Принцесса из Шанхая - Наталья Солнцева

Альбине казалось, что он нарочно сгущает краски, пытаясь вывести ее из равновесия. Какой будет реакция на подобное заявление? Он получал удовольствие, приводя людей в неистовство и наблюдая за ними. Чудовище!

– Разумеется, это не повлияет на наши отношения, – с легкой растерянностью произнесла она. – Просто я хочу знать правду.

– Какую? Зачем я убил Стеллу? Убийство нельзя объяснить, дорогая, – это словно болезнь, которая накатывает на человека и поглощает его. Он открывает дверь зверю, впускает его в себя… и позволяет зверю настигнуть жертву и расправиться с ней.

Альбина невольно отшатнулась, так сузились, загорелись по-волчьи его глаза.

– Ты меня пугаешь…

Он раскатисто захохотал.

– Откажись от меня, трусливая женщина. Я ведь могу оказаться опасным маньяком! Однажды ты исчезнешь… уйдешь на прогулку и не вернешься. Или поедешь в гости к подруге… и растворишься в ночном городе, полном опасностей. Ха-ха!

– Ты шутишь? – Ей стало не по себе.

– Возможно, – с той же интонацией, что и в первый раз, повторил Ростовцев. – Тебе решать.

– Ты убил Засекина? – вырвалось у Альбины. – Признайся.

– Это сделал Зеро. Вернее, не так! Всевышний распорядился судьбой Бориса.

– А ты ему помог.

– Возможно.

Она передернула плечами, закусила губу. Глумливый тон Ростовцева, наглое выражение его лица, и, особенно, горящие недобрым огнем глаза заставляли ее тело сотрясаться от нервного озноба. У нее зуб на зуб не попадал.

– Красновская… тоже твоих рук дело? – все же спросила она, преодолевая дрожь. – Тогда, в «Триаде»… ты выходил почти на час. Где ты был?

– Гулял, развлекался… – невозмутимо ответил он. – Обожаю доводить до инфаркта немощных старушек! Тебе приходилось когда-нибудь наблюдать момент агонии, когда дыхание с хрипом вырывается из синего рта… а тело сводит предсмертная судорога? Незабываемое зрелище!

– Я… пойду, – пробормотала госпожа Эрман, с трудом поднимаясь с дивана. – Ты сегодня не в духе.

Сопровождаемая его молчаливым неодобрением, она подошла к двери, чувствуя себя словно под дулом пистолета. Не оборачиваясь, попрощалась.

Ростовцев вздохнул с облегчением, когда раздался стук ее каблуков в приемной, затем по лестнице вниз, уже стихая.

– Опять ты! – сказал он в пустоту, незримому для остальных «канатоходцу». – Она тебя не заметила.

– Еще бы, – ухмыльнулся тот и поманил к себе Альберта. – Ловко ты ее спровадил! Одобряю. К барьеру, враг мой! Вернее, к обрыву… загляни вниз, не бойся. Поединок над бездной, это славно. Попробуй.

– Потом.

– Не стоит откладывать, – настаивал «канатоходец». — Потом ты можешь все забыть. Как ты забыл, что происходило в ночном клубе. Ты ведь не в состоянии толком восстановить события? Кто-то отрезал у женщины прядь волос. – Он покачнулся и захихикал. – Ты шалун, мой мальчик.

Ростовцев вскочил и подошел вплотную к «канатоходцу». Того и след простыл, как всегда. Черт бы побрал проклятого клоуна! Желая отвлечься, Альберт Юрьевич набрал номер Лики. Почему именно ее? А потому… что он раз за разом, бесконечно набирал и набирал ее номер в этой безвыходной ситуации. В воображении… в прошлом… или… в будущем?

– Это вы, Альберт? – спросила она.

Он знал каждое ее движение, каждый вздох, каждый взмах ресниц… Откуда? Вот загадка. Он знал теперь, чего именно ему не хватало в жизни.

– Лика, – вымолвил он, не чувствуя губ и языка. – Я… люблю вас. Всегда любил. Давно.

– Это не ты говоришь! – хихикал «канатоходец».

– Что вы сказали? Я не расслышала… – прошептала она.

Ростовцев хотел повторить, но губы его не слушались. Он перестал ощущать реальность происходящего. Его манила чернота неба за окнами – огромными окнами его кабинета. Разве уже вечер? В черноте летели дождинки, посеребренные искусственным светом. Где-то за пеленой облаков пряталась томная, скользящая луна…

Ростовцев распахнул окно.

– Альберт Юрьевич! – звучало в трубке. – Альберт…

Ростовцев превозмог дурноту, тыльной стороной ладони смахнул испарину со лба.

– Лика… извините. Я перезвоню.

Он положил трубку и долго сидел, вперившись взглядом в шероховатую поверхность стены напротив. Пустота в голове медленно заполнялась привычным шумом, – шагами секретарши в приемной, голосами охраны, писком телефона. Снова телефон?

Альберт устало взял трубку.

– Это ты? – вымолвил ровный, безликий голос.

– Я…

– Давай сразимся!

– Предлагаешь поединок над бездной?

– Почему бы и нет?

– Это ты, «канатоходец»?

– Я…

Их разговор походил на зеркальное отражение.

– Кто из нас зеркало? – прохрипел Ростовцев.

– Я, конечно, – ответил голос. – Ты смотришь на меня, а видишь себя. Хочешь, поменяемся?

– Хочу.

– Тогда…

И голос рассказал Ростовцеву, что и как ему нужно делать.

Потом, когда Альберт опомнился, в телефонной трубке уже звучали гудки. Подчиняясь первому побуждению, Ростовцев потянулся к кнопке вызова начальника охраны, но передумал. Что, если никакого звонка не было? Если разговор с «канатоходцем» состоялся только в его воображении? Как и сам «канатоходец», который существовал и действовал в какой-то параллельной реальности. Ростовцев никак не мог разобраться, насколько тесно переплетены эти реальности, и чем мысленные картины отличаются от «общих».

«Общими» он называл те события, которые видят и слышат другие люди.

– Я проверю, – шептал Альберт Юрьевич. – Проверю… Просто поступлю так, как он предложил.

* * *

Подмосковная Ивановка была похожа на десятки подобных же загородных поселков – провинциально тихих, деревянных, с большой церковью, с вокзалом и каменным центром, окруженным сельскими улочками, по которым бродили куры, буйно росли сирень, рябина и дикие яблони. Такие улочки могли тянуться до самого леса или спускаться к извилистым речушкам с мостами из прогнивших бревен, с камышовыми берегами и стайками диких уток, качающихся на зеленой от ряски воде.

– Где тут Савин живет? – спросил Смирнов у суровой, прямой, как жердь, старухи в коричневом платке.

– Через три дома, – охотно ответила она, махнула вперед костлявой рукой с крупными, загрубевшими от работы пальцами. – Прямиком иди, сынок, не сворачивай. Там у крыльца велосипед батюшки будет.

– Какого батюшки?

– Помирает он, Савин-то, – объяснила старуха, поправляя платок. – Батюшку пригласил, хотит в грехах покаяться. Ты бяги, не опоздай.

Сыщик прибавил шагу. Дом, где доживал последние дни бывший преступник, стоял среди голого сада, глядел на улицу тремя окнами с раскрытыми ставнями. У забора нежно зеленели кусты крыжовника. Велосипед батюшки приткнулся у резного деревянного крыльца, как и говорила старуха. Над крышей дома курился дымок, дверь оказалась открытой, в просторных сенях пахло дровами, из горницы доносились невнятные речи.

Всеслав решил подождать, пока священник выйдет, – негоже нарушать таинство отпущения грехов. Он присел в сенях на самодельную табуретку, сбитую из необструганных досок, задумался. Сможет ли Савин говорить, позволит ли ему болезнь вспомнить далекое прошлое? Хоть бы смог!

Из горницы, неся собой свечной и ладанный дух, вышел сельский священник – невысокого роста, щуплый, с редкой бороденкой, с распущенными по плечам волосами. Он молча взглянул на незнакомца. Смирнов встал, поздоровался.

– Здрав будь, – мелко закивал головой батюшка. – Извини, тороплюсь. Нынче много работы! Храни бог!

Он привычно осенил незнакомца крестом и поспешил к своему велосипеду. Сыщик, чуть потоптавшись, шагнул к ситцевой занавеске, закрывающей вход в горницу. Оттуда пахнуло теплом – в большой печи потрескивал огонь, крашеные полы блестели чистотой, в углу, на высокой железной кровати, на перине, на взбитых подушках, укрытый пуховым одеялом, лежал человек. Он чуть повернул голову и покосился на гостя.

«Слава богу, Савин в сознании, – подумал сыщик. – Значит, удастся поговорить».

– Ты кто такой? – проскрипел больной. – Зачем явился? На ангела не похож. Да и не придут за мной ангелы-то! Видать, быть мне бесовской добычей. – Раздавшиеся сиплые звуки, которые перешли в кашель, судя по всему, были попыткой Савина засмеяться. Несмотря на болезнь, у него сохранилось чувство юмора. – Садись, коль пришел, – откашлявшись, предложил он. – Выкладывай, чего надо.

Всеслав послушался, примостился на шатком стульчике у кровати, где перед этим, наверное, сидел священник.

– Любомир Петрович, – вежливо сказал он. – Я хочу расспросить вас о Шершине. Это очень важно.

На лице больного отразилась внутренняя борьба: с одной стороны, ему не пристало болтать о былых «подвигах», с другой – жить оставалось мало, и батюшка посоветовал ему ничего не таить, покаяться во всем, что сумеет вспомнить. «Чистосердечное сожаление о прямых и косвенных злодеяниях, совершенных тобою и твоими… товарищами, – осторожно выразился он, – поможет тебе избавиться от груза грехов и получить прощение у Господа. Пришла пора облегчить душу, сын мой! Любомир – прекрасное имя, данное тебе родителями, – ты запятнал недобрыми делами и корыстными помыслами. Постарайся искупить вину искренним раскаянием. Бог милостив!»