Сигареты - Хэрри Мэтью

увидела, что одними намеками обескуражить его не удастся.

– Вы это переживете, мистер Трейл! Возможно, правил у меня немного, но одним я готова поклясться: я никогда не ложусь в постель с художником. Тем паче с кем-то из моих.

– А у каждого правила есть исключения, верно?

– После семи лет – нет. Боже мой, да знай Норман Блум[105], что я вижусь с вами… – Уолтер рассмеялся. Айрин поняла, что ей придется говорить еще прямее: – Сексуально вы меня не интересуете. Совсем. И вы мне нравитесь. Если вам хватит здравого смысла это понять, мы славно проведем время.

– Может, вы еще передумаете. Я подожду. – Казалось, он едва ли готов ждать. Весь оставшийся ужин он отказывался говорить о чем-либо еще. Айрин наконец подавила глубокий раздраженный вдох (Уолтер подумал: я ее почти добился) и сказала:

– Пойдемте отсюда.

– Я попрошу счет.

– Об этом уже позаботились.

– Я же вас пригласил…

– У профессионалов моего класса приглашать положено галеристам. Куда вы хотите?

– Куда скажете.

– К вам?

– Да, – выдохнул Уолтер.

– Мне по пути. Я вас подвезу. – Турецкие гвоздики она не забыла.

От повторного свидания с Уолтером Айрин отказалась. Вскоре она выяснила, что это решение ставит под угрозу ее свободу и, быть может, ее карьеру. Уолтер заходил в галерею раз в день, иногда два. Звонил ей утром, днем, вечером и в промежутках. Неустанно заверял ее в своем томлении и делился с нею всеми мыслями и чувствами, которые новая любовь поставляла ему оптом ежедневно.

Айрин согласилась еще на один ужин, если Уолтер оставит ее в покое. Их вечер вместе оказался лучше, нежели она осмеливалась надеяться, пусть и прошел он у Уолтера в мастерской, пусть и провели они его наедине. (Другие гипотетические гости так и не объявились; Фиби удрала между напитками и джамбалайей, которую приготовила домработница.) Вышло так, что, когда Уолтер включил духовку, погас контрольный огонек. Поднося спичку к запалу, он устроил тихий взрыв, которым ему спереди опалило череп, а от бровей осталась щетина. После чего он погрузился в обиженную хандру – такую же упрямую, как его прежняя похоть, но гораздо менее несносную.

В другой вечер Айрин позволила ему проводить себя домой. Сперва она его подвергла изнурительному светскому раунду: открытие в галерее, две коктейльные вечеринки, длительный поздний ужин вместе. Лишь после этого, когда Уолтер выпил больше, чем помещается в любого жеребца, Айрин злокозненно пригласила его к себе домой. Уолтер, сияя, как студент-отличник, не знал, как ему поступить со своим дипломом, а потому выпил еще два двойных скотча, чтобы это выяснить. Проснулся он на следующее утро на диване Айрин с дружелюбной запиской, приколотой к его рубашке, где объяснялось, как пользоваться кофеваркой.

Уолтер обманом выманил у секретарши галереи сведения, что следующие выходные Айрин собирается провести в курортном городке на севере штата. Поехал туда за нею следом, но не сумел ее там выследить, а значит, не получил никакого удовольствия там, где полно старых друзей и воспоминаний; остановился он у мистера Прюэлла, одного из первых покупателей его картин; это здесь двадцатью шестью годами раньше Элизабет преобразила всю его жизнь. В понедельник, снова в большом городе, Айрин отказалась выдать ему свой секрет:

– Нам всем нужно такое место, где можно спрятаться. Кроме вас, я полагаю.

Айрин сообщила ему, что всю грядущую неделю будет занята. Это известие Уолтер воспринял спокойно. У него был план. Айрин любила классическую музыку; в «Тэнглвуде»[106] в следующую субботу должны были давать крайне превозносимое исполнение «Реквиема» Верди[107]; Уолтер попросит Айрин туда съездить. Сперва ему пришлось забронировать жилье. Выяснилось, что приятно обставленные сопредельные комнаты в сезон найти нелегко. К счастью, какая-то семья отказалась от номера на постоялом дворе в Западном Стокбридже.

Айрин приняла его приглашение.

– Какая замечательная мысль! Остановимся у Броффов в Леноксе. – Уолтер упомянул постоялый двор. – Сэкономьте. Нет, постойте – давайте я сперва проверю, есть ли там лишняя кровать. Для меня-то они всегда отыщут уголок. – У Броффов все было заполнено.

В Ленокс они приехали в полдень. У Броффов Уолтер удостоверился в наличии трех постояльцев. Обед перетек в трапезу с вином при участии еще четырех гостей, после чего вся компания отправилась в «Тэнглвуд» пораньше, а там заняли клочок поля прямо перед сараем и устроились на ковриках и одеялах, расстеленных в таком изобилии, что хватило бы и на кавказское племя. Уолтер сидел рядом с Айрин.

Пара их соседей растянулась навзничь. Уолтер последовал их примеру. День стоял прохладный, солнечный. Он вяло слушал треп вокруг. Когда разговоры прекратились, он сел и тоже поаплодировал музыкантам, после чего вновь улегся. Летнее солнышко согревало его от макушки до пят. Вскоре звуки голосов и инструментов принялись нежно окатывать его, словно валы теплого тумана. На музыку Уолтер обращал мало внимания: приехал он сюда ради Айрин. Вместе с тем он тщательно не давал бродячему своему уму заморочить себя и усыпить. Сон ему виделся таким же соблазнительным, как ванна грязи бегемоту, а он так по-детски ее не разочарует.

Мысли его гонялись за образами пейзажа, состоящего целиком и полностью из нее. Сегодня она соблазнила его еще раз. За розовато-лиловыми стеклами-блюдцами глаза ее посверкивали, как птички, исчезающие сквозь ширму листвы. Ее маленькое спелое тело под бугрящейся темно-желтой и бежевой тканью не давалось его вниманию. Его мучительно тянуло раскутать ее. Он принялся за сладостную игру: воображая ее тело, позволял тихим музыкальным пассажам намекать на снятие с него покровов, те же, что погромче, говорили о еще более тесном взаимодействии. Солнце подогревало его удовольствия.

Он плыл по теплым и зачарованным морям, словно счастливый одинокий тюлень, и потому едва ли ощутил дрожь удивления, когда поймал нечто вроде отзывчивой ласки, как будто кто-то мечтательно поигрывал острием его наслажденья.

Уолтер вспомнил, где он, и открыл глаза. На его бедрах лежала кашемировая шаль, которую Айрин носила с собой, – и лежала она, как предгорья Альп. Сама Айрин сидела и безотрывно смотрела на музыкантов, которые натиском брали «Dies irae»[108]. Пальцы ее были крепко сцеплены вместе, она решительно втянула слабо подрагивавшую нижнюю губу между зубов.

Уолтер громко застонал. Он уж точно достиг того возраста, когда способен держать ширинку застегнутой. Кратко захотелось ему, чтобы грудь его пронзил кинжал или пешня. Но коли смерти под рукою не было, он обратился в бегство. Поднимаясь, собрал шаль вокруг своей неукротимой эрекции и порысил по залитому солнцем пространству, где не пройти было от человеческих препятствий, которые он огибал спешно, однако умело, словно