Битва в Арденнах. История боевой группы Иоахима Пейпера - Чарльз Уайтинг

Перл покраснел от ярости.

— Если вы сейчас вернетесь в камеру и покончите с собой, оставив записку о том, что это лично вы приказали расстрелять пленных на перекрестке и что вина лежит всецело на вас, то я на суде объявлю, что все было не так и что вы вообще не имеете отношения к расстрелам! Любимчики фюрера из «Лейбштандарта» так просто не отделаются![56]

В декабре 1945 года Пейпера перевели к своим подчиненным, в Швебишхалль, но и там он, в отличие от всех остальных, содержался в одиночной камере. Долгие месяцы заключения начали сказываться на его характере. Несколько лет спустя он напишет об этом периоде своей жизни:

«Неожиданный переход от положения солдата, считавшего свою часть своей семьей, и доблестного защитника родины к положению одинокого арестанта был столь резким, а шок от него — столь глубоким, что сил на сопротивление не оставалось… А атмосфера средневековых судилищ инквизиции в тюрьме добавляла к общему состоянию отвращение и апатию».

Но на самом деле у полковника Пейпера еще оставались какие-то силы на сопротивление, так что худшее ждало еще впереди. В начале марта 1946 года его снова вызвал лейтенант Перл.

— С момента нашей последней встречи многое изменилось, — сказал он. — Над вашей головой сгущаются тучи.

На закономерный вопрос Пейпера, что это значит, Перл ответил, что все его солдаты, включая офицеров, во всем сознались, как, впрочем, и генералы — Дитрих, Кремер, Присс. Пейпер остался единственным, кто еще не признал своей вины.

— Если вы сейчас не сознаетесь, я вынужден буду применить другие средства.

Пейпер снова выразил непонимание, и Перл ответил, что, возможно, придется предпринять какие-то действия в отношении жены и детей полковника. Например, передать их русским.

Но даже тут Пейпер не дрогнул. Он собрал все силы и с натужным смехом заявил Перлу:

— Я был о вас лучшего мнения как о психологе. Неужели вы думаете, что я — благодарный материал для подобных угроз?

Перл сменил тактику.

— А мы знаем, что вы не имеете никакого отношения к событиям на перекрестке, — спокойно ответил он. — Нам нужны не вы, а Дитрих.

На следующий день Пейперу сообщили, что среди оперативных приказов 6-й танковой армии СС был обнаружен приказ о том, что в некоторых случаях военнопленных разрешается расстреливать, и получение такого приказа подтвердили семь-восемь его собственных офицеров. С этими словами дверь комнаты допросов открылась, и за ней в коридоре стояли полдюжины боевых товарищей Пейпера со стыдом на лицах.

Пейпером внезапно овладела полная беспомощность. Получается, нерушимое фронтовое товарищество распалось навсегда. Глядя на эти лица, полковник понял, что теперь — каждый сам за себя. Внезапно ненависть Пейпера распространилась с еврея, который так долго пытался сломить его, на своих бывших подчиненных, с которыми он всю войну связывал свою жизнь. Когда-то их девизом было «Meine Ehre heisst Treue»,[57] эти слова были даже выгравированы на кортиках, которые они с такой гордостью получали от Гиммлера. Годами именно такая установка определяла их жизнь. А теперь в тюремном коридоре перед собой Пейпер не видел более ни чести, ни верности.

Первым в комнату ввели капитана Груле, бывшего адъютанта Пейпера. Тот четко и уверенно повторил свое свидетельство, как и положено полковому адъютанту, как будто факт существования приказа по 6-й армии несомненно имел место. Однако он счел нужным сделать оговорку, что, возможно, ввиду своих обязанностей был лучше ознакомлен с письменными приказами, чем Пейпер. Произнеся все это, он развернулся и вышел.

Когда Пейпер вновь остался наедине с ухмыляющимся Перлом, его мысли лихорадочно метались. Как он писал позже, «я усомнился в собственной памяти, и у меня появилось чувство, что я не в тюрьме, а в сумасшедшем доме».

Перл подлил масла в огонь. Он достал из стола за-, явления, подписанные Дитрихом, Кремером и Приссом, и Пейпер, взглянув на столь хорошо знакомые ему подписи, понял, что они подлинные. И все заявления подтверждали факт существования приказа, о котором так уверенно говорил капитан Груле. Плечи Пейпера опустились. Теперь некогда гордый полковник, кавалер Рыцарского креста, полученного лично из рук Гитлера, самый молодой старший офицер войск СС, в тридцать лет — помощник командира лучшей дивизии Германии, был окончательно сломлен. Он вяло подчинился приказу Перла и стал писать под его диктовку, что, дескать, да, существовал приказ о том, что в некоторых особых обстоятельствах военнопленных разрешается расстреливать. Оберштурмбаннфюрера Йохена Пейпера более не существовало.

После этой мартовской встречи события стали развиваться еще быстрее.

«С этого дня весь процесс меня больше не волновал. Моя вера в наше братство, единственное, что всю войну спасало меня, была повергнута. У меня не осталось иных чувств, кроме глубокого физического и морального отвращения к своему адъютанту, мистеру Перлу и всем, кто меня окружал».

Вошел какой-то сержант Хиллер и в две фразы обвинил Пейпера в том, что тот отдал ему приказ расстрелять военнопленных. Бывший полковник не стал даже возражать и подписал признания, что действительно отдал такой приказ. Через несколько дней ему сообщили, что майор Дифенталь предположительно приказал расстрелять пленных в Ла-Глез. Пейпер подписал признание, что Дифенталь действовал согласно его приказу. Перл только ухмылялся и приговаривал:

— Расстрелом больше, расстрелом меньше — какая разница?

День спустя «сознался» бывший сержант Вихман, и Пейпер снова взял ответственность на себя. Доктор Зикль, какое-то время служивший полковым хирургом, тоже в чем-то сознался через несколько дней, и Пейпер опять написал заявление о том, что тот действовал по его приказу. С новообретенным цинизмом Пейпер принял философию Перла с принципом «расстрелом больше, расстрелом меньше» и подписывал признания одно за другим. Какая теперь разница? Позже он напишет об этом:

«Я с презрением принял его позицию и быстро прославился тем, как легко принимал на себя любую ответственность. Для меня не имело значения, подписать на двадцать признаний больше или меньше. Если бы от меня этого потребовали, я взял бы на себя ответственность и за расстрел на перекрестке».

Весна — лето 1946 года

Вместе шли, вместе попались, вместе повешены.

Немецкая пословица1

В комиссии по военным преступлениям сочли уместным провести суд над семьюдесятью четырьмя обвиняемыми из «Лейбштандарта» в маленьком городке под Мюнхеном, название которого для миллионов людей во всем мире стало синонимом всех ужасов нацизма, — Дахау. К маю 1946 года мрачные одноэтажные деревянные хижины были готовы принять «людей из Мальмеди». Пока плотники еще стучали молотками в здании самого суда, а электрики тянули провода для телефонов и фотовспышек, эсэсовцев уже привезли из Швебишхалля и разместили в камерах бункера. Рядом, в камере 3 блока 202, расположились бывшие товарищи эсэсовцев, которым предстояло свидетельствовать против них на суде, а свидетелям из числа гражданских бельгийцев выделили отдельную виллу.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});