Феникс - Светлана Ягупова

Было в ее положении нечто унизительное для человеческого, женского естества. Размышляя об этом, она анализировала свои отношения с Гали. Можно ли в такой ситуации верить в искренность чьих-то чувств?

Подобные мысли заводили слишком далеко, и она начинала злиться на себя. Почему сомневается в Гали? Раз есть сомнения, значит, признает, что любить ее не за что. "А как ты относишься к самой себе?" — задавалась жестоким вопросом. И с горечью признавалась: "Уважаю. Но не люблю. Не люблю свои мертвые ноги, эту беспомощность, зависимость от других. И вынужденность обременять собою — ненавижу. Так что же тогда хочешь от других?"

После подобных мысленных экзекуций с меньшей тревогой думалось о будущем, но в душе что-то затвердевало, становилось жестоким и отталкивающим.

Мыслепутешествия — вот что было стабильным, на что всегда можно было опереться в любой тревожной ситуации. И сейчас, когда отчего-то не хотелось видеться с Гали, который после разговора с Буковым — и о чем они там говорили? — не приходил, она с благодарным теплом думала о своем даре. Это несколько отвлекло от тягостных мыслей о неудачном подъеме на ноги. Никакие житейские передряги и бури не могли отнять у нее тайные уголки Земли и Вселенной, куда залетала ее мысль. Какая разница, собственная ли фантазия устраивает ей такие удивительные приключения или мозг ее и впрямь способен преодолевать время и расстояние? Главное, что жизнь не ограничивается прикованностью к постели.

Вторично сорванная поездка на Орлике представлялась теперь чем-то весьма затруднительным, недосягаемым. И все-таки знала, что однажды помчится на коне, и ветер будет свистеть в ушах, и она задохнется от скорости и объятий Гали. А пока в голову лезли мысли о том, что испокон веков мужчины выбирают себе подруг красивых, статных, здоровых. Это сама природа стремится к совершенному, физически крепкому продолжению себя в облике человека. Каков же в данном случае замысел природы? Для чего эта дружба с Гали?

Чтобы уж совсем не было тошно от подобных рефлексий, начинала раскручивать мысль в другом порядке: откуда нам известен план природы? Да и смешно природный замысел подводить под будничную основу. Так ли уж обязательны любовные вздохи? Почему нельзя просто дружить, как дружит она с Питом и Паулем? Разболталась. Надо бы построже относиться к себе, не брать пример с Кинги, чьи похождения ясно выдают тщетность усилий подобного рода и ни к чему хорошему не приводят.

В конце концов есть чем заняться. Тумбочка завалена учебниками для подготовки в институт, интересными книгами. А какой простор деятельности для улучшения собственной натуры! Для чего состряпала эту мерзкую тетрадь, подсунутую Букову? Чтобы унизить, растоптать его? Тьфу, мерзость какая. Матери пришлось бледнеть и краснеть. А каково сопалатницам от ее меланхолии, которая ничуть не лучше угрюмости Габриелы? Дел невпроворот и помимо Гали. Нет, надо переводить отношения с ним на другие рельсы, тогда не будет и этих мучений. Хорошо, если бы он реже появлялся. А может, совсем не встречаться? Пройдет какое-то время, и все будет ладом, как говорит он.

Начала с того, что перестала посещать излюбленное место под маслинами. Гали ничего не стоило прийти на санаторский пляж, но это имело бы другую окраску. По вечерам, выезжая перед сном на прогулку, тоже старалась не оставаться одна. Однако Гали не появлялся, и она заметила, что это задевает и тревожит. Но когда на третий день бойкота самой себе медсестра сказала, что к ней пришли, она попросила никого не пускать под предлогом, что болеет.

Медсестра не одобрила Айку, судя по тому, что промолчала и как-то печально повела бровями.

— Дура, — повторила Кинга, зло протыкая шнуром натянутую на станок, основу из ниток — осваивала макраме. — Разве можно самой себе наступать на душу? Это еще называется обкрадывать себя. Оглянись, не каждой выпадает такая дружба. Парень у тебя — огонь. Тем более надо ценить то, что имеешь.

— Книга, заткнись. Не ты ли недавно говорила нечто совсем противоположное? — Габриела закрыла ухо подушкой. После обеда ей хотелось вздремнуть.

— Девочки, опять… — жалобно протянула Шура. Она терпеть не могла грубостей.

С шумом раздвинулась дверь, и вошел Гали. За ним с виноватым видом влетела сестра, приговаривая:

— Болеет она. Нельзя в женскую палату врываться, запрещено.

— Для меня запретов нет, — резковато сказал Гали, подходя к Айкиной кровати. — Ну, что, болящая, не желаешь меня видеть? Думаешь, только вы тут сверхчувствительные? Л я, между прочим, тоже на расстоянии чувствую каждое твое движение. Что надумала? Впрочем, нам лучше побеседовать наедине. — Он рванул на себя кропать и под гневное лопотанье медсестры-японочки и ропот сопалатниц вывез ее в коридор.

— По уже тихий час, — лепетала сестра, огорошенная столь нахальными действиями посетителя.

— Поговорим минут пять и завезу обратно, — бросил он через плечо, устанавливая кровать в вестибюле. Махнув рукой, японочка скрылась в сестринской.

— Ну? — Он смотрел на нее с гневом. Глаза стали большие, будто не вмещая скопившиеся чувства.

"Бешеный какой-то, — опасливо подумала она. — Такого с ним еще не было". Как можно спокойней спросила:

— Что с тобой?

Гали вдруг обмяк и присел на кровать. Губы его подрагивали, и она испугалась, что он заплачет. Всегда аккуратно выглаженный, сейчас он был какой-то расхристанный, небритый, глаза воспаленно блестели.

— Если ты отвернешься от меня, я сотворю глупость, — сказал он, крепко сжимая ее запястье. Рука его была горячей и твердой. Айка поняла, что ему требуется поддержка, а может, и защита.

— Что случилось, Гали?

Лихорадочным, почти больным взглядом он всматривался в Айку, решая, перекладывать ли на нее груз свалившейся напасти.

— Я как-нибудь… не сейчас, — со вздохом сказал он, достал из брючного кармана перочинный нож и стал чистить яблоко.

— Гали, когда я была маленькой, мне часто снился один и тот же сон: будто стою на краю обрыва и боюсь шевельнуться. Мама зовет меня, но я не смею посмотреть в ее сторону, потому что земля под ногами осыпается и мне грозит опасность слететь в пропасть. А ступить шаг назад тоже не могу — за спиной кто-то грозный и страшный. И тогда, знаешь, что я делаю? Отрываю ноги от земли и лечу на мамин голос. К чему это я? Чтобы ты знал: когда у тебя какая- то безысходность, — лети ко мне.

— Я и прилетел.

— Тогда рассказывай, что стряслось.

— Айка… — Он замолчал, разрезал яблоко, протянул половину ей. — Стоит мне захотеть, Айка, и моя судьба может круто измениться. Я буду жить в прекрасном доме, плавать на баркасе, расстанусь с общежитием и превращусь в человека с достатком, без забот о хлебе насущном.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});