Энигма. Беседы с героями современного музыкального мира - Ирина Анатольевна Никитина

что это, жизнь это или не жизнь, но мы только об этом и думаем.

Ирина: Но мы все так росли, понимая, что выходных для музыкантов нет.

Патриция: Если у тебя отпуск, ты, наоборот, начинаешь заниматься чем-то, что не играешь на концерте. Наконец-то дали мне время позаниматься спокойно!

Ирина: А твоя дочка, Алиса, прямо Алиса из Страны Чудес, что ее связывает с музыкой? Я знаю, что твой муж, помимо того, что он замечательный врач-невролог, еще дилетант-виолончелист. Значит, она в мире звуков живет. Как это на нее влияет, она более эмоционально открытый человек?

Патриция: Мне кажется, она артист. Я не знаю пока, в какой сфере, не важно, чем она будет заниматься, но это будет очень артистично и с фантазией. Она постоянно экспериментирует, невероятно здорово рисует. Классическую музыку не любит, говорит, скучно. Меня на сцене видеть не хочет, говорит: «Выглядишь, как ведьма, не хочу такую маму!» Но сама поет, нигде не училась, но танцует потрясающе.

Ей 12 лет уже, но мы подруги. Она меня воспитывает. И она намного серьезней меня. Когда иду к ней в школу, просит: «Ты, пожалуйста, не подпрыгивай, не шути и веди себя как все остальные мамы». Очень трудно вести себя, как швейцарские мамы, прямо в роль вхожу. Но я стараюсь.

Но у меня муж тоже немножко несерьезный. Он был политиком, со своими друзьями основал «Зеленую партию» в Швейцарии. У нас машины нет, например, мы пешком ходим. Ну, это возможно в Берне, Берн город маленький, там все рядом. У меня муж очень-очень интересный. Его отец – Маркус Фирц – был один из самых важных физиков. Он знал Эйнштейна – это была его компания. Знал Юнга. Наверное, это будет ее мир. Она с удовольствием в музей ходит, в камешках разбирается.

Ирина: То есть ты в семье главный ребенок.

Патриция: Меня в семье практически нет, в этом сложность нашей профессии. Я в семье по телефону. Виртуальная мама. Но надеюсь, что Алиса знает, как я ее люблю и ценю. Женщине намного сложнее быть в этой профессии, чем мужчине. Женщина должна быть дома, с детьми. Я чувствую себя грешной, но что делать?! Нам – женщинам – надо обязательно заниматься нашей профессией.

Ирина: Понимаю, ты винишь себя, что недостаточно находишься в семье, а если ты будешь отдавать себя полностью семье, тебя замучит твоя музыкальная совесть.

Патриция: Конечно! Я с ума сойду, я не смогу так просто.

Ирина: Идеального золотого сечения, наверное, в жизни нет.

Патриция: Пусть другие анализируют, книги об идеале пишут, нам нужно по кочкам, по камешкам, нужно спотыкаться, нужно искать.

Ирина: Судьба музыканта всегда быть в пути, гастроли, переезды.

Патриция: Богема. Мы странники, правильно, мы не должны останавливаться ни в коем случае, даже если себя нашел, надо обязательно из этого выпрыгнуть. Опасно себя находить. Надо всегда себя терять, на самом деле.

Ирина: Я знаю, ты считаешь, что для того, чтобы быть профессионалом, необходимо сочинять. Так? То есть, чтобы видеть партитуру, ты должна знать, как она устроена. Ты сочиняла с самого первого шага.

Патриция: Я очень рано начала. Еще ребенком. Это для меня было интересным, а не занятия на скрипке. Мне кажется, что человек, который сам сочиняет, знает процесс искания, и будет по-другому играть. Брамс писал каждый день фугу и выбрасывал ее.

Ирина: То есть не важно, донесешь ли ты это до зрителя?

Патриция: Не важно – хорошо или плохо.

Ирина: Хоть в мусорную корзину, но главное писать.

Патриция: Это должно быть кирпичом в здании нашего ремесла, обязательно нужно уметь сочинять. Писать каденции свои. Каждый раз новую.

Ирина: А что с каденцией Бетховена в его «Концерте»?

Патриция: У Бетховена каденция своя. Долго ее не знали, потом ее раскрыли Шнайдерман, Кремер, Центмайер – это все записано. Меня часто спрашивают: «Это каденция Шнитке? Это ты сама написала? Как тебе не стыдно, какая ты!» А на самом деле это каденция Бетховена, он переложил партию скрипки для фортепиано и даже написал две каденции, подарил это на свадьбу своему другу Штефану Броненгу. Эта каденция фортепианная, она очень длинная. В ней странный абсурдный марш, которого нет в скрипичном концерте, но он похож на музыку из «Фиделио». Тогда Бетховен сочинял «Фиделио». Представим себе его стол, на котором все эти нотные записки, листы просто валяются, и он берет какой-то лист, я так себе это представляю, а там какой-то набросок для «Фиделио», он пишет себе дальше, смотрит: «О, хороший марш, неплохой». Давайте-ка мы его тоже включим в каденцию, смешно, весело. А тогда люди шутили на сцене, тогда было все спонтанно, люди понимали шутки, это сейчас сидят и не дай бог там скрипнуть или кашлянуть. И эта каденция прекрасная, виртуозная для двух рук. И когда ее начинаешь переписывать для скрипки, задумываешься: «А как же ее сыграть?» Гидон Кремер нашел прекрасный выход из положения. Он играет на сцене один голос, а запись рояля звучит за сценой. Это гениальная идея. Он самый гениальный,