Под тенью лилии (сборник) - Мирча Элиаде

— Как под водой? — спросил перепуганная Дорина.

— Здесь его дворец.

— Но как же сюда доходит солнце? — недоумевала Дорина, озираясь.

— Его дворец весь из стекла. Взгляни!

Незнакомка вскинула руку. Небо серебрилось далеко наверху стеклянным, как бы заимствованным откуда-то светом. Впереди же сверкали огни, яркие, ослепительные.

— Нас ждут… Как бы не обиделись, что мы опаздываем…

Она крепче сжала руку Дорины и прибавила шагу. Девушка зачарованно смотрела на сияние впереди. Уже различался гул множества голосов и легкие стонущие звуки, будто кто-то пробовал струны скрипок. Забелела прямо перед ними мраморная лестница. Дорина занесла было ногу на первую ступеньку и вдруг заколебалась. Но спутница опять потянула ее за собой.

— Иди! Иди! — приказала она.

О, какая это была тяжесть! Невидимый груз наваливался на нее, и каждый шаг отнимал силы.

— Иди же! Иди! — донеслись сверху другие голоса.

Дорина снова почувствовала помогающую руку незнакомки. Она зажмурилась и сделала еще шаг. Слезы выступили на глазах. Непонятный труд движения кружил голову.

— Почему так тяжело? — прошептала она.

— И ему было тяжело дойти до тебя. Ты забыла — он не мог сдвинуть лодку с места? Сколько вы прождали там, у озера, а лодка так и не отчалила.

— Да, правда, — вспомнила Дорина.

Она вспомнила жгучие глаза Андроника. Его руку, теплую и сильную, за которую крепко держалась тогда, в том давнем сне.

— Сюда! Сюда! — снова позвали сверху голоса.

— Кто они? — недоумевала Дорина.

— Разные. Их много. Все сюда собираются… Хоть это и трудно, как видишь.

Все горше и горше делалась ее улыбка, пока она смотрела на мучения Дорины.

— Еще долго? — спросила Дорина.

— Если любишь, вовсе недолго…

Девушка наморщила лоб, закусила губу и, собрав все силы, преодолела еще одну ступень и еще одну…

— Он не может мне помочь, да?

— На этой лестнице нет. Это не его место.

Голосов сверху больше не было слышно, ни голосов, ни стона скрипок. Куда вдруг делись разом все эти люди, которые ждали Дорину, не сводя с нее глаз?

— Никуда не делись, — отвечала незнакомка на ее мысли. — Они ждут тебя. Смотри…

И правда, Дорина оказалась посреди необъятных, пышно убранных чертогов со множеством зеркал и огней. Сама сказка окружала ее. Дамы были в кринолинах, кавалеры — в мундирах с галунами, в шлемах и с длинными палашами.

— Только ни с кем не говори! — торопливо шепнула незнакомка. Дорина, оробев, пошла через высокую, бесконечную залу, сжимаясь под недобрыми взглядами нарядной толпы, то и дело смыкавшейся вокруг нее, чтобы задержать. Каждый манил ее рукой, каждый соблазнял какой-нибудь диковинной вещицей, извлекая на свет то золотую, невиданной красоты птицу, то кубок из драгоценного камня, то башмачок с хрустальным блеском. У девушки закружилась голова, и она спрятала лицо в ладони.

— Не отвечай им, что бы они ни говорили, — повторяла незнакомка, еще более властно увлекая ее вперед.

— Погляди же и на Аргиру, на млечную деву, — выкрикнул какой-то юноша, преграждая им путь и указывая рукой в сторону.

Дорина невольно взглянула туда. Поодаль, в сиянии, сидела на троне бледная дева с рассыпанными прядями черных волос, с широко раскрытыми глазами.

— Она тоже была невестой! — сияя улыбкой, приговаривал юноша. — Она пришла оттуда же, откуда и ты. Смотри на нее!

Дорину охватила дрожь. Дева была похожа на мертвую: недвижная, с белым застывшим лицом, с немигающим взглядом.

— Три дня он был с ней! — выкрикивал юноша, не давая им пройти. — Теперь она мертва, давно мертва! Смотри же, смотри!

Но и без понуканий юноши Дорина не могла оторвать глаз от девы на троне. Ее необъяснимо томила тайна этого изваяния, этой холодной, углубленной в себя скорби.

— Идем же! — пыталась отвлечь ее спутница, дергая за руку.

— Кто это? — проговорила Дорина. — Она тоже была невестой, но умерла?

Незнакомка замялась, не отвечая. Привлекла Дорину к себе, чтобы поскорее вывести из круга, прочь от странных, морочливых взглядов толпы.

— Посмотри хорошенько, и ты поймешь, кто это! — кричал им вслед юноша. — И на ней тоже подвенечное платье, видишь?

Дорина остановилась, дрожа. Дева на троне вдруг показалась ей знакомой: и эти огромные глаза, и поджатые губы…

— Что ж ты, себя не узнаешь? — торжествующие выкрикнул юноша.

Вмиг, точно по чьему-то невидимому знаку, смолкли все скрипки. Гробовое молчание легло на залу. Дорина еще мгновенье продержалась, с расширенными от ужаса глазами, потом застонала и рухнула как подкошенная наземь.

Она постепенно узнавала комнату, где лежала. Все обтекал колдовской лунный свет. Дорина проснулась от судорог страха. С одной стороны доносился зычный храп и посапывание. С другой — неразборчивая мешанина шепотов-шорохов, звон насекомых. Девушка провела рукой по лицу, пытаясь понять, что с ней было. Прислушалась к неровному дыханию лежащих рядом. Скосила глаза вправо и увидела Лизу с неловко повернутой головой. Слева спала Рири, сжав кулачки у подбородка. Комната была освещена до самых потаенных уголков, но луна светила искоса, в окно попадал только кусок прозрачного синего неба.

— Мне это приснилось, — прошептала Дорина, успокаивая себя.

Тем не менее ей было боязно очнуться одной, когда все кругом спят. В далеких звуках, которые она улавливала, ей чудилась тайна, волшебство, неведомое. Она не сразу поняла, что это квакают лягушки на озере. Задумалась. Мы в монастыре. Я спала. Все, что было до сих пор, было во сне…

Но Андроник — вдруг вспыхнула она, и ее дыхание снова участилось. Неужели и он — только тень? А змей?..

Она лежала с открытыми глазами, морща лоб, силясь припомнить, что же все-таки произошло. Но ясности в мыслях не прибавилось. Только глаза Андроника глядели на нее в упор из световых колыханий комнаты. И она словно бы чувствовала его совсем рядом, узнавая по неопределимому запаху чистоты, силы, здоровья и вместе — по убийственному жару, который исходил от его глаз, от его рук… А змей?! Дорина залилась краской, сомкнула веки, до боли зажмурилась. Опять омерзение, ужас и тайное желание навалились на нее из глубин памяти. Ей было не под силу отделить одно от другого, мысли мельтешили, беспомощные, бессвязные. Все заволокло болезненной, изнуряющей мутью. Только чары змея держали ее. Чары змея и Андроника. И только лицо Андроника давало покой, когда она призывала его в мыслях. Он вставал перед ней во весь рост, неправдоподобно мужественный, клокочущий жизнью…

Дорина еще долго боролась со сном, с картинками памяти. Храп из соседней комнаты иногда делался раздражающе отчетлив. Лунный свет не уходил из комнаты. Окно было открыто, но холода еще не ощущалось. Женщины дышали глубоким, трудным дыханием. У всех был приоткрыт рот, напряжена шея, судорожно сжаты руки. Дорина смотрела, как вздымается и бурно опадает у всех них грудь, как подрагивают мускулы и клейко лоснятся лица. Никогда ей не приходилось видеть столько поваленных смертельной усталостью женщин. Никогда восприятие не обострялось в ней до такой ясности — и до такой ранимости, готовое от любого толчка соскользнуть в мираж. Наконец она закрыла глаза и тут же провалилась в сон, как в воды бездонного озера.

XIII

Андроник прошел порядочный кусок леса, прежде чем снова повернул к озеру. Поравнявшись с тем местом, где несколько часов назад устроил ристалище, он замедлил шаг и запел. Голос, сначала пробующий себя, смиренный, постепенно округлялся и креп. Уже не напев, а призывный клич, в котором были и нежность, и жар, раскатами колыхал лес. Андроник пел без слов, только одно девичье имя прорезалось от времени до времени среди бесформенных звуков. Лес сонно прислушивался, вздрагивал и тут же затихал. Высоко, по вершинам крон, катился гул шорохов, листья бились и дрожали, будто тронутые невидимой, неугомонной рукой. Голос Андроника разносился далеко, раскалываясь о стволы, просеиваясь сквозь сплетение ветвей:

— А-о-ооо-хэу-у-у-у-ана-а-а-аааа!

На траве, подернутой лунным светом, робко распускались неизвестные в природе цветы с влажным мерцанием. Заботой Андроника было не помять их, и когда он глядел под ноги, его голос уходил в землю, и только неразборчивый шепоток разбегался по лесу. Листья выворачивали шейки вслед юноше — такое смятение вызывало в лесу его шествие, бархат его голоса, когда он принимался петь. В гнездах, невидимые глазу, просыпались птицы, перекликались коротким, глухим щебетом. Андроник расплывался в улыбке и, запрокидывая кверху голову, махал им рукой:

— Никак не угомонитесь, красавицы?

Птичье волнение тут же стихало за смутным ропотом вершин. Большая ночная бабочка срывалась в полет, подхваченная крылом ветра, и, рискованно балансируя, томно припадала к древесной коре и складывала крылышки. Пока Андроник следил за ней, глаза его углями горели в темноте. Потом он снова улыбался каким-то своим, неведомым радостям и шел дальше и пел.