(Интро)миссия - Дмитрий Лычев

Снег начал таять. Последний мой армейский снег… Поймал себя на мысли, что думаю об этом с грустью. Неужели осенью… всё кончится? Весь этот разврат… эта армия… Ну и пусть! Жизнь не стоит на месте. Она продолжается… Целую неделю проходил в меланхолии. Не знаю, с чего вдруг она накатила. Самцов я и близко не подпускал. Расшевелился в воскресенье. Пришли местные ребята играть в футбол. У них, бедных гражданских, не было своей площадки. Мини-поле уже освободилось от снега — это я вчера постарался, узнав о визите местных. Интересно было посмотреть, что они собой представляют. Приятные парни, лет по семнадцать — по закону, еще нельзя… Хотя, черт возьми, что по закону можно?! Все, как один… И в футбол играют неплохо. В нашу команду мы взяли с собой лучшее, что было в нашей части — Боба и Ваню. Последнего поставили на ворота: со Славиком было приятно общаться посредством пасов. Иногда он приятно удивлял. Хлопцы закатили нам три банки, и перед нами встала необходимость спасать честь части. Играли до десяти. При счете 9:9 Ваня допустил роковую ошибку, поддавшись на ложный замах самого красивого — Макса. Я сплюнул через плечо, совсем как мужчина, и без слов покинул поле брани. Нецензурной…

Теперь моя активная (и пассивная) жизнь в будние дни замирала: я как бы впадал в спячку и просыпался только в субботу после обеда. Дорожные знаки постепенно выстраивались ровными шеренгами на луна-парковых дорожках, и весь главный ангар был украшен новыми стендами. Стень как-то мимоходом обронил, что прилежной работой можно и отпуск заслужить. Я не придал этому особого значения, но и ему, и себе пообещал работать еще прилежнее. „Или делать вид“, — добавил я про себя. Славик пытался понять мое состояние, вникнуть в мое настроение, но ничего у него не получалось. Он не расстраивался и, тем более, не обижался — просто принимал всё, как есть.

На следующих политзанятиях Хорёк обрадовал нас известием, что в воскресенье состоятся выборы в депутаты Верховного Совета Союза ССР. „А как же футбол?“ — пытался возразить я, но вовремя замолк. Разумеется, явка должна быть стопроцентной. На второй час политзанятий, будто на огонек, заглянул и Сам Депутат — старенький, неказистый, страшненький… Директор какого-то местного завода, известная в городе личность. Ну, а нам-то что из того? С чего это мы, живущие в этом городе лишь столько, сколько Устав диктует, должны идти отдавать ему свои звонкие голоса? Ну, я возьми и спроси: мы Вас, мол, совсем не знаем — почему это мы должны за Вас голосовать? Хорёк аж чуть со стула не слетел и лишь пролепетал:

— Не умничай…

— А чё? Вы ж сами просили вопросы задавать. Вот это и есть вопрос.

Задумался депутат, а потом и раскрыл рот, но Хорёк опередил:

— А за кого же еще? Товарищ Сигизмунд Даздрапермович (шучу, понятно) — единственный кандидат от нашего округа!

— Но ведь можно…

Тут я осекся, боясь произнести страшные слова. Я и так сказал недопустимо много. Депутат пустился в дебри своей рабоче-крестьянской биографии с упором на шесть лет работы кочегаром. Я наклонился к сидящему рядом Славику и довольно громко помечтал: „Вот, Слав, достаточно несколько лет уголек покидать — и за тебя пойдет голосовать вся Красная армия“. Наверняка бывший кочегар, так, к сожалению, своего Лазо и не спаливший, это услышал, но виду не подал. Час встречи с ласковым, но башковитым электоратом благополучно для Товарища Кандидата завершился. Хорёк на меня разозлился еще больше, чем в то воскресенье, когда я его крутил финтами по всей баскетбольной площадке. В курилке я агитировал ребят вычеркнуть светлое имя из избирательных бюллетеней. Им было всё до лампочки, а Юрик даже спросил, что он мне такого сделал, что я на него так взъелся. А ничего не сделал — в том-то и дело, что ничего! Просто я терпеть не могу недалеких людей, к тому же еще и кочегаров с шестилетным стажем.

Вообще-то я ничего принципиально против кочегаров не имею. Эта избирательная, с позволения сказать, кампания, умиляла своей неподкупной простотой. После завтрака мы зарулили в „химический“ клуб, куда в этот день сгоняли воинов со всех окружных частей. Нет худа без добра — я заключил несколько оральных договоров на сотворение альбомов. Перед избирательной кабиной лежал карандаш, которым и нужно было зачеркивать либо „за“, либо „против“. Не нужно быть прорицателем, чтобы предположить, что в арсенале у обслуживавшего выборы персонала были еще и ластики — это на случай, если какой-нибудь рассеянный солдатик ошибется и зачеркнет „за“. Я воспользовался своей фирменной ручкой и, сияя, как Товарищ Кандидат на плакатах, вышел из кабины и передал ручку Славику…

Солнце уже палило — наступило первое апреля. Будто смеясь над горожанами, местное радио сообщило официальные итоги выборов. Товарищ Кандидат стал Товарищем Депутатом Верховного Совета Союза ССР. Как ща помню — 97,33 процента избирателей захотели его видеть в КДС. В детстве за успешную учебу меня отправили туда на новогоднюю ёлку. И вправду там было интересно и смешно, и столько разнообразных чудищ на сцене, так что Товарищу Депутату можно было позавидовать…

Пару дней я думал, что бы такое на первое апреля сотворить. И придумал! Попросил Юрика, бывшего в ночь на первое помощником дежурного, разбудить всех за полчаса до подъема — всех, кроме Ростика… Едва продрав глаза, я полез к Ростику в кровать, на второй этаж. Кровать пыталась скрипеть, но потом одумалась и приняла правила игры. Остальные, ни о чём до конца не догадываясь и делая вид, что спят, внимательно наблюдали.

Ростик ничего не понял, когда почувствовал тепло человеческого тела рядом. Обнял во сне и застонал сладко. Пришлось поворочаться, дабы смести с себя его объятия, а его освободить от объятий Морфеевых.

— Ты що тут делаешь?!

— Лежу.

— Ты що?..

— Мне было холодно, Ростик, и я пришел, чтобы ты согрел меня…

— Ты що… зачем?

— Я давно хотел сказать, что ты мне очень нравишься, но не мог. Ты же до сих пор злишься на меня…

— Ну, а як ты хотел? Я ж заместо тебя пахал на этих „дедов“ и на этих сержантов ебучих…

Я едва сдержал смех, представив сжавшиеся кулаки Юрика со Стасом:

— Ну не злись, Ростичек, давай всё забудем и начнем новую жизнь. Обними меня… еще раз. Хочешь, я тебя поцелую?

— Ты що?..

— Молчи, не говори ничего, я сам всё сделаю. Скажи, ты хочешь меня хоть немножко?

— Що?..

— Не „що“, а „куда“. Я хочу тебя…

— Ну… ну…

Чувствуя, что хихиканье ребят меня вот-вот выдаст, я с криком „Пидар!“ слетел со второго яруса. Юрик зажег свет, и все, кто лежал на втором ярусе, узрели Ростиков стояк, угрожающе направленный в мою сторону. Хорошо, что дежурный спал крепко, иначе бы и он подавился со смеху. Я валялся по полу в истерике, Ромка был весь в слезах, Славик уткнулся лицом в подушку. Только бедный Ростик, ничем не прикрытый (одеяло я утащил с собой) смущенно оглядывался вокруг, виновато, как в кино, оправдываясь:

— А я ничо… Он сам…

— С первым апреля, любимый! — я милостиво протягивал одеяло. — Вот уж не думал, что ты так на мужской пол падок! Ну да ладно, с кем не бывает…

К вечеру слух о том, как мы встретили День Смеха, облетел всю часть и даже до химиков добрался. Все, кому было не лень, подшучивали над Ростиком. Тот не знал, куда деваться. Даже провалившись под землю, он бы не смог избежать позора. Мне стало жаль бедного парня, но ребята успокаивали меня: так ему, чмошнику, и надо — не будет стучать и говниться без повода. А Юрик его даже стукнул слегка — за „ебучих сержантов“. Я так никому никогда и не сказал, что раздрочил Ростика рукой…

Смеялись мы не к добру. Перед отбоем в Ленкомнату зашел смутный Вовчик, сменивший Юрика на боевом посту, и сообщил с трауром в голосе, что звонил Стень. На товарную станцию подвезли три вагона дров, и их нужно до утра разгрузить, дабы не платить железной дороге за простой вагонов. Все, как один, послали Вовчика со словами, что первое апреля подошло к концу. Только Юрик, видимо, досконально изучив Вовкину мимику, сказал, что дела наши плохи. Одевшись во всё грязное, мы отправились на условленное место встречи со Стенем.

Даже издалека вагоны выглядели устрашающе. Огромные поленья торчали в разные стороны. Мне показалось любопытным, как вагоны вообще сюда приехали, не растеряв ничего по пути. Когда мы подошли ближе, я понял, что смерть моя притаилась за одним из огромных бревен. Слава богу, их не надо было никуда тащить — просто выгрузить и сложить кучкой. После того, как Стень объяснил и без того понятную задачу, я мигом вскочил наверх, рассудив, что сбрасывать бревна будет легче, чем складывать. Так оно и было — до тех пор, пока бревен в вагоне не стало меньше. Теперь приходилось сначала поднять бревно, а потом уж бросать, да еще смотреть при этом, чтобы никого внизу не пришибло. Уже после первого вагона я почувствовал, что конец близок. Второе дыхание явилось ближе к середине второго вагона. Дело пошло веселее — я даже шутить пробовал. Когда линии железнодорожного полотна озарили фары машины, все разом смолкли. Стало понятно, что бревна придется еще и грузить. Вскоре показалась вторая машина…