Виршевая поэзия (первая половина XVII века) - Коллектив авторов

всем,

А не простая реку, что не оскорбляли тебе ни в чем.

Прочее здравствуй всегда о Христе бозе,

И да сподобит тя стати при небеснем своем чертозе.

И во веки веков аминь,

А тот нелепый нрав свой от себе отринь.

Аще ли такова нрава от себе не отринешь,

То и паки многим людем постынешь.

Вящши паки того не имам, что писати,

Токмо достоит молчанию предати.

Во веки аминь.

Послание князю Алипию Никитичу

Сие послание списано рачительно,

Пожаловати почести тако же любительно.

Государеву-цареву именитому ближнему его предстоятелю,

О божественных догматех крепкому прилежателю.

Спочтенному убо от бога пречестным отечеством,

Порожденному же законным венечеством.

От благого паки корене происшедшему,

Добрым же тем разумом и смыслом процветшему.

Афинейския убо премудрости сладко есть слышати,

Разумна же мужа и везде дивно есть видети.

Юхают убо в полях и наслаждают благово князя цветы,

Како же наудивляются мудрых мужей советы.

Ничто же бо их есть честнейши,

Яко самыя красоты бывают дивнейшии.

Зрети убо красота и лепота прелестно,

Юже зряй с похотию умирает безвестно.

А мудроумна мужа разум живот и свет,

Людие же призывают его в добрый совет.

Источник сладок беседа с премудрым,

Подобает будет и слышатель мудрым.

Юродство есть воистинну премудрым мужем досаждати,

Не умеющему ничего же самому себе мудра и разумна вменяти.

И паки: муж неискусен ни единому слову достоин,

Како же убо ум сего и премудрым будет пристоин.

И ничто паки неразумному и горделивому будет свойство,

Токмо бы сотворити ему клеврету своему завистное братоубойство.

И тебе бы, государю, таковому злому обычаю не ревновати,

Чист бы разум свой смысл от того держати.

Юза убо крепка мудра мужа свой добрый ум,

Много же умиляет и самый нелепый шум.

Ничтоже паки разумна мужа дражайши,

О еже бо бывает некогда и самаго богатства множайши.

Глагол убо багатаго всем людем сладок и приятен является[243],

Обаче и мудра мужа разум от многих восхваляется.

Глаголание убо свое почасту к нам простиравши,

Ревность же убо и жалованье свое к нам, недостойным, являвши.

Есть же вкратце слово к твоему благоразумию рещи,

Что широты божественного писания никому же не претещи.

Не токмо по твоему великому жалованью тако нас нарицаешь,

А свое умение и разумение уничтожаешь.

Хрусалиф убо камык[244] яко злато есть видением,

Сприличился же тому и ты своим разумением.

Аще ли будет и не до конца премудрости научен,

Но воистинну благоутробием и смирением от бога почтен.

Аще ли ты, государь, возмнитца, что лестно изрековаем,

Творец наш и бог зритель, что всю правду изрицаем.

И еще к тебе, государю своему, притецем,

И к твоему благоразумию рцем.

Щедрый государь наш бог Иисус Христос зрит,

Что милость твоя и жалованье всегда нас бдит.

Паки же повсегда нас, грешных, своею милостию присвояешь,

Аки сладкою водою благоутробием своим напаяешь.

Дивно убо паки красота и доброта руки кому зрети,

А вящьши всего лучьши любовь и негордение ко всем имети.

Понеже бо любовь покрывает множество грехов,

А творяй же ю возможет избыти от великих врагов.

Аще нам своими усты претит,

Зрит господь мой бог, добродетель творити велит.

Еже бы нам, грешным, и малого нашего разуменейца в себе не скрывати,

Мы же, грешнии, можем ли противу тебе, государь, ответ дати.

Любяй нас и милуяй к таковым глаголом ходишь,

И к божественному писанию приводишь.

Человеколюбец убо бог всякой души зритель,

Ей не хощу быти потому скрытель.

Люта убо есть гордость,

Понеже бо много погубляет и самую умную острость.

Много же убо видим гордостию превозносимых,

Буестию же и завистию одержимых.

И того ради не желается и малаго своего разуменейца дати,

Еже бо и не подобает таковым преподовати.

Токмо повелевает о таковых язык свой удержевати,

Чтоб им не на льсти и не на гордасти взимати.

Аминь.

Послание протопопу Никите Васильевичу

По божественной благодати царския души снабдителю,

А к нам, недостойным, по своей милости призрителю.

В толкованиих победителному званию[245],

Рождьшему же тезоимениту бывшу царскому именованию[246].

Многогрешный и недостойный монах,

По нужде отложив от себе весь срам и страх.

Падая, о общую матерь челом ударяет,

И милости у тебе, государя своего, прощает.

Чтобы не погнушатися нашею многою нищетою,

Понеже срам есть честному мужу глаголати с последнею четою.

Твое же смиренномудрие, государя своего, зрим,

Что таковым нравом еси непобедим.

И всех тихостию своею утешает,

Паче же и к нам, грешным, милость свою являет.

Не вемы же, по которым нашим к тебе, государю своему, трудом,

Разве рещи: вся добрая совершаются божиим судом.

Яко же многажды бог человеку о человеце добрую мысль влогает,

И таковою своею милостию и щедротами помогает.

И ныне паки молим твою, государя моего, достойную честность,

Чтобы тебе, государю, паки показати к благочестию ревность.

И принесенное ти от нас писанейце прияти,

И благоразумным умом своим и мыслию вняти.

И своими честными и благоговейными усты прочести,

И государю-царю самому честненько поднести.

Некли он, государь, изволит прочести своими царскими усты,

Яко написано и сложено некроме ресноты.

И аще ему, государю-царю, год явится,

То наше убожество вельми о том возвеселится.

Любо повелит государь и в печатное воображение положити,

Чтобы православной нашей вере и паки в славе и хвале быти.

Да имь, государем нашим царем, велия хвала и слава.

Понеже несть добрейши их царского благочестиваго устава.

Аще и без нас, грешных, хвалим и славим суть от всех,

Но обаче не из лиха будет и в наших грубных словесех.

Аще и двоестрочием начертанно,

Но божественному писанию ничтоже будет бранно.