Вокруг света на "Коршуне" - Константин Станюкович

А пока надо идти к старшему офицеру и попросить двойку[96].

Ворсунька, с полным сочувствием следивший за Володей, и, пожалуй, возмущенный не менее, если не более его самого за то, что ревизор не подождал Ашанина, в свою очередь мысленно награждал весьма нелестными эпитетами этого "рыжего кобчика", как звали втихомолку матросы лейтенанта Первушина. Прозвище это не лишено было меткости, которой вообще отличаются прозвища матросов, даваемые офицерам. Действительно, лицо рыжеволосого маленького лейтенанта, с за гнутым носом и круглыми злыми глазами, напоминало птицу ястребиной породы.

— Ваше благородие, шлюпку, если угодно, можно сейчас спроворить, сказал Ворсунька.

— Какую шлюпку?

— А вольную… Здесь их много близ конверта шнырит, шлюпок-то… Дозвольте вскричать.

— Не надо, Ворсунька. Я на двойке поеду. Старший офицер где?

— В кают-компании… Чай кушают… А деньги с собой изволили взять?

— Нет… достань-ка из шифоньерки.

— Сколько прикажете?

— Долларов десять.

— А то пять разве? Пожалуй, хватит вам?

Сам необыкновенно бережливый, почти скупой, копящий деньги и редко съезжавший на берег, чтобы не потратиться на себя, Ворсунька не менее ревниво оберегал и интересы молодого барина.

— Нет, достань десять! — улыбнулся уже начинавший "отходить" Володя и спросил: — А ты и здесь не съедешь на берег?

— Съезжу, ваше благородие, коли команду отпустят. Во Францисках только раз съезжал. Любопытно погулять… Ну, и бабе своей что купить, — прибавил Ворсунька.

— Уж ты и без того много накупил!

— То-то нельзя без гостинцев. Привезу — рада будет… И денег привезу… Все вот говорят: скупой ты, Ворсунька…

— Конечно, скупой! — поддразнил Володя.

— Вот и вы, ваше благородие, говорите: скупой! А я не зря скупой. Дома-то у нас в деревне беднота… Надо что отцу с матерью привезти…

— Я шучу, Ворсунька! — проговорил Володя; слова вестового напомнили ему, что и он собирался послать денег матери. — Ты, брат, славный парень! прибавил он и вышел из каюты.

— А вы что не на берегу, Ашанин? — удивился старший офицер, увидав в кают-компании Володю.

— Катер прозевал, Андрей Николаевич.

— Да ведь он только что отвалил… Могли бы успеть…

— То-то не знал, что катер отваливает. Позвольте, Андрей Николаевич, двойку.

— Сделайте одолжение.

— Очень вам благодарен.

— А то стакан чайку не выпьете ли со мною?.. Или торопитесь посмотреть людей, прадеды которых Кука съели[97]?

— Пожалуй, выпью…

— Вот и отлично… Эй, вестовой! Стакан!

Андрей Николаевич был большой любитель чая и пил собственный, большой запас которого был взят им из Петербурга. Он сам заваривал и как-то особенно настаивал чай и любил угощать им.

— Ну, что, каков чаек-то? — спросил он, когда Ашанин отпил несколько глотков.

— Ничего себе…

— Ничего себе! — с укором заметил Андрей Николаевич. — Это, батюшка, нектар, а не чай… Вы, значит, — извините, батенька, — толку не знаете в чае.

— Признаться, мало, Андрей Николаевич.

— То-то и видно… А вы вот внюхайтесь… Аромат-то каков… Эй, вестовой!

— Есть! — отозвался вбежавший вестовой.

— Скажи на вахте, чтобы приготовили двойку… Вижу, вам не ждется, Ашанин…

Через пять минут доложили, что двойка готова.

— Ну, погуляйте на здоровье… Может, и его величество гавайского короля Камеамеа IV увидите. Он не особенно чванный король и любит поиграть с капитанами китобойных судов на бильярде и выпить с ними бутылочку-другую… А послезавтра вы его увидите во дворце…

— Как так?

— Капитан будет представляться его величеству и, конечно, возьмет с собой всех желающих. Вы, разумеется, захотите посмотреть и дворец и королевскую чету.

— Еще бы!

— Прелюбопытно! Я представлялся королевской чете три года тому назад, когда был здесь на "Голубчике"… Король в шитом мундире, черномазая и очень недурненькая королева в модном платье, министры, — одним словом, все как следует; вот увидите… А подумаешь, давно ли эти короли ходили, в чем мать родила! — засмеялся Андрей Николаевич.

— Дядя мне рассказывал, что когда он в 1825 году был со своим шлюпом в Гонолулу, и полуголый король обедал у дяди, доложили, что какие-то две женщины подплыли к борту и непременно желают видеть капитана… Оказалось, что это была королева и ее фрейлина… Они настоятельно требовали и жестами и несколькими ломаными английскими словами, чтобы их пригласили к столу, и дядя был в затруднении, как быть с ее величеством… Но король разрешил недоразумение: он велел обеим дамам плыть назад, и они после протестов поплыли назад.

— Ну, теперь ничего подобного нет… Вы вот сообщите вашему почтенному дядюшке, какая разница между тем, что он видел в 1825 году, и что вы увидите в 1861[98]… Ну, до свидания. Желаю весело провести время… На набережной есть хороший отель… Прежде его держал один француз…

II

Минут через двадцать маленькая двойка пристала к пристани, у которой толпилось несколько шлюпок с судов, и Володя ступил на набережную, довольно светлую, оживленную и шумную, против пристани, вблизи которой было несколько кабачков и где под зелеными навесами, освещенными цветными фонариками, темнокожие каначки в своих живописных ярких одеждах продавали овощи и фрукты.

На этом небольшом пространстве толпилось много народа, шел говор на разных языках и раздавался веселый, подчас пьяный смех. Тут были и темнокожие канаки и каначки — одетые, полуодетые и очень мало одетые, и матросы с купеческих кораблей в белых рубахах и штанах, особенно выделяющихся на этом пестром фоне канацких одежд. Канаки в этой толпе, как видно, менее заботились о полноте и красоте своих костюмов, но зато каначки положительно были интересны в своих легких, преимущественно ярких, тканях, надетых прямо на тело. Все они, и мужчины и женщины, отличались необыкновенно добродушными лицами, веселыми и оживленными, черты которых, довольно правильные, были гораздо красивее, чем у малайцев.

Глядя на этих симпатичных канаков, Володя невольно припомнил рассказы путешественников о том, как европейцы — и преимущественно моряки познакомили этот кроткий народ с дурными сторонами цивилизации и, главное, с водкой, прежде неизвестной среди канаков, а теперь довольно-таки ими любимой. И мало ли чего еще дурного не принесли европейцы вместе с хорошим со школами, с просвещением, с христианством. Прежде на благодатном острове, климат которого, благодаря его положению среди океана, один из лучших в мире, не было никаких болезней, и люди умирали от старости, если преждевременно не погибали в пастях акул, на ловлю которых они отправлялись в океан и там, бросившись с лодчонки в воду, ныряли с ножами в руках, храбро нападая на хищников, мясо которых незаслуженно прежде ценили. А теперь уж есть разные болезни, правда, излечивающиеся целебным чудным воздухом даже без докторов, но все-таки уж прежней долговечности нет.

Несколько гребцов с катера, любопытно озираясь, толкались в этой толпе, над которой сверху смотрело брильянтовое небо и которую ласкала нега волшебной тропической ранней ночи. Человека три матросов с "Коршуна" стояли у лавчонки с фруктами, несколько смущенные тем, что торговка, сделав рукой какой-то знак и улыбнувшись ласковой улыбкой, открывая ряд ослепительно белых зубов, внезапно исчезла. И много было таких лавчонок без присмотра. Хозяйки их с беспечной доверчивостью оставляли товар, чтобы поболтать с соседкой или даже сбегать домой: как видно, здесь не имеют европейских понятий о воровстве. Недаром же Володя потом видел, что запоров почти нигде нет в канацких домах.

Но вот молодая каначка вернулась, и матросы начали торговать большие апельсины. Они ухитрились объясниться и за маленькую серебряную монетку получили десяток апельсинов, да еще каначка дала каждому матросу по апельсину в придачу и спросила, ломая английский язык:

— Инглиш сейлор? (английский матрос?)

— Русс, милая, русс! — отвечал матрос. — Нет инглиш! — прибавил он, ожесточенно махая головой.

Очевидно, каначка не имела никакого представления или, быть может, весьма смутное о русских матросах; тем не менее она любезно кивнула головой, словно бы вполне удовлетворенная ответом, и предложила матросам маленькую связку бананов и не взяла платы, когда матросы ей предложили.

— Ну, спасибо, мерси, тэнк-ю, мадам!

Матросы галантно приложили руки к шапкам и ушли.

— И ласковый же народ, братцы! — проговорил один из них, уписывая банан.

— Обходительный…

— И как же здесь привольно… Воздух-то какой легкий…

— И спать вовсе не охота, а, поди, десятый, должно, час…