Фарландер - Кол Бьюкенен

Он говорил себе, что впереди другие Куллы и очищения. Он почувствует их снова, силу и власть, укрепится в этом чувстве и в конце концов проникнется им полностью, сольется с ним воедино. Но гнетущая тревога все равно не уходила, и, лежа по ночам в пустой комнате, Киркус вслушивался в ту тишину, что и не тишина вовсе, а какофония звуков, слишком тихих для человеческих ушей.

Он посмотрел на свои влажные от липкого пота руки. Ноздри забились пылью, принесенной ветром с арены.

Надо умыться.

Киркус повернулся, чтобы извиниться перед матерью и гостями, но увидел входящего в приемную священника Хиласа.

— Госпожа, народ взывает к вам, — объявил он с поклоном.

Все разговоры мгновенно прекратились. И действительно, голоса на арене уже слились в едином ритме, громыхающем с такой силой, что Киркус ощущал его нутром.

— Что ж, идем порадуем их, — ослепительно улыбнулась Сашин.

Киркус снова вытер руки о рясу и, вздохнув, последовал за матерью. Священники потянулись за ними.

Стоило Сашин появиться на балконе, как трибуны взревели всеми ста тысячами глоток. Она подняла руку, приветствуя их, и в этот момент Киркуса как будто подхватила и вознесла на гребень волна возбуждения.

Безоблачное голубое небо, яркое солнце и приятная прохлада на императорской трибуне, предназначенной для Святейшего Матриарха и высших жрецов. Внизу, на песчаной арене Шай Мади, стояли, сбившись в кучку, обнаженные и скованные цепями мужчины и женщины. Это были еретики, собранные по всей Империи и схваченные на месте преступления, в момент обряда старой религии — скрытного знака, обращенного к духовным богам, молитвы Большому Глупцу, — по доносу соседа или даже родственника.

Были среди них и обычные бедняки, бездомные и увечные, те, что не могли позаботиться о себе. Такие люди считались неудачниками в глазах Манна, паразитами и швалью, безнадежно далекими от божественной плоти.

Клеймение уже началось. Занимались этим мрачные инквизиторы Синимона, одетые в белые рясы члены секты Монбари. Далее пути преступников расходились: одних ждала ссылка в соляные копи Верхнего Чара, где им предстояло провести остаток короткой жизни в непосильном труде; других — рабское существование в городах Империи на положении работников и даже сексуальной

обслуги. Самые бесполезные были обречены развлекать толпу здесь, на арене.

Работа шла быстро и закончилась, как только Сашин подняла руки, приветствуя собравшихся. Уставшие, потные инквизиторы остановились, держа наготове веревки и раскаленные клейма и ожидая слов Святейшего Матриарха. Толпа тоже умолкла.

Чистый, высокий голос Сашин разнесся по трибунам. Она говорила то, чего они ждали и что желали услышать от своего Святейшего Матриарха: что они все едины в своей приверженности Манну, что их трудами построена великая Империя. Они все победители, провозгласила Сашин, потому что помогли распространить истинную веру, и что, когда смерть заберет их, они все равно останутся победителями.

Какая чушь, думал Киркус, оглядывая плотно сбитые массы, но и, думая это, он все равно раздувался от гордости, захваченный силой и энергией момента. Взгляд его жадно скользнул по белым бедрам обнаженных женщин, стоявших вполоборота, словно пряча свой срам, и опустив глаза. Киркус слышал их всхлипы и — вдалеке — пронзительные крики чаек над Первой бухтой.

Он вздрогнул, когда мать схватила вдруг его за руку, вскинула ее и громко выкрикнула его имя. И снова одобрительный рев.

У Киркуса повлажнели глаза. По коже побежали мурашки. Он снова ощутил в себе Манна, снова проникся осознанием собственной важности.

Своей божественности.

Глава 15

ИНШАША

Ты рассказал об этом мастеру Эшу? — спросил Алеас. Нико подцепил на вилы горку навоза и, отправив ее в ведро, покачал головой.

— Я его еще не видел.

— Может, оно и к лучшему, что он не знает. — Алеас остановился в полосе солнечного света, проникавшего в конюшню через приоткрытую дверь. Обоих прислал сюда Олсон, монастырский староста, в наказание за неудовлетворительную работу в кухне прошлым вечером.

В стойлах никого не было — принадлежащие монастырю мулы и несколько зелов паслись на нижних склонах. Задачу перед провинившимися поставили простую: собрать навоз для его дальнейшего использования в качестве топлива. Алеас зевнул; накануне поспать не удалось — ученики, как и все члены братства, регулярно несли караульную службу.

— Они и без того не самые близкие друзья. Мой мастер играл с тобой, Нико, а ведь я предупреждал. Радуйся, псе могло закончиться и хуже.

— Но я же только поговорил с ней... да и то недолго.

Алеас потянулся, и в спине у него что-то хрустнуло.

— Конечно. Так оно и было. И позволь высказать догадку. Когда мой мастер застал вас наедине, за невинным разговором, ты, скорее всего, отирался рядом с ней, трепал вовсю языком и пялился на ее яблочки, а твой прибор торчал под рясой, как выставленный мизинчик. Когда дело касается его дочери, такой человек, как Бараха, все замечает. — Алеас выразительно поднял брови и, отвернувшись, подцепил на вилы очередной кусок навоза.

Нико помог товарищу, водрузив ему на голову высохшую лепешку.

— Ну зачем? Теперь мне придется смывать все это дерьмо!

— Извини, мой бедный мизинчик подвернулся.

Алеас нахмурился и, стряхнув свежие комочки, швырнул порцию навоза в Нико, но тот выставил вилы и блокировал выпад.

А в следующий момент обмен выпадами превратился в дуэль.

Ничего серьезного, шутливая схватка, фехтование черенками вил. Начали с ухмылками, но затем, когда удары стали достигать цели, шутка переросла в нечто более состязательное.

Даже с простыми вилами в руках Алеас был лучшим фехтовальщиком, чем Нико. Последний больше полагался на импровизацию, которой научился, живя на улицах Бар-Хоса. Улучив момент, Нико бросил в Алеаса кусок свежего помета, а когда маннианец предсказуемо попытался уклониться, нанес точный удар в голову. Все было бы прекрасно, но избыток энтузиазма сложился с недостатком расчетливости, и тупой конец черенка рассек противнику верхнюю губу. Губа мгновенно распухла, а из раны тут же хлынула кровь.

— Виноват! — Нико вскинул свободную руку.

— Виноват? — Алеас развернулся и, замаскировав маневр, провел выпад снизу, завершившийся боковым в голову.

Нико отпрянул. В ушах зазвенело.

Теперь уже Алеас поднял, извиняясь, руку, после чего бросил вилы на усыпанный соломой пол и сам шлепнулся рядом. Потрогав пальцем разбитую губу, он криво усмехнулся, отчего кровь пошла еще сильнее.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});