Инновационная сложность - Коллектив авторов

Итак, когда мы смотрим на другого (другое) как на объект, мы вырываем его из процесса жизни, привязывая к определенной точке пространства-времени. Но этим же самым актом мы видоизменяем себя, поскольку видение себя – составная часть видения другого. При этом нам кажется, что мы видим объект, на самом же деле мы видим себя, – просто в той форме, как мы отражаемся в зеркале объекта. Соответственно, те характеристики, которыми, как нам кажется, в акте наблюдения оказывается наделен объект, на самом деле представляют собой наши собственные характеристики, которыми мы начинаем обладать, когда становимся по отношению к процессу жизни наблюдающими.

В том, что нам кажется, что в этом процессе мы «видим» объект, а не себя, и состоит суть того явления, которое многие восточные школы именуют «омрачением», «омраченностью», «неведением».

4. Двойственность и недуальность в мире сложного

В связи с формулированием параметров сложного мышления, Э. Мореном формулируется принцип, в соответствии с которым «всякое сложное познание, сложное явление или структурообразование в природе и обществе раздираемо глубокими, нередуцируемыми противоречиями, которые не столько разрушают сложное, сколько, как это ни парадоксально, строят его»[171].

На мой взгляд, это интересная мысль. Но возникает ряд вопросов, которые заслуживают обсуждения. Например, действительно ли сложность неотделима от внутренней противоречивости системы, и если да, то почему? Какова природа этого странного феномена созависимости подобного рода характеристик (сложности и внутренней противоречивости системы), если он и в самом деле имеет место? И действительно ли противоречия не редуцируемы, и если да, то опять же, по какой причине? И парадоксально ли это, или наоборот, совершенно логично и по-другому не может быть?

Чтобы ответить на эти вопросы, надо прежде всего задуматься над тем, видим ли мы мир противоречивым, потому что такова его подлинная природа, или же это наш взгляд привносит в воспринимаемое данную особенность?

4.1. Истоки диссоциации

Изначально, по своей сути, человек – существо целостное, глубинная природа которого единосущностна природе мира и, так же как мир, недуальна, недвойственна. Двойственность, проявляющаяся в наличии привычных для нашей культуры форм восприятия и репрезентации информации, отстроенных в соответствии с действием закона непротиворечия, привносится в его мир на определенном этапе фило– и онтогенетической эволюции. Полагаю, что в метафорической форме данный поворот представлен библейским мотивом грехопадения. Вкушая от древа познания, человек вбирает в себя противоположные начала: добро и зло, правильное – неправильное, справедливое – неправедное. С этого момента его восприятие имеющегося неустранимо искажено фильтром дуальности, а мы знаем, что резонансным обращенной к миру адресации является сигнал того же модуса. Иными словами, человек, переживший диссоциацию и смотрящий на мир сквозь призму двойственности, предсказуемо дождется ответа от мира, подтверждающего его убежденность в том, что мир действительно дуален, и всё насущное имеет в своем составе противоречивые компоненты.

Однако я полагаю, что человек подвергся диссоциации только на одном из стратов своей организационной упорядоченности, а именно, на уровне «самостоятельно действующая в мире единичность», базовые же уровни сохранили соприродность миру. Иначе говоря, когда человек не занимает позицию наблюдателя по отношению к происходящему (отождествлен с первыми двумя уровнями собственной структурной организации), он в той же мере не дуален, что и окружающее, вследствие чего имеет возможность знать происходящее в другом, как составную часть собственных внутрителесных процессов. Такая способность служит предпосылкой прямых непосредственных усмотрений, которые мы называем интуицией, и которые соотнесены с творческой способностью.

В когнитивной сфере этому повороту в само– и мировосприятии я бы поставила в соответствие этап, когда впервые рождается способность замыкать петлю сознания на себя самого, иными словами, задаваться вопросом, каков я, сознающий, что являюсь сознающим, и каково состояние моего сознания, когда я задаюсь вопросом о том, каково оно? Не трудно видеть, что такого типа вопросы, во-первых, являются метауровневыми, и во-вторых, активно, в яркой форме вводят в мир человека принцип самоприменимости.

Экспериментальные данные свидетельствуют о том, что присоединение внимания к деятельности усиливает переживание деятельности. В частности, ученые обнаружили, что когда человек смотрит на ту часть своего тела, к которой прикасается, соматосенсорная зона коры головного мозга, отвечающая за интерпретацию тактильных ощущений, активируется сильнее, чем когда он не видит прикосновения[172]. Поэтому направление внимания на саму деятельность направления внимания делает– помимо всего прочего переживание куда более острым, чем всё то, что до этого ощущалось. В этом состоянии кристаллизуется новое переживание – самости как чего-то отличного от всего прежде испытанного.

Я считаю, что когда такой акт впервые совершается в когнитивной эволюции человека, в это мгновение и происходит диссоциация на уровне «самостоятельно действующая единичность», потому что отныне одно и то же – физиологически, субстанциально, телесно – существо, в одно и то же время, в одном и том же отношении становится «я» и «не-я». «Я» – как то переживание, которое конституируется при обращении способности сознания на саму эту способность, т. е. когда человек «сознаёт себя сознающим». И «не-я» – как все остальные формы переживания собственной представленности в мире, которые по сравнению с предыдущим оказываются менее яркими, непосредственными, убедительными. После получения подобного опыта человек устойчиво ощущает себя отделенным от мира барьером самости – ведь больше ни одно живое существо не способно к самосознанию. Как говорит лауреат нобелевской премии в области медицины, многие годы посвятивший исследованию проблем сознания, Джералд Эдельман: «Оно (высокоуровневое сознание – И. Б.) выражается в прямом осознании – невыводном или непосредственном осознании ментальных эпизодов без вовлечения органов чувств или рецепторов. Это то, что мы, люди, имеем в дополнение к первичному сознанию. Мы сознаём, что являемся сознающими»[173].

4.2. Противоречие – это форма выражения сложного?

Я вижу два ключевых момента трансформации когнитивных возможностей человека вследствие привнесения в его мир диссоциации: 1) утрата связи с собственной глубиной, объемностью и

2) происходящее в силу этого разбиение универсума рассмотрения на противоположности.

Первое проявляется в том, что человек отождествляет себя с плоскостной структурой – эго (а мы помним, что в сложной системе локус самоидентификации влияет на ее поведение). Поэтому когда человек функционально пребывает в состоянии такой отождествленности, он становится диссоциированным и, как следствие, изолированным барьером не-данности-в-непосредственном-прямом-усмотрении и от внешнего, и от внутреннего мира собственных субсистем. Но жить и познавать даже и в так неудобно преобразившемся пространстве он вынужден: от неспособности эго видеть реальность недуальной и объемной, последняя не утрачивает данных качеств (а также всех вариантов их проявления в практической жизнедеятельности человека). Единственной доступной возможностью благополучно адаптироваться к новым обстоятельствам становится всемерное развитие познавательных средств, находящихся в зоне досягаемости, а именно, эго и когнитивных ресурсов этого уровня. В подобной ситуации выразить (настолько адекватно, насколько это вообще доступно) идею бесконечной сложности мира подлинной реальности можно утверждая, что там есть всё, даже то, что взаимоисключающе. В частности, в пространстве поверхности, соответствующем структурному состоянию эго, не допускается, чтобы одновременно, в одном и том же отношении имели место Р и не-Р: там или Р, или не-Р. А вот в альтернативной реальности Р и не-Р могут быть представлены одновременно и в одном и том же отношении.

Как подчеркивают духовные традиции, на самом деле это не так: в глубинной (изначальной, конечной, подлинной) реальности вообще нет Р и не-Р, поскольку она недвойственна. Но если уж пытаться описать ее с помощью языка (который по своей природе неустранимо дуален), то наибольшее приближение к имеющемуся на самом деле дает именно выражение «там возможно Р и не-Р одновременно и в одном и том же отношении». Так и получается, что утверждение, содержащее идею, прямо противоположную той, которую с его помощью пытаются представить, оказывается ближе всего к передаче подлинной природы невыразимого. Как говорят суфии: «Вы даже не представляете себе, насколько ваши фантазии о подлинной реальности близки к подлинной реальности».