Великая. История «железной» Маргарет - Маргарет Тэтчер

Реакция на эту речь, особенно среди серьезных изданий, была гораздо более благожелательной, чем на речь в Челси. «Дэйли Телеграф» озаглавила редакторский комментарий «Правда о России». «Таймс» признала, что «есть самоуспокоенность на Западе». Не пришлось долго ждать и советской реакции. Из советского посольства пришло письмо на имя Реджи Модлинга, и посол прибыл в Министерство внешней политики, чтобы выразить протест лично. Поток грубой брани полился из разных органов советской пропаганды. А один аппаратчик в штате «Красной звезды», газеты Красной армии, чье воображение обогнало его способность судить, придумал для меня прозвище Железная леди.

Один из способов защиты, которые свободное общество может использовать против тоталитаристской пропаганды, состоит в том, что тоталитаристы склонны видеть западное сознание как зеркальное отображение своего собственного. Они, вследствие этого, время от времени приходят к самым гротескным ошибочным суждениям. Это было одним из них. Когда Гордон Рис прочел в Национальной ассоциации прессы то, что сказала «Красная звезда», он ринулся ко мне в офис, чтобы об этом рассказать. Я немедленно поняла, что они непреднамеренно поставили меня на пьедестал как своего самого сильного европейского противника. Они никогда не оказывали мне большей услуги.

Выборы Джимми Картера в президенты Соединенных Штатов в конце 1976 г. привели в Белый дом человека, который поставил права человека на самую верхнюю строчку своих планов по внешней политике. Можно было быть уверенным, что он не совершит ошибки своего предшественника, который отказался встретиться с Солженицыным, из страха оскорбить Советский Союз. Президенту Картеру скоро предстояла проверка. В январе 1977 г. текст «Хартии 77», манифеста чешских диссидентов, был тайно привезен в Западную Германию и опубликован. Через месяц Джимми Картер лично написал профессору Андрею Сахарову, советскому ученому-атомщику и выдающемуся диссиденту. Такая смена интонаций обнадеживала.

Но вскоре меня стали волновать другие аспекты внешней политики администрации Картера. Президент Картер был страстно предан идее разоружения, что ранее продемонстрировали остановка проекта стратегического бомбардировщика Б1 и новый импульс, который он дал переговорам ОСВ2 (переговорам об ограничении стратегических вооружений), которые были начаты еще президентом Фордом. По иронии судьбы, президент Картер обнаружил, что он мог обеспечить укрепление прав человека лишь в странах, примыкавших к Западу, но не в странах, которые были враждебны и достаточно сильны, чтобы его игнорировать.

Что касается переговоров ОСВ2, они позволяли обсуждать конкретные формулировки, но действительно важным стратегическим фактом было то, что Советский Союз в последние годы вооружался гораздо быстрее, чем американцы. Любое соглашение о «сокращении вооружений» обязано было стабилизировать военное равновесие таким образом, чтобы это признать. Только мощные сокращения вооружения, с одной стороны, или новая кампания для укрепления обороны Америки, с другой, могли коренным образом изменить это положение.

Когда я снова посетила США в сентябре 1977 г., администрация еще наслаждалась политическим медовым месяцем. Президент Картер привнес в Белый дом новый неформальный стиль, соответствовавший настроениям времени. Некоторые его назначения вызвали беспокойство, но это могло быть вызвано настороженностью по отношению к людям со стороны. Сайрус Вэнс, государственный секретарь, и Збигнев Бжезинский, советник по национальной безопасности, стали для Картера двумя помощниками, различие их взглядов тогда были не очевидны.

С самим Джимми Картером я встретилась в Лондоне в мае, когда он принимал участие в саммите Большой семерки. Невзирая на мое отношение к его внешней политике, он мне понравился. Во время нашей беседы в Белом доме президент желал объяснить свою недавно запущенную инициативу всестороннего ядерного моратория. Хотя он четко оперировал деталями, меня он не убедил. Я верила в необходимость надежных средств ядерного сдерживания и знала, что ядерное оружие должно испытываться, чтобы быть надежным, так что я не могла согласиться с его политикой.

Равным образом я не могла согласиться с президентом Картером, а по сути, с С. Вэнсом и Эн. Янгом, представителем США в ООН, с тем подходом, который они предлагали в решении родезийского вопроса. Американцы настаивали на разоружении сил безопасности Родезии. Американцы также играли с идеей введения санкций против Южной Африки, что мне казалось неблагоразумным, принимая во внимание, что им нужно было иметь южноафриканское правительство на своей стороне, если они собирались убедить Яна Смита пойти на компромисс. В тот раз мне не было нужды противостоять враждебным выпадам со стороны посольства, что выглядело забавным, если знать, что новый посол Питер Джей был зятем Джима Каллагена. Звучали обвинения в кумовстве, но мне П. Джей очень понравился. При его понимании монетаризма он был бы с радостью встречен в теневом кабинете.

Тем временем неопределенность американского политического курса и масштаб советских амбиций привлекали внимание к этим странам, среди которых Югославия имела особое значение. С тех пор как маршал Тито разорвал отношения со Сталиным в 1948 г., Югославия занимала изолированную, но важную позицию. А состояние самой Югославии во многом зависело от состояния здоровья Тито. Оставался открытым вопрос, попытаются ли Советы восстановить контроль в том хаосе, который, как повсеместно ожидалось, последует за его смертью. В возрасте восьмидесяти пяти лет Тито все еще контролировал события, но был слаб. Я уже давно хотела посетить Югославию, но мой визит был дважды отложен из-за того, что Тито не чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы принять меня. Однако в холодный декабрьский день 1977 г. в компании сэра Фицроя Маклина, товарища по оружию и старого друга югославского президента со времен Второй мировой войны, я прибыла в Белград.

Мы посетили Тито в его белградском доме. Он был мощной личностью, сохранившей нечто от щегольства своего пламенного партизанского прошлого, но не оставлявшей сомнения, что внутри него сталь, которая объясняла его послевоенное могущество. Мы обсудили советскую угрозу и в целом пришли к согласию. Гнетущий вопрос о его наследии поднят не был. Должно быть, Тито уже пришел к пониманию, что при всех скрупулезно разработанных конституционных мерах предосторожности это будет катастрофа.

Перед моей поездкой в Югославию Альфред Шерман попросил меня поднять в разговоре вопрос о деле Милована Джиласа, его друга и коллеги и на протяжении многих лет самого настойчивого критика внутренней политики. Джилас был в числе недавно освобожденных политических заключенных. Казалось вероятным, что он снова окажется в тюрьме. Я решила предупредить Тито. С невинным видом я сказала, что была очень рада, что Джилас был освобожден. Тито помрачнел. «Да, он освобожден, – сказал президент, – но он намерен вернуться к старым шуткам. И если он продолжит нарушать нашу конституцию, он прямиком вернется в тюрьму».

«Ну, – ответила я, – такой человек, как Джилас, причинит вам гораздо больше вреда в тюрьме, нежели на свободе».

Фицрой Маклин присоединился: «Вы знаете, она права». Тито сурово на меня посмотрел. После паузы он вернулся к обсуждению других вопросов. Насколько я знаю, Джилас остался на свободе лишь для того, чтобы страдать от преследований за свои независимые суждения при режиме сербского президента Слободана Милошевича.

На самом деле, хотя я этого тогда и не знала, начиналось развитие трех событий, которые в долгосрочной перспективе помогли остановить продвижение Советского Союза. Парадоксальным образом Советы стали слишком надменны. Тоталитаризм по природе и часто роковым для себя образом презирает противников. Советы верили, что неудачи западных политиков означали, что люди Запада смирились с поражением. Чуть больше внимательности и предусмотрительности могли бы обеспечить советским лидерам лучшие результаты. Они же, особенно во время вторжения в Афганистан в 1979 г., провоцировали реакцию Запада, которая в конечном итоге разрушила сам Советский Союз.

Вторым событием стало избрание польского Папы в сентябре 1978 г. Иоанн Павел II зажег в Восточной Европе революцию, которая сильно покачнула советскую империю.

И наконец, появление Рональда Рейгана в качестве претендента на роль американского президента. Я познакомилась с губернатором Рейганом вскоре после того, как стала лидером Консервативной партии в 1975 г. До этого я кое-что о нем знала потому, что Дэнис однажды вечером в конце 1960-х вернулся домой, расхваливая замечательную речь Рейгана, которую тот произнес в Институте директоров. Я прочла текст и поняла, что имел в виду Дэнис. Когда мы познакомились лично, я была покорена его обаянием, чувством юмора и прямотой. В последующие годы я читала его речи, в которых он выступал за сокращение налогов, видя в этом корень накопления капитала, и за укрепление обороны вместо политики ослабления напряженности. Я также прочла некоторые его обращения к жителям Калифорнии, с которыми он выступал раз в две недели и которые его пресс-секретарь регулярно пересылал мне. Я была с ними согласна. В ноябре 1978 г. мы снова встретились в моем кабинете в Палате.