Психология проклятий (СИ) - Либрем Альма

Но комендант была доброй женщиной. Она отказывалась так легко разрушать чужую судьбу из-за одной только грязи. Наверное, именно по этой причине Сорма до сих пор жила в их комнате, до сих пор сорила где могла, а кровать её превратилась в нечто совершенно невразумительное, дикое и неопрятное.

— И она собирается приводить сюда мужчин, — подытожила с грустью Рейна, прислушиваясь к тому вою, что доносился из приёмника. — Сорма, имей совесть!

— Это она не имеет совести! — ткнула девушка пальцем в Котэссу. — Она увела у меня любовь всей моей жизни!

Она сжала серое — в прошлом белое, — покрывало и сердито отвернулась. Магическая техника, невероятно глючившая и до этого, выключилась окончательно, издав тихий писк, и Сорма швырнула её на пол.

Котэсса с благодарностью подобрала бедный приёмник и спрятала его в тумбочке, надеясь, что тот не выдаст протяжный писк, как инновационные часы.

Теперь можно было опять сосредоточиться на смысле книги, раскрытой прямо у неё перед носом. Она склонилась чуть ниже, вчитываясь в замысловатые руны, описывающие что-то довольно заковыристое, но в тот же момент довольно интересное, но Сорма внезапно выдала ещё один громкий, слишком громкий звук, напоминающий протяжный вой.

— Да сколько можно! — девушка захлопнула книгу. — Прекрати, и уберись здесь немедленно!

Сорма меланхолично пожала плечами. Её серое от грязи покрывало, пыль, лежавшая на всём вокруг, участок ковра, загрязнённый до невозможности, тарелка, немытая и покрытая слоем пыли, благо, хотя бы без объедков — всё это превратилось в одну сплошную и неистребляемую картину.

— Если тебе что-то не нравится, — провозгласила Сорма, — ты всегда можешь переселиться. А ещё лучше — убраться прочь из НУМа!

Котэсса с грустью вспомнила о том дне, когда впервые увидела соседок и подумала, что они нормальные. Тогда Рейна показалась ей более глупой и заносчивой, Сорма же проявляла чудеса понимания, рассказала, что да как, как следует себя вести и чего надо бояться. Но с того заявления профессора Куоки она превратилась непонятно во что — в злую, но не слишком умную ведьму.

Котэсса не понимала, почему её так задевало чужое отношение. Наверное, она просто не чувствовала за собою никакой вины, вот и не желала нести наказание за то, чего не совершала. Но Сорма полагала иначе, вот и преследовала её своим гневным взглядом каждый день.

Другие однокурсницы давно уже успокоились, прекратили эти ненормальные издевательства и расспросы о Сагроне. Слухи в университете тоже утихли, не одержав никакого подспорья. Котэсса приходила на кафедру, когда им надо было заниматься бакалаврской, но, хотя и не переходила на формальное "вы", не позволяла ничего лишнего. Сагрон тоже вроде бы успокоился, не допускал никаких грязных намёков, пресёк всю болтовню профессора Куоки.

Вероятно, только Сорма помнила высказывания их заведующего.

— Так же нельзя, — попыталась она обратиться к соседке. — Ты превращаешь в кошмар в первую очередь свою жизнь. И из-за чего?

— Пусть тебе всё-таки будет стыдно! — Сорма скрестила руки на груди и воззрилась на девушку. — Пусть ты страдаешь из-за того, что причинила мне боль — и продолжаешь её причинять одним своим существованием!

— И что мне сделать, чтобы тебе стало легче?

Котэсса подозревала, что услышит что-то вроде "умереть", но Сорма не была столь радикальна. Она задумалась на мгновение, а после выдала:

— Уговори доцента Дэрри взять меня в бакалавры вместо тебя. Он обязательно послушается, если что-то к тебе чувствует. А потом я его завоюю. Если он тебе не нужен, то почему бы не отдать его мне?

Рейна рассмеялась, а приёмник внезапно запел — мягкий мужской голос, доносившийся откуда-то из глубин тумбочки, заставил Котэссу окончательно отложить учёбу.

Она не сомневалась, что, даже если магией заставит его умолкнуть, ничего уже не поможет. Тем более, Сорма, услышав знакомую мелодию, принялась подпевать, и Рейна, не скрывая довольства, тоже взяла высокую ноту, довольно неприятную на слух.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

В стену заколотили кулаками, но когда её соседки прислушивались к постороннему негодованию? Их соседям по этажу доведётся страдать от громких звуков точно так же, как страдала от них Котэсса.

***

Очередная встреча с Сагроном состоялась на сей раз не в одиночестве. Котэсса привыкла к тому, что на кафедру частенько кто-то забегал, но никогда не было постоянно присутствующих людей. На сей же раз профессор Куоки усадил Окора за соседний стол и что-то упрямо ему рассказывал.

Кажется, это вызывало улыбку у Сагрона. По крайней мере, он, периодически оглядываясь на размахивающего руками заведующего, тихонько хмыкал и опять оборачивался к Котэссе.

— И тут нет ни намёка на тишину, — покачала головой она. — Мне кажется, я скоро сойду с ума от окружающих меня громких звуков.

— Такова уж судьба людей в коллективе — постоянно терпеть присутствие посторонних, — согласился с нею Сагрон. — Если хочешь, мы можем выбрать другую аудиторию.

— Не стоит, — ответила Котэсса. — Мне и здесь удобно. Окор и профессор Куоки куда тише моих соседок по комнате.

Сагрон, наверное, расстроился из-за этого ответа, но, по крайней мере, виду не подал. Он только открыл книгу на какой-то формуле и тихо, стараясь не отвлекать заведующего и его студента от работы, принялся её объяснять.

Котэсса тоже склонилась поближе к книге; ей казалось, что таинственные символы, когда оказаться на минимальном расстоянии от них, сами по себе начинали перемещаться и переплетаться между собою. В полумраке кафедры это было особенно заметно.

За соседним столом что-то грохотало. Обычно они с Сагроном сидели там, ближе к окну, да и на более почтительном расстоянии. Тот стол был большим, стулья — удобными, да и простора хватало.

Этот же, крохотный, предназначался исключительно для одного человека. Узенький диванчик, приставленный к нему, перекрывал доступ любой другой мебели, потому сесть на что-нибудь иное не предоставлялось возможности.

Да это было практически кресло!

Котэссу не покидало ощущение, что она почти что сидела у преподавателя на коленях. Сагрон, кажется, тоже это чувствовал, но отодвинуться было некуда — их окружали громадные, напоминающие стены подлокотники дивана.

Девушка вздохнула и искренне попыталась сосредоточиться на том, что было написано в книге. Получалось не настолько плохо, как в комнате, и даже покоившаяся на талии рука Сагрона — она списывала это на всё ту же пресловутую тесноту, — практически не мешала.

— Не отодвигайся на самый край, — прошептал он ей на ухо, — не то свернёшь шею. Я не кусаюсь, моя дорогая.

— Я тебе не дорогая, — отозвалась Котэсса, но ближе всё-таки придвинулась. Тут и вправду было удобнее, но только хватка его стала ещё крепче, а рука сползла чуточку ниже. Котэсса сделала вид, что ничего не заметила; примерно так же притворился и Сагрон, когда увидел её не в привычных брюках, а в платье, за которым было куда легче спрятать фигуру.

Его, кажется, увеличила заклинанием Сорма, но Котэсса не обращала на это внимания. Она понимала, что на встречах с доцентом Дэрри уж точно не должна выглядеть красиво; маниакальное желание избавиться от его внимания преследовало её в последнее время с удвоенной силой.

— Итак, инновационные часы, как ты уже понял, одно из высочайших достижений человечества, — раздалось нудное за спиной. — А теперь, мой дорогой, попытайся определить, какие из представленных перед тобою деталей лишние для часов?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Окор как-то неопределённо замычал, и Котэсса едва сумела сдержать хихиканье. Шанук не понимал в часах ровным счётом ничего, тем более в инновационных, но профессор Куоки отказывался принимать эту простую истину. Он всё ещё надеялся на то, что гениальность Окора прорвётся на свободу совсем-совсем скоро.

Как жаль, что этого всё не случалось.

— Дети мои, — раздалось вдруг над самым ухом, и Котэсса почувствовала, как чужая тяжёлая ладонь легла ей на плечо. — Я так рад, что вы больше не ругаетесь. Как приятно видеть, что мои действия позволили создаться такой великолепной паре!