рыцарском духе, чтоб ни пятнышка на совести, он пошел следом, зевнул и спросил за спиной:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});