Антитезис - Андрей Имранов

— Если бы на пятом дне испытательного срока вы бы мне поручили издательством руководить… или сделали главредом газеты с миллионным тиражом, я бы растерялся. Я бы решил, что либо вы меня с кем-то перепутали, либо слишком сильно на меня рассчитываете. Но я бы вас понимал! А вы мне выдаете пистолет и удостоверение сотрудника ФСБ. А бандит с замашками психотерапевта предлагает, с помощью паяльника и утюга, за месяц сделать из меня миллионера. И этого — я не по-ни-ма-ю!

Вирджил хмыкнул, отодвинул от стола кресло и, со вздохом, опустился в него. Указал взглядом на стул, с которого недавно вскочил Дима.

— Сядь, не мельтеши.

Дима молча сел.

— Ты, наверное, забыл, о чем мы с тобой разговаривали в самый первый день. Нам нужен журналист. Но он должен быть не просто человеком, преданным нам душой и телом, он должен быть одним из нас. В недалеком будущем мы планируем запустить некоторые процессы в обществе, которые должны будут привести к значительным социальным и экономическим изменениям. Это не будет революция…, — Вирджил поморщился, — нет-нет. На этот раз мы собираемся избегать возможных потрясений всеми силами. И в то же время, это будет революция. Революция в умах, в сознании людей. И, как и при всякой революции, нам нужны будут ее певцы. Журналисты и писатели, поэты и актеры, музыканты и телеведущие. Это — тот мост по которому новые идеи будут проникать в головы людей. Один томик стихов Маяковского сделал для Октябрьской революции больше, чем все собрания сочинений Маркса-Энгельса-Ленина вместе взятые. Потому что цитируя именно Маяковского, а не Маркса, обычный рабочий шел в атаку против отлично вымуштрованных бойцов белой армии. Потому что делу революции простые, ясные и запоминающиеся Окна Роста помогли намного больше, чем труды теоретиков коммунизма. Я не принижаю значимости теории, она крайне важна. Но кто-то должен доносить ее до народа. Не голую теорию — её дух, её суть, её самость. Идею. И для этого человек должен быть в ней — в идее. Бесполезно предлагать большие деньги состоявшемуся писателю, предлагая ему работать на нас. Пусть даже он будет работать честно и от души — у него получится отличная, читаемая книга, может даже — шедевр. Но идеи революции она нести не будет. Обратясь к событиям начала прошлого века — сравни книги Гайдара и Горького с книгами Бунина и Алексея Толстого. Даже приняв революцию, не смогут ее воспевать люди, состоявшиеся в другой идее. Наоборот — при всем их старании, упадничеством и декадентством будет нести от их произведений. С одной стороны — Маяковский и Демьян Бедный, с другой стороны — Есенин и Блок. Даже «Двенадцать» Блока, при всей ее кажущейся приверженности новому социальному строю, скорее вредила ему, чем помогала. Потому что — точно передавая настрой автора, она заставляла задуматься — а что вообще происходит? То ли происходит? И туда ли они идут, двенадцать апостолов нового строя?

Вирджил замолчал. Диме же последнее услышанное предложение напомнило некоторые вопросы, которые он собирался задать еще три дня назад.

— Кстати, об апостолах. Я вот почитал в Интернете про катаров, — Дима заметил тень неудовольствия, промелькнувшую по лицу Вирджила и заторопился, пока его не перебили, — так там везде написано, что это — христианское учение. А я пока чего-то и близко не…

— Поэтому я и говорил, чтобы ты ничего не читал, — вздохнул Вирджил, — но, раз уж ты это сделал, отметил ли ты какие-нибудь различия между католической церковью и учением альбигойцев?

— Да, — Дима кивнул, — у катаров все как-то честнее устроено было. Без мракобесия, без инквизиции. Больше для людей, чем для церкви. Я, правда, читал немного, так что может это просто… впечатление такое?

— Нет, впечатление верное. Катары, они же — кафары, они же — новациане — очень древняя религия. Даже не столько религия, сколько мировоззрение. Сегодня под катарами подразумевается исключительно Альбигойская церковь — в сущности, католицизм, построенный на принципах катаров. Но это не так. Само движение совершенных христианством не являлось и не является. Видишь ли, тогда церковь была главной силой на планете. Соответственно, именно за реформацию церкви и взялись тогдашние катары. Сегодня главная движущая сила отнюдь не в церкви, поэтому смысла цепляться за нее немного. Сегодня мы собираемся изменить государственно-экономический аппарат.

— То есть, — спросил Дима, — революция?

— Думаешь, не надо?

— Не знаю, — пожал Дима плечами, — как бы хуже не стало. И что — опять в России? Или на горе всем буржуям — мировой пожар раздуете?

— Опять в России. Для начала.

— И за что ей такое счастье? Только не надо про бунтарскую русскую душу или про великое предназначение Великой Руси.

— Нет, — Вирджил усмехнулся, — ничего личного. Просто грех не воспользоваться результатами той, предыдущей революции. Идеи капитализма пока не сильно прижились в умах россиян. И можно попробовать подсадить на старые корни новый росток; привить, как прививают яблони. Но еще лет десять-двадцать — и будет поздно.

— Ладно. Пусть так. А почему вы решили, что я могу стать ее певцом?

Вирджил пожал плечами:

— Это не я так решил. Фактически, я даже не знаю, кто это решил. Но почему — примерно представляю Ты подходишь под критерии. Во-первых, ты еще не состоявшийся «певец». Во-вторых, в тебе есть — в совершенно зачаточном виде — то, что мы называем «крылатый язык» — способность производить вирусы сознания. И в-третьих, очевидно, кто-то (мне незнакомый) уверен, что у тебя есть шанс принять нашу идею.

— А-а, — сказал Дима негромко, — а если не приму? Все, революция останется без «певца»?

Вирджил ухмыльнулся и сказал с нарочито грузинским акцентом:

— Низамэнимых людэй нэ биваэт.

И, далее — нормальным голосом:

— Насколько я знаю, таких, как ты, сейчас в работе около двадцати человек. И это вроде как только первая партия.

— Вот как… — сказал Дима и задумался.

— Да, в тебя действительно вкладываются большие средства. Пусть на фоне ежегодного оборота нашей компании эти средства практически незаметны, для тебя они достаточно велики. Ты и в самом деле столько не стоишь. Но недостаточно ценен ты в рамках ныне действующей экономико-социальной модели. Для нас — ты достаточно ценен. И мы рассчитываем вернуть вложенные средства с дивидендами.

— А почему — так? Как я должен прочувствовать вашу «идею», если я не читаю книги по теме, а общаюсь с какими-то левыми людьми?

— Мог бы и сам догадаться. Впрочем, я сам виноват, со своим «принять идею». Видишь ли, принимать идею должны те, кто будет читать твои статьи. Или книги, не знаю. Но для этого ты должен быть не просто «принявшим идею», ты должен быть носителем этой идеи. Она должна сама зародиться в тебе, быть лично твоей, а не навязанной кем-то. К этому мы и стремимся. Точнее, стремлюсь я, а ты — теряешься в догадках.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});