Великая. История «железной» Маргарет - Маргарет Тэтчер

Глава 10

Разрядка или поражение?

Перевод Резницкая Т.В.

Внешняя политика и зарубежные поездки, 1975 – 1979

Первой крупной политической проблемой, с которой я столкнулась, став лидером консерваторов, был референдум о членстве Британии в ЕЭС, обещанный лейбористами в оппозиции и ставший для них способом сохранить единство партии. Я бы предпочла столкнуться с чем-нибудь другим. Проблема Европы была сильной темой Теда. Он считал своим достижением то, что Британия была принята в ЕЭС, и теперь, когда он потерял лидерство, было естественно, что он займется этим вопросом с еще большим азартом.

Мой энтузиазм в этом направлении был много меньше. Но я искренне верила, что было бы глупо покинуть Сообщество; я полагала, что оно обеспечивает экономическую связь с другими странами Западной Европы, что было стратегически важно; и кроме того, я приветствовала расширенные возможности для торговли, которые давало членство в ЕЭС. Однако я не рассматривала европейский вопрос как краеугольный камень своей политики. Не думаю, что высокопарная риторика о европейской судьбе Британии (оставим в стороне европейскую идентичность) действительно имела смысл, хотя иногда я слегка использовала ее с трибуны. Поэтому я довольна, что Тед взял на себя главную публичную роль с нашей стороны в кампании о референдуме и что Уилли был консервативным вице-председателем «Британии в Европе», организации в поддержку членства в ЕЭС, созданной в сотрудничестве с парламентскими лейбористами и либералами, в которой президентом был Кон О’Нил, а позднее Рой Дженкинс.

Палата общин приняла предложение о проведении референдума большинством голосов 312 против 248. Но именно исход дебатов в среду 9 апреля по существенному вопросу о продлении членства в ЕЭС стал предзнаменованием грядущих событий: 396 «да», 170 «нет». С этого момента и до 5 июня, на которое был назначен референдум, мощь деловых кругов, руководство обеих партий и истеблишмент объединились, превознося достоинства членства в Сообществе и нагнетая страх безработицы, предупреждая о третьей мировой войне и высмеивая противоестественный союз левых лейбористов и реакционных тори, поддерживающих «нет» по европейскому вопросу. Кампания за членство в ЕЭС была хорошо организована и хорошо спонсирована, в немалой степени благодаря усилиям Ал. МакАлпайна. При всех разговорах о «великих дебатах» на самом деле это была борьба Давида и Голиафа, в которой победил Голиаф.

Для меня самым неприятным во всем этом был оппортунизм лейбористских лидеров. «Повторные переговоры» об условиях вступления Британии, завершенные в марте на Европейском Совете в Дублине, где было принято соглашение об особом «финансовом механизме» для защиты Британии от слишком тяжелого финансового бремени, были просто несерьезными: механизм никогда не был запущен, так что не принес ни одного пенни. И все же буклеты, разосланные правительством в каждый дом, не передавали скепсиса по поводу Европы, который лейбористы, особенно министр иностранных дел Каллаген, использовали во время предвыборной кампании в парламент.

Я надлежащим образом запустила консервативную кампанию в поддержку Общего рынка в отеле «Сэнт-Эрмин», на пресс-конференции, где председательствовал Тед Хит, и даже назвала себя «учеником, говорящим прежде учителя». Я выступала в своем избирательном округе и где-то еще. Накануне голосования я опубликовала статью в «Дэйли Телеграф». Мне казалось, что я приняла должное участие в кампании. Но другие не разделяли этой точки зрения. Меня критиковали в прессе, «Сан», например, писала: «Потерялась лидер Консервативной партии. Откликается на имя Маргарет Тэтчер. Мистически исчезла с кампании по проведению референдума одиннадцать дней назад. С тех пор нигде не была обнаружена. Нашедшего просим разбудить ее и напомнить, что она подводит нацию в роли лидера оппозиции».

Итог референдума не был сюрпризом, 67 % проголосовало за и 33 % против. Менее предсказуемы были последствия на политической арене в целом. Результат нанес удар по левому крылу Лейбористской партии; а Гарольд Вильсон использовал все это как хитрый тактический ход, чтобы передвинуть Тони Бенна с поста министра промышленности в министерство энергетики, где его возможности нанесения вреда были ограниченны. Среди консерваторов, естественно, Тед и его друзья завоевали наибольшие аплодисменты; я сама воздала ему честь в парламенте. Он не сделал ответного жеста.

Вскоре пресса пестрила отчетами о встрече Теда со мной на Уилтон-стрит, но они были поданы таким образом, что наводили на мысль, что я не сделала ему серьезного предложения присоединиться к теневому кабинету. Эти истории сопровождались предположениями, что теперь он намеревается использовать позицию, завоеванную во время кампании для референдума, чтобы снова вернуться, предположительно за мой счет, к власти. Амбиции Теда были его личным делом. По крайней мере подлинные факты о встрече на Уилтон-стрит должны были быть известны. Поэтому я рассказала о ней Дж. Хатчинсону из «Таймс», он не был моим сторонником, но был честным журналистом, и сообщение появилось в прессе.

Надежды Теда поддерживали две вещи. Во-первых, я не могла не знать, что всевозможные хорошо проинформированные комментаторы предсказывали, что мое пребывание в роли лидера долго не продлится, что меня не будет к Рождеству. Во-вторых, усиливающийся экономический кризис, в котором Британию совместно топили вчерашняя финансовая безответственность правительства Хита и сегодняшняя антипредпринимательская политика правительства Вильсона, мог в результате привести к созданию национального правительства, на которое рассчитывал Тед. Кроме того, возможное введение пропорционального представительства могло надолго удержать центристскую коалицию у власти, а людей вроде меня в стороне от нее.

Фактически шансов на это было меньше, чем воображали комментаторы. Дело было не просто в том, что я не собиралась отказываться от позиции лидера, ни даже в том, что парламентские тори не были готовы принять возвращение Теда. Не было и надежды на то, что такой проницательный и самоуверенный политик, как Гарольд Вильсон, отойдет в сторону, чтобы дать самонадеянным фигурам, которых он презирал, свободу действия для устранения проблем Британии. На это он пошел бы только на своих условиях и в удобное для себя время, что впоследствии и произошло.

Одним из первых иностранных государственных деятелей, с которым я встретилась, став лидером консерваторов, был Генри Киссинджер, государственный секретарь президента Джеральда Форда. На протяжении многих лет мое уважение к доктору Киссинджеру постоянно росло, а наш анализ международных событий хоть и исходил с разных точек зрения, находил много точек пересечения. В то время я была обеспокоена направлением западной политики в отношении Советского Союза, проводником которой, как известно, был именно он.

Я на самом деле осознавала важность переговоров с Китаем, достигнутых при Ричарде Никсоне в борьбе за власть с Советами. Это был решающий элемент победы в холодной войне, позволяющий навсегда разделить Китай и Советский Союз. Что касается «взаимосвязи», то есть необходимости признать связь в двухсторонних отношениях государств между одним вопросом и другим, выраженной словами самого Генри Киссинджера: «создание системы поощрений и наказаний для достижения наилучших результатов»{ Киссинджер Г. «Дипломатия». Нью-Йорк, 1994, С. 717.}, я считала, что шансы на ее создание были разрушены слабостью внутренней политики президента Никсона, вызванной Уотергейтским скандалом. Но у меня были сильные сомнения по поводу détente (разрядки международной напряженности).

Моя интуиция подсказывала мне, что это было одним из тех успокоительных иностранных терминов, которые скрывают неприглядную реальность. Трудно было провести грань между политикой потакания и разрядкой международной напряженности, так как она проявилась в условиях американской беспомощности. Это было время, когда в постуотергейтском конгрессе доминировали ультралиберальные демократы, а Америка терпела поражение в Южном Вьетнаме. Столько реверансов было сделано в сторону этой идеи, что было неблагоразумно откровенно критиковать ее, но я все равно постаралась прямо коснуться этой темы. Это не просто свидетельствовало, что я предпочитаю откровенный разговор, это к тому же было и результатом моего убеждения, что слишком многие люди на Западе были убаюканы верой в то, что их образ жизни был защищен, тогда как на самом деле он находился под смертельной угрозой.

Первым условием для встречи и преодоления этой угрозы было то, что Альянс должен был осознать происходящее; вторым и равнозначно важным условием было то, что нам следовало собрать волю, чтобы это изменить. Даже при затруднительном экономическом положении, в котором пребывала Британия, у нас еще были ресурсы, чтобы дать отпор в качестве члена НАТО и под руководством США. Но мы не могли рассчитывать, что так будет всегда. В какой-то момент упадок, не просто относительный, но абсолютный, и не просто ограниченный одной сферой, но в каждой сфере: экономической, военной, политической и психологической, мог стать необратимым. Требовались немедленные действия, а срочность влечет за собой риск. В этом ключе была построена моя первая главная речь по вопросам внешней политики.